С Владимирой мне его не случилось отметить. А здесь, в Уме, хоть все были далеки от традиций, – иначе храм никогда не вылезал бы из празднеств – этот день готовились привечать. И наверное, как-то особенно. Песни, танцы, поклонения?..

«…особенно мне не терпится увидеть, как танцуют волькийки. Говорят, их же учат этому с самого детства? У нас здесь их нет, печально. А еще слышал, что они танцами могут достучаться до голосов. Короче, сам понимаешь, как меня тянет в ваши стены до равноденствия. Но не уверен, что меня так рано отпустят…»

Я свернул письмо и свистнул:

– Эй, ты же мне достанешь пустой кристалл к Верналикву?

– Пустой? Шоко, ты будешь записывать празднование?

– Да, тут один клыкастый не сможет попасть на него, но очень хочет увидеть.

– Нет проблем. Но голоса, не знаю, запишутся ли.

– Со звуком я сам разберусь.

Уж другу не помочь – не в моих правилах.

Среди горных вершин размывало последние солнечные пятна. Время сумерек послужило долгожданным сигналом – порталы Ума начали потихоньку выпускать студентов наружу, и на природе сразу же взялись за дело: стали растапливать заклинаниями землю, создавая островки, пускать воду в речке – мне показалось, что я услышала, как она журчит, освобожденная от сковавшего ее льда…

Я стояла возле окон четвертого или третьего этажа, наблюдая приготовления к Верналикву. Коридоры опустели – позовешь чью-нибудь душу, а тебе откликнется эхо. Удивительно, что тишина завладела храмом так быстро – выступление «Фениксов» закончилось от силы полчаса назад. И судя по крикам, их успех должен был придержать женскую половину в стенах университета подольше.

Видимо, традиции праздника оказались сильнее. Студенты усеивали территорию крошечными фонариками из плотной бумаги, и в расположении этих, пока еще темных маячков мне виделись таинственные тропы, проложенные кому-то очень важному.

Вскоре волькийцы стали перекликаться на своем наречии, а остальные с нетерпением смотреть по сторонам и возводить глаза к небу. Но не звезд же, скрытых сумерками, они там искали?.. В какой-то момент начала литься песня. И не от волькийцев. Я ахнула. Мягко, наполняя душу трепетом и успокоением, она шла сверху.

Я впервые слышала ангелов.

Волькийцы начали танец. Следуя небесным голосам, они мгновенно стали их продолжением. Тысячи крохотных фонариков зажглись медовым светом, а ребята уже слились в едином порыве с окружающим миром.

Это было чудесно. Я и не представляла, что у людей может быть такая красота. Ангелы – будто воплощение самого высшего существа, ниспосылали свое благословение. А люди танцевали, все вместе призывая весну. Как же ей не откликнуться.

Повинуясь внезапному порыву, я чуть не подхватила мелодию небесных соседей, но это же было так глупо, верно? Звездам недоступен талант голосов, мы знаем лишь музыку, а ангелы наоборот. Это устроено справедливо – что было бы в мире, не будь этого равновесия? Поэтому я, как и любая звезда, никогда не пела. И люди не осмеливались петь вместе с ангелами. Даже волькийцы, которым – ах, все же – было до ангелов далеко…

Значит, в этом мы с людьми совпадаем?.. Иногда я не понимаю, по подобию кого из нас, двух народов, создавался другой. Мир звезд отличался от земного, но в такой ли большой степени? Мы никогда на небе не задавались вопросом, откуда произошли. Не обсуждали это на занятиях, я не слышала ничего от мамы. Когда ты спускался вниз и встречался лицом к лицу с тем, что изучал по учебникам, то понимал, что готов к жизни здесь лучше, чем мог думать. Так какая в сущности разница, кто был первым?

Я почувствовала… как что-то касается моей талии.

– Ауч! О-о… – Дайрек держался за нос. О духи, Дайрек! Это был всего лишь он! А я резко откинула голову, наградив его сиюминутное внимание к моей персоне.

Я же подумала, что это тот сумасшедший призрак, бррр.

Джесс придерживал солиста за плечо.

– Он немного выпил, Крома, – оправдал барабанщик действия друга.

– Я просто испугалась, – мне стало стыдно. – Я думала, здесь никого нет. Ой, прости. Это надо было сказать раньше.

