Нюша жалела каждого. Чем старше становилась, тем чаще бросалась на защиту слабых. Ее побаивались, она чувствовала это. Особенно после первой стычки с тупым наглым Семушкиным. Тогда ей было всего девять. Заметив, как этот переросток избивает новенького пацана в закутке под лестницей, Нюша бросилась к нему. Как всегда, вокруг драки кучковались мелкота и несколько старших, довольно равнодушно взиравших на буйство Семушкина. Нюша схватила его за рукав куртки и рывком развернула лицом к себе. Дальше ее сознание как бы отключилось. Очнувшись, по возникшей тишине и расступившимся враз наблюдателям Нюша поняла, что произошло что-то из ряда вон. Первое, что заметила, была ее правая рука, державшая за грудки Семушкина. Рука была вытянута вверх. Нюша опустила взгляд ниже и увидела его ноги, висящие в воздухе. Семушкин был прижат ею к стене и поднят над полом. Нюша с изумлением оглянулась на зрителей и разжала кулак. Семушкин сполз по стене и с грохотом упал на колени. Расходились молча, лишь пострадавший от неведомо откуда взявшейся у Нюши силы глухо матерился. Она знала только имя спасенного мальчика – Ваня. После инцидента тот находился в изоляторе их детского дома еще несколько дней. Затем его забрали родственники, оформившие опеку. Семушкин с тех пор ее сторонился, при ней никого не бил, но затаенную им злобу она чувствовала при случайных встречах в коридорах детского дома. Были и еще мелкие происшествия, как то: картина в тяжелой раме, упавшая на голову обидчице-училке; лопнувшая у директора на столе лампа в момент, когда та отчитывала Нюшу; сломанный указательный палец физрука, которым тот незадолго до того, подгоняя, больно ткнул ее в спину. Нюша не раз задумывалась: кто тот невидимый благодетель, помогавший ей наказывать обидчиков? В Бога не верила. Не убедил ее и батюшка, регулярно приходивший из местного храма к детям. Слушая его наставления, она понимала, что этот седовласый старик на ее вопросы не ответит. Поэтому ни о чем и не спрашивала. Их встречи в кабинете директрисы проходили регулярно, видимо, по просьбе самой Виктории Павловны. Но Нюша, спокойно выслушав батюшку, согласно кивала, молча вставала и уходила. Однажды, задержавшись у неплотно прикрытой двери, услышала приговор себе. Батюшка суровым голосом пенял Виктории Павловне, что та не приводит Нюшу в храм.

– Девочка одержима. Ей нужна помощь, крестить нужно, отчитывать. Беда может статься!

– Что ж она, ведьма, по-вашему?

– Ведьма и есть, прости меня, господи, – произнес батюшка и, как догадалась Нюша, перекрестился.

Нюша тогда даже не расстроилась. Просто стала отмечать каждый факт таких своих побед, по большей части справедливых, сделав для себя вывод: помогают, значит, «там» так решили. Где это «там», представляла смутно, но голова ее невольно задиралась вверх, к небесам, к неведомому миру звезд и планет…

Голос «слышать» она стала много позже. Один раз испугавшись, быстро привыкла и к нему, и к возникающим попутно вполне реальным картинкам…

Вторая крупная стычка с Семушкиным случилась в тот предновогодний день, когда к ним приехали Амелины. И перевернула всю ее жизнь…

Глядя на спящего после приступа Кира, Нюша вдруг вспомнила слова, сказанные ей Марго в мастерской: «Я пока буду рядом. Но это ненадолго».

«Выходит, она знала, что умрет! Как же так? А как я буду жить дальше? А Кир?» – озадачилась она вопросом.

– Можно? Я стучать не стал, Кир, наверное, у тебя спит? – Дед Саня тихо вошел в комнату и присел на край кровати.

– Спит. Дед, что с нами будет дальше? Я, понятно, в детдом вернусь. А Кира куда? Ты возьмешь его к себе?

– Я решу этот вопрос, Аннушка. Опеку над вами обоими мы с Ланой попытаемся оформить. Шансы, вероятно, есть.

– Ты хочешь забрать и меня? – Нюша даже не задумывалась о такой возможности. – Я же вам совсем никто! Ну ладно ты, а Лана? Мы же с ней… не разговаривали ни разу! За четыре года! Ей я зачем?

– Ну, во-первых, она мне жена. И поверь, к тебе относится так же, как к Кириллу.

