Нюша, от неожиданности не сразу захлопнув крышку компа, поняла – по быстро прочитанным дедом словам: «Поиск. Люди. И фамилия…» он мог сделать только один вывод – она, Нюша, продолжает искать. А ведь обещала. Именно ему, что не будет больше! Просто чтобы не расстраиваться от очередного разочарования и бесполезных встреч с чужими людьми.
Дед смотрел на нее с упреком и жалостью. Взгляд, который она прощала только ему и никому больше. Упреки раздражали, а жалость бесила. Нюша считала, что большинство людей по-настоящему жалеть не умеют, скрывая свою неловкость за вынужденное признание чужой беды фальшивой гримасой якобы сочувствия. А по большому счету им нет никакого дела до этой, только твоей, беды.
Дед Саня жалел по-настоящему. Даже казалось, она чувствует, как болит его сердце, когда покалывает ее. И душа у него плачет, когда Нюше плохо. И одинок он так же, хотя и женат на талантливой пианистке Лане, молодой женщине из маленького села, где у Амелиных уже много лет пустует срубовый дом, окна которого смотрят на темный лес. Дом, из которого в никуда ушли его первая жена Люба и ее сестра Надя, оставив ему годовалого сына Федора и Надину пятилетнюю дочь Светлану…
Покашляв, дед спросил: «Ну как?» – «Еще трое, – ответила она, пряча глаза. – Эти – последние». – «Ну-ну», – он как бы поверил ей и на этот раз, переведя разговор на тему именин. Сообщив, что там, за столом, все уже хороши, скоро по домам, поинтересовался списком подарков. Список в этом году был коротким: все родственники скинулись на новый лыжный комбинезон и ботинки. Без дежурного шоколада от Аркадии Львовны. Вторым пунктом стоял футляр для очков от Кира, который тот приобрел на свои личные карманные рубли. Нюша, не без гордости за брата, продемонстрировала его деду. Тот одобрительно кивнул, достал из кармана маленькую коробочку, протянул ей. «Надеждино кольцо. Пусть у тебя будет. Ланке не надо, выкинуть хотела – зла на мать, считает, что та ее бросила. Сохрани, пожалуйста. У моей Любаши такое же было. Им обеим отец на шестнадцатилетие подарил. Только Любаша его никогда не снимала. С ним и пропала… теперь уж не узнать куда! – Враз сгорбившись, он пошел к выходу. – До свидания, Аннушка», – обернулся в дверях, на прощание махнув рукой.
Аннушкой из всего этого неродного ей семейства называл ее лишь дед Саня. К ней неплохо относились, даже баловали первый год после детского дома, откуда привезли после спонтанно принятого решения об удочерении взросленькой уже девочки. Документы на нее оформили очень быстро. Да и кто ж мог бы отказать самому Федору Амелину, депутату и благодетелю, регулярно дарившему подарки сиротскому дому. То, что она попала к ним в семью, Нюша считала своей заслугой… ну и везением немного.
Четыре года назад перед новогодними праздниками Федор и Маргарита Амелины с семилетним сыном Кириллом приехали одаривать кулечками конфет сирот из их детдома. К этому событию были подготовлены самодеятельный концерт и простенькие поделки благодетелям «на память». Нюша умела лишь прилично вязать спицами носки и варежки, украшая их помпонами из обрезков искусственного меха. Носки на мужскую ногу она связала, измерив стопу сторожа, женские – нянечки, а вот мальчику – на глаз, ориентируясь на детдомовских первоклашек. Они получились толстые, немного большего размера, чем рассчитала. Но вручить их так и не удалось. К середине торжественной части обнаружилась пропажа… мальчика. Кинулись искать его всем гуртом, включая обеспокоенных родителей и ротозея-охранника. Вот тут Нюше повезло – увидев в закутке коридора широкую напряженную спину Семушкина (уже в двенадцать лет «бандита», по единому мнению всех воспитателей и учителей), сбившихся в кружок рядом мелких его подхалимов, она мигом поняла, что тяжело дышащий комочек в центре – сын депутата Амелина, носочки которому она так старательно вязала. В ней тотчас проснулись здоровая злость и всегдашняя тяга к справедливости. С хорошего разбега Нюша сделала подсечку Семушкину, пнула ближайшего мелкого, схватила за руку младшего Амелина и, крикнув: «Беги быстро!» – толкнула его в сторону лестничного пролета. Поднявшийся с пола Семушкин уже надвигался на нее всей своей массой, матерясь и сжимая кулачищи, когда вдруг резко остановился и притих. Нюша обернулась – за ее спиной стоял охранник и водитель Амелиных, человек-гора с квадратной челюстью и злыми глазками. Семушкин метнулся в сторону, но попал как раз в широко расставленные его ручищи и вновь затих. Дальше шли благодарности от родителей, вручение им и спасенному сыну носочков, умиление на лицах директрисы и воспитателей. И ее, Нюшины, слова вдруг: «Возьмите меня к себе! Я за Киром присматривать буду… А то он у вас такой – жизни совсем не знает!»
