Я отпустил штору, она колыхнулась, как живая, и приняла привычное положение – легкой волной. Я подул на нее, она шевельнулась – видишь, я живая, я здесь. Я зачем-то махнул шторе рукой – пока, мне тебя не надо, живая ты наша, и повернулся к жене.

– Точно не выступит, – сказал я, – по крайней мере сегодня. Им надо было подготовиться, принять меры. Что ж, молодцы. Я, наверное, сделал бы также. А вот завтра выступит наверняка, армия уже в городе.

Выступит, скажет правду. Интересно, какие слова он выберет? И как это вообще все будет: как в Новый Год, на фоне Кремля? В костюме, как положено, или по-простому, без галстука, в образе «мы все равны»?

Скажет: «Дорогие соотечественники, как вы уже наверняка знаете… ученые доказали…бла-бла-бла».

Нет, этот так не скажет. Этот слишком прям, чтобы трусливо сослаться на кого-нибудь, пусть даже на ученых. Впрочем, нет, не в прямоте или трусости дело, чего это я. Не от себя же он такое заявит. На доказательство Харитонова он должен сослаться. Он и сошлется, и на Харитонова, и на ученых, скажет:

– Доказательство Харитонова акцептировано всеми учеными, оно неоспоримо… Российская академия наук подтверждает… бла-бла-бла, товарищи, сограждане, люди. Наш мир ненастоящий… Все мы – персонажи виртуальной реальности, бла-бла-бла…

Да какая разница, что он скажет. Его слова будут лишь точкой в конце фразы, которую все давно себе сказали. Просто людям нужен кто-то больший, чтобы поверить в то, что они уже знают сами.

Мы персонажи, мы компьютерные программы, мы все – ненастоящие.

Вот и власти удостоверили нас, что все именно так. Многим нужно было именно это – чтобы большой дядя сказал. Все вокруг изначально ненастоящее, наполовину вероятное и совсем нереальное. В «Матрице» один человек спрашивает:

– Вы программа?

Кажется, Нео и спрашивает. И тот, индус какой-то, ему отвечает:

– Да, программа.

И вот, ученые доказывают, и неоспоримо, что весь наш мир виртуальный, мы все – программы. Ученые, президенты, все ставят точку, жирную такую, увесистую. И это уже не конспирология, это факт, доказанный Харитоновым. Живите теперь с этим.

А мы живем? Это и есть жизнь, да? Как мы допрыгались до такой жизни?

Батюшки сначала по инерции прокляли Харитонова, теперь говорят, что все правильно. Им легко, у них за всем стоит Бог. У нас тоже стоит, но нам жить сложнее, у нас Бог не прямое начальство. У нас еще кто-то нарисовался между нами и Богом.

Машины отгудели свою вечерю за окном, удаляясь, рассредотачиваясь по районам. Интересно, что сказали тем солдатам, что сейчас «занимают город»? Что будут нарушители спокойствия, паникеры, те, кто не поверит, или такие будут, что сразу бросятся громить супермаркеты, или… или они вообще не солдатики, а присланные оттуда, из Настоящей Реальности, с большой буквы, чтобы нас контролировать? А зачем нас контролировать, если где-то можно просто выключить комп? Короче, каша в башке полнейшая.

Нам, мыслительным типам, особенно тяжело в такие дни, мы все пропускаем через медленные каналы, а вот живущим ощущениями, как моя принцесса, жена по совместительству, все нипочем. Там, где я «думаю», она «любит», особенно меня. Любит еще и за ум, который она видит там, где его, в общем-то, нет. По крайней мере, я его там не вижу, ума особенного. Так, легкое проникновение в самую суть вещей, пустячок.

Пока я так размышлял, в дверь бессовестно постучали. А ведь уже глубокий вечер на дворе. Наверное, сейчас можно, многое можно. И вполне возможно, что можно вообще все, как в хорошей компьютерной программе, ограниченной лишь неограниченной фантазией разработчика.

Даже не задумавшись о том, кто может сейчас придти в гости, я пошел открывать, обернулся, успел взглянуть на жену. Она показывала мне рукою на то, что происходит за окном. Я тоже махнул ей в ответ, мол, все нормально, не бойся, это наша армия, не вражеская. Должна же власть что-то предпринимать.

