– Посмеешь, я тебя прибью!

Сестра больше не осмелилась ответить.

Стоило мне войти в класс, как я почувствовал себя заключённым. Я всё время думал об этих огурцах. Они, как четыре маленьких гранаты, норовили взорваться у меня в руке. Я ужасно жалел о своей минутной слабости, о том, что украл, и особенно о том, что украл их у бедной, ни на что не способной женщины. Дом инвалидки был у самой школы, каждый день, когда мы шли на уроки или с уроков, мы видели её. Ей было лет семьдесят с лишком. В детстве она упала в печь и обожгла себе лицо – оно было всё покрыто рубцами. Ещё у неё была заячья губа. Инвалидка никогда не была замужем, и детей у неё не было. Она была ужасно жалкая и дряхлая. Несчастные огурцы дались ей с превеликим трудом, и теперь, когда я украл их, я чувствовал себя последним отребьем.

С детства мама учила меня и сестрёнку быть честными, никогда не красть. Учитель тоже всегда говорил, что нельзя воровать и грабить, нельзя прикарманивать чужое. И я всегда старался быть таким, как они говорили, кристально честным, безукоризненно неподкупным. Что же со мной случилось? Как я мог украсть, как я мог так поступить? Я был примерным учеником, главным школьным активистом, я не мог сотворить такую глупость, стать таким нравственным уродом. Я должен был во всём честно признаться учителю. Но я жутко боялся, что стоит мне признаться, как всему придёт конец.

И вот я терпел. Один урок. Потом второй. Не смел рассказать всё начистоту. Но я боялся, что сестрёнка доложит обо всём сама. Если это случится, что я буду делать? Лучше уж рассказать самому.

Слова так и вертелись на языке, но я держал их глубоко в глотке. Я знал, что сестра – человек добрый, она не станет доносить на меня.

Но я боялся, что кто-то меня видел. Мама часто говорила: не рой другому яму, если хочешь, чтобы люди не знали за тобой дурного, не поступай плохо. Боженька всё примечает. Если меня и правда кто-то заметил, выйдет совсем скверно.

После всех бессчётных «но» на последнем уроке я наконец собрал свою волю в кулак и встал.

Медленно-медленно я поднял руку так высоко, как смог.

– Что такое, Сюэмин? – спросил учитель.

Я встал, понурил голову и сказал:

– Учитель, я…

– Да что с тобой?

Я снова, заикаясь, попытался произнести:

– Я…

Тут сидевшая со мной рядом сестра настойчиво замахала мне рукой, чтоб я ничего не говорил.

Если бы она не стала махать, всё было бы прекрасно. Но тут я зачем-то сказал, что это она воришка!

Ведь я же хотел сказать, что это я!

Все испуганно зашикали.

Сестра завыла, как от боли:

– Ты…

Учитель спросил:

– Что она украла?

– Огурцы, – ответил я. – Она украла огурцы у инвалидки.

Учитель обернулся к сестрёнке:

– Сюэцуй, ты украла?

Она заплакала от обиды:

– Я не крала.

Учитель сказал:

– Если ты не крала, почему он говорит, что крала?

– Наговаривает на меня, хочет меня опоганить.

– Ничего подобного, если не верите, – сказал я, – проверьте её портфель.

Учитель сказал сестре:

– Сейчас я проверю твои вещи.

Что вышло в итоге, в общем можно догадаться.

Я-то думал, что сестра уличит меня в моём проступке, но вместо этого она разрыдалась и в отчаянии выбежала из класса.

Ради меня она без лишних слов приняла всю вину, которую я спихнул на неё.

Я почувствовал, как граната в моих руках рассосалась, и на время успокоился.

Но то, что случилось потом, до сих пор не даёт мне покоя, да, верно, и до самой смерти будет бередить мне душу.

Я знал, что поступил дурно, и не смел вернуться домой. Я просто шатался по горам.

Сестрёнка же давным-давно вернулась домой, потому что ей было стыдно оставаться в школе. Она ждала маму, чтобы поплакаться ей о своей обиде.

Кто мог подумать, что мама не поверит её словам, а скажет:

– Твой брат украл? Очернил тебя? Да ни за что не поверю! Наверняка ты, дурочка, сама украла!

– Я правда не крала, это всё он!