– То есть никак! Впрочем, это лучше, чем ненависть Аркадии Львовны.

– Лучше, да. – Дед даже поморщился, видимо, вспомнив мать невестки. – Лана – очень увлеченный человек. Музыка – единственная ее страсть, театр – дом родной. А в нашу с ней квартиру она приходит… репетировать.

– А ты? Ты для нее кто?

– А я для нее – муж. Ну хватит, Нюша. Тема не для обсуждения. Я о другом хочу спросить. Ты встречалась с той женщиной, что обещала тебе рассказать о роддоме?

– Да. Но, наверное, опять информация не для меня. Я совсем не похожа на ту роженицу, о которой она говорила. Думаю, очередной облом.

– Что конкретно она тебе сказала?

– Ну, типа при выписке этой женщины с ребенком какой-то мужик на джипе подъехал, их забрал. А на следующий день еще один пришел в роддом и расспрашивал о ней. Конечно, какая-то здесь хрень…

– Нюша!

– Ну, пусть ерунда. Если он ее увез, то куда? Где ребенок?

– Логично подумать, с матерью и этим, предполагаемым отцом. Что такого необычного ей показалось, что она решила тебе рассказать об этом эпизоде?

– На следующий день про эту женщину, ее имя – Людмила Иванова, спрашивал какой-то мужчина, назвавшийся другом семьи. То есть ее мать не в курсе, куда подевалась дочь с младенцем.

– И все? Нет, тут что-то не сходится… ситуация притянута за уши, какое отношение все это может иметь к тебе?

– Вот и я говорю…

– Или твоя информатор знает больше, чем рассказала. Адрес из документов она сообщила?

– Село какое-то. Не помнит она названия. А улица Колхозная, дом двадцать два. Мария Сергеевна живет здесь, в городе, по такому же адресу. Думаешь, стоит дальше искать? – Нюша с сомнением, но и надеждой посмотрела на деда.

– Проверить все нужно. Напиши мне адрес на листке, – попросил тот.

– Она еще посоветовала в роддом сходить попросить архив. Но мне ж не дают ничего! А тебе дадут?

– Как ты сказала, имя этой женщины?

– Мария Сергеевна. Фамилию я не спрашивала.

– А кем она работала в роддоме, тоже не спросила? Она сейчас там же?

– Была медсестрой. Сейчас она больна раком, не до работы. Видел бы – старше тебя выглядит! Жалко ее, сын еще в армии погиб. Я пять тысяч твоих отдала, она на памятник ему собирает. Успеть хочет… – Нюша неожиданно расплакалась.

Плакать она не умела. То есть навзрыд, как все дети. Нюше вдруг становилось как-то холодно внутри, она замирала, а из глаз катились крупные слезы. Чаще злые, за нанесенную, в основном взрослыми, обиду. Когда не могла ответить тем же. Иногда она плакала от жалости к кому-то, часто-часто моргая влажными веками. Вот как сейчас…

– Аннушка, успокойся, детка. Я сделаю что смогу. В роддом схожу, думаю, мне медицинскую карту этой роженицы найдут. Ты родилась семнадцатого сентября…

– Да, но это день, когда меня нашли.

– Вот как? Тогда день твоего рождения предположительно десятое-четырнадцатое. Имея еще адрес, указанный в медкарте, можно попытаться найти и саму молодую женщину.

– Ты думаешь, она и есть моя мать? Но я же на нее не похожа!

– Ну, во-первых, Мария Сергеевна могла и ошибиться. Во-вторых, ты можешь быть похожа на отца, что, кстати, для девочек не редкость! Я только одного не пойму. Директор вашего детского дома что, совсем не пыталась найти твоих родителей?

– Виктория Павловна? Говорит, искала. Запросы посылала. Неудачно. – Нюша невольно хмыкнула, вспомнив, как та, глядя на нее с лживой жалостью, нервно перебирала бумажки в тонкой папочке ее личного дела. Нюша успела заметить, где была эта папочка – в открытом тогда железном шкафу на полке, среди плотно стоящих таких же белых картонных папок, зияла прореха. «Словно зуба нет», – почему-то подумалось Нюше. Виктория Павловна при ней поставила папку на место, закрыла дверцы, щелкнула висячим замком. Через несколько дней, глубокой ночью, Нюша, вскрыв этот замок простой шпилькой, достала папку. Открыв ее, обомлела – листочков оказалось два. И никаких ответов ни на какие запросы…