Пока шел к входной двери хорошей квартиры нормально зарабатывающего специалиста, моей квартиры, услышал, как жена крикнула встревоженно:

– Сережа, они возле нас остановились!

А потом открыл дверь и увидел двоих военных, в полевой форме, с оружием. Зачем им в сером городе камуфляж, вот вопрос, который меня всегда забавлял.

Семенова я уважал. Хороший у него ум, ничего не скажешь. Если Семенов берется за дело, можно быть уверенным, что рыть будет так глубоко, что лопатой поскребется об дно мира. Мы ему так и говорили:

– Семенов, будешь рыть – дно не пробей. А то океан спустишь, и черепаха сдохнет, на которой четыре слона стоят. Мир пожалей, Семенов.

Тупых шуточек нынче развелось море. Такое большое море, что если бы Семенов и продырявил дно мира, то вместо вытекшего вселенского океана мы использовали бы это самое море шуточек, запустили бы в него черепаху и установили весь мир на тупые шуточки про то, на чем стоит мир.

Кондиционер молотил на полную силу, но было все равно жарко. Ничего, придется терпеть. Заведение у нас такое, что окна лучше не открывать, потому что желающих разузнать, о чем мы здесь шушукаемся, многовато нынче развелось, многовато. Приходится спасаться от лишних глаз за толстыми стенами, и тут уж кто во что одет, дабы не париться в нынешнюю московскую жару. Вот Семенов, тот вообще в пиджаке и при галстуке. Аксельбантов и погон не хватает, был бы полный комплект гусара. Поскольку наше Управление внешней статистики после официального признания Доказательства Харитонова передали в ведение Минобороны, некоторая доля гусарства начальством, то есть мной, приветствовалась. Сколько-то лет прошло, с тех пор, как президент провозгласил Доказательство, лет пять?

Семенов любил пиджаки, поэтому выглядел как начальник из прошлой эпохи. Амплуа ведущего аналитика обязывало. Амплуа вообще очень часто обязывает любить антураж, что бы ни говорили психологи: любить не заставишь, и так далее. Еще как заставишь, и сердцу прикажешь, и будут любви к официальным пиджакам все возрасты покорны. Я сначала не понял Семенова с его официозом, думал, это у него такой комплекс, чтобы выглядеть посолиднее. Потом пригляделся: ан нет, любовь. Семенову эта любовь шла, и он был на самом деле великолепным аналитиком.

Семенов стоял перед нами и водил лучиком указки по экрану, на котором разворачивался его доклад. Остальные сотрудники, душ сорок, сидели на стульях, расставленных не очень ровными рядами, и внимали словам докладчика. Это все были мои ребята, из моего управления. Большинство из них я набирал сам, отлавливая в других конторах, переманивая из силовых структур и научно-исследовательских институтов, а иногда просто выхватывая из толпы. Несколько человек были из тех самых «новых сообществ», то есть сект или каст. Теперь они работают на государство, обеспечивая стабильность.

Я сидел, как положено боссу, в первом ряду, поощрительно взирая на подчиненного. Семенову иногда требовался мой одобрительный взгляд, что было странным, учитывая его невероятную квалификацию и крепкое положение в коллективе. Наверно, какие-то детские проблемы у парня остались, что-то вроде авторитарного отца из далекого травматического детства, или наоборот. Это не важно. Главное, ему нужно было одобрение, а уж этого добра у меня навалом, когда нужно. Я за этим в спецхран не спускаюсь, и к кобуре, которой у меня нет, не тянусь, зато у меня всегда при себе и ласковое слово, и мудрый взгляд, и совет к месту.

– Короче, Семенов, – сказал я, – сколько новых у тебя? И давай закругляться будем, хорошо?

Семенов быстро закивал, будто вдруг осознал, сколь драгоценно мое время, а он его занимает. И заговорил быстро-быстро, как отличник, которому любимый профессор уже и так нарисовал высший бал в зачетку, а он все равно жаждет удивить напоследок своей ретивостью, все тараторит да тараторит.

– Групп, групп… новых групп мы выявили четырнадцать, и аналитика говорит, что идентифицируем и классифицируем вскорости еще пять-шесть…