Услышав это, мама взбесилась:

– Хочешь на него всех собак навешать? Да твой брат – лучший ученик во всём уезде, разве он мог украсть? Хочешь испоганить его доброе имя? Посмеешь ещё сказать, что это он, прибью!

Когда сестра поняла, что хоть войди в реку Хуанхэ, всё равно не отмоешься, она закричала:

– Давай, убей меня! Это не я была! Это всё он!

Увидев, что сестра не сдаётся, мама связала её верёвкой, примотала к стремянке и стала зверски молотить бамбуковой палкой.

Она била её и орала:

– Будешь ещё красть?! Будешь сваливать на брата?! Дрянь бесполезная, тварь бесхребетная, позоришь меня на всю округу. Прибью!!!

Если бы не учитель, который как раз зашёл домой пообщаться, мама бы, наверное, точно забила её в тот день насмерть.

Из нас двоих мама всегда больше любила меня. Её нежность ко мне была раз в сто больше, чем любовь к моей сестре.

Сестра была уже на последнем издыхании, когда учитель спас её. На её окровавленном теле не было живого места. Перед тем как потерять сознание и упасть в руки учителю, она твёрдо сказала:

– Я правда не крала, я хорошая.

Учитель заплакал.

– Я верю тебе, Сюэцуй, – сказал он. – Ты хорошая. Мы все верим тебе, что ты хорошая.

Но ни взрослые, ни ребята не поверили. Сестру обзывали воришкой до самого конца начальной школы.

До этого все любили с ней играть. Но после случая с огурцами они перестали брать её в свои игры. Сколько бы я ни говорил, что это я украл, они не верили мне. Все думали, что я выгораживаю сестру. Дети шарахались от неё, как от чумной. За спиной у неё одноклассники говорили, что она крадёт, а с воришками никто играть не хочет. Сестрёнка стояла одна на улице и плакала от отчаяния.

Моя трусость, моё себялюбие, моя подлость погубили сестру. Её детская душа пострадала безвинно. Её чистота была запятнана, и она лишилась всех своих немногих радостей.

Я был подлец!

Когда мама наконец поверила, что это я украл огурцы и обвинил в краже сестру, она чуть не взорвалась от гнева. Мама и представить не могла, что такой малец, как я, станет так гадить другим людям. Она велела мне встать на колени и признать свою вину.

– В детстве уму-разуму не научишь, дурак дураком и вырастет. Ведёшь себя как проходимец! Если раньше не научился за руками следить, так я сейчас возьму верёвку и свяжу тебя как следует, поглядим, как ты станешь воровать!

Сказав это, она и правда скрутила меня верёвкой и страшно избила.

– Идиотина! Хорошему не учишься, ишь, выучился воровать! Сперва по мелочи, а там выйдет настоящий разбойник, если сегодня не переломаю тебе руки, снова примешься за старое!

От каждого маминого удара у меня на теле появлялся алый рубец, который полз по коже, как дождевой червяк.

Ей всё было мало, даже когда бамбуковая палка сломалась у неё в руках.

Мама взяла новую и продолжила бить меня. Она кричала:

– Чёрт с ним, что украл, так ещё имел наглость свалить на сестру! Родной сестре подгадил! Наплевал на закон божеский и человеческий! Да если я с тобой сегодня не управляюсь, станешь всем вредить, гадёныш! Больше всего таких ненавижу!

В конце она уже не могла больше бить меня – у неё страшно ныла спина и болели ноги. Она холодно выплюнула мне в лицо:

– Теперь ты своей сестре по гроб должен! Поглядим, как должок возвращать станешь!

Каждое мамино слово, как кнут, резало по моему телу и по моему сердцу. И по душе. Больнее плети, больнее ножа, острее пилы.

С тех самых пор я понёс свой крест. Я каялся каждый день, каждый день препарировал себя и искупал свой грех. Я твердил себе, что нужно быть благородным и честным, что нельзя строить козни, нужно быть порядочным и великодушным, нельзя вредить другим ради собственной выгоды и ни в коем случае нельзя, чтобы такой позор снова повторился.

Мне кажется, что все нынешние благородство и честность стоят на крепкой основе тогдашнего позора. Все нынешние порядочность и великодушие вырастают из того, как я свалил вину на сестру.