– Кромушка, только улыбнись, и я все прощу, – Дайрек вытер покрасневший нос – обошлось без крови. – А хорош удар! – он одобрительно сгримасничал.

Я слегка покраснела от неловкости ситуации.

– А-ай, мы ж зачем, – Дайрек посмотрел на барабанщика, – зачем мы приходили? А, Крома, нападающая наша, мы «спасибо» выразить пришли.

– За что? – спросила я одновременно с верчениями Дайрека на месте и словами «Где этот Рабас?»

– Спасибо за помощь на репетиции, – тепло улыбнулся Джесс. – Мы отыграли хорошо. Иначе бы Дайрек, опьянев, у тебя бы на плече плакался.

– Когда я так делал? – совершенно не обиделся солист. – Эй, Рабас, эй! Ты как в храме заблудился! К Кроме дорогу можно не забывать, она не наша поклонница. Что жаль, – хитро подмигнул мне Дайрек, и Джесс хлопнул его по рукам. – Чего я? Я ничего!

– Да, другую причину ты и не мог придумать, – подойдя к нам, огрызнулся Рабас. В следующую секунду мне в лицо дыхнуло пыльцой, а обзор загородило белое. – Спасибо, Крома. Мы ценим это.

Я пораженно смотрела на букет из трех белоснежных лилий в окружении длинных изогнутых стеблей. Из основания лепестков тянулись нити слабого морского оттенка, но все остальное было белым. Это был мой цветок. Я взглянула на ребят. Я получала лилии каждый год там, на небе, в день моего рождения, чтобы цветок оберегал меня весь последующий год. Это хранитель моего волшебства. С весенним запахом… Ребята хоть осознают, что они сделали?

Рабас ненавязчиво поднес цветы ближе к моему лицу.

– Тебе не нравится? – удивился за всех Дайрек.

Опомнившись, я поспешила принять букет в руки.

– Спасибо, – произнесла я, тем самым обозначив на несколько секунд абсолютную тишину. Когда время разглядывания меня стало казаться уже неприличным, я обратилась к самому адекватному из компании: – Джесс, чего?

– Ты светишься.

Мое сердце замерло.

– Ты ожила, Кромушка! – воскликнул Дайрек. – Прав, Джесс! И я оказался прав: все-таки путь к сердцу женщины лежит через цветы.

– Предчувствую, на женский день мы разоримся, – усмехнулся барабанщик.

– О, идея-то! – оживился солист.

– Ау, какой я болтун.

Я прижала к себе букет, пока парни смеялись. Затем Дайрек стал выглядеть каким-то бравым. Он приосанился:

– Но иногда для благодарности «спасибо» мало.

– Остынь, Дайр, – попытался остановить его Джесс, а я инстинктивно подалась назад.

Но в эту секунду моей щеки кто-то коснулся.

– Ну, Раба-а-ас!

По коже прошел разряд. Я охнула, закрыв место поцелуя. Рабас потирал губы, и в его глазах я читала то же недоумение, что, наверное, отражалось в моих.

– Рабас! – смешно гневился Дайрек. – Это нечестно!

– Честно, честно, – держал его улыбавшийся Джесс. – У тебя Лиринетта есть.

Солист продолжил возмущаться.

Рабас, спасший меня от назойливого внимания главного феникса, убрал руку от губ.

– Что произошло? – спросил он. Затем бросил взгляд на отошедшую от нас парочку. – Кажется, эти двое не заметили.

– Я не знаю, – я в свою очередь оставила в покое щеку. Ее слегка покалывало.

– Черт, покалывает! – озвучил вдруг гитарист.

И я уставилась на него удивленными глазами.

– Тогда выгони всех с Верналиква! Где мои поклонницы! – крикнул уже издалека Дайрек, а барабанщик засмеялся и махнул нам рукой, продолжая уводить его дальше.

– А Шоколадный разве не с вами? – выдала я первое, что пришло в голову.

– Он внизу. Следит за торжеством, – ответил Рабас.

Цветы в моих руках издавали сильный запах весны.

– Спасибо еще раз, – сказала я, и Рабас кивнул. – Мне очень приятно.

– Они напоминают тебя. Это Дайрек сказал.

– Мм. – Стопроцентное попадание. Ну дает солист, когда дело касается девушек. Я понизила голос: – И за него тоже спасибо.