Взяли. Даже удочерили. И стала она Анной Федоровной Амелиной. Мама Маргарита (Марго для домашних) была к ней добра, Федор Александрович иногда трепал по голове, вроде как по-отцовски. Кир ее обожал. И только бывшая милицейская полковница Аркадия Львовна Улицкая, мать Марго, была недовольна «приблудой», как в открытую называла Нюшу, заявляя, что у нее гены алкашки или малолетней дуры, поддавшейся соблазнам взрослой жизни.
Да, Нюша была подкидышем. Детскую переноску с кульком из тепленького одеяльца внутри нашел сторож дома малютки на крыльце сторожки. Никаких документов или записочек, как Нюше было известно, в кулечке не было. Только синюшное тельце. Ей потом рассказывали, что скорый консилиум из милицейского участкового, срочно вызванной директрисы и того же сторожа постановил – не жилец младенчик! А она выжила, вот таким образом впервые обманув ожидания взрослых. В дальнейшем привычка делать не то, что от нее ждут, стала ее натурой.
Нюша старалась с Аркадией Львовной не сталкиваться, благо квартира была в два этажа. Бабка жила на первом, Нюша с Киром имели соседние комнаты на втором. Напротив, через коридор – спальня родителей.
Первый год в новой семье прошел в осторожном взаимном недоверии. Нюше часто дарили подарки, чаще полезные – в виде лишней футболки или кед. Иногда казалось, мама Марго жалеет о появившейся вдруг у нее такой взрослой дочери. Но, наблюдая за ее отношением к родному сыну Кириллу, Нюша очень скоро поняла, что дети ту интересуют в последнюю очередь. Маргарита Улицкая еще до рождения ребенка добилась признания среди местных художников необычностью написанных ею картин. Нюша, впервые попав к ней в мастерскую, остолбенела в прямом смысле слова. Замерев на пороге залитой солнцем студии в мансарде многоэтажки, она взглядом зацепилась за один из рисунков на подрамнике, да так и стояла, пытаясь разгадать загадку. В том, что картины Марго – не просто рисунки, а имеют какой-то конкретный, зашифрованный смысл, она уверилась сразу. Переплетение разноцветных цифр, геометрических фигур, линий, даже отдельных слов и предметов, созвездий и математических символов… смущало. Оглянувшись на Марго, прочтя удовлетворение на ее лице, Нюша почувствовала прилив родственных чувств к чужой до этого мгновения женщине. Видимо, чувство это получилось взаимным – неожиданно та обняла ее за плечи и повела к расставленным на мольбертах рисункам. Завороженно рассматривая их все по очереди, Нюша изредка оборачивалась на Марго, безмолвно ожидая от нее подтверждения своих догадок. Та кивала и улыбалась. Так, не произнеся ни слова, они прошли вдоль всей галереи.
В единственном темном закутке за простой ширмой уместились маленький овальный столик, кресло и пуф. Марго достала из шкатулки колоду карт, села в кресло, указав Нюше на пуфик.
– Это карты Таро. Никогда не трогай их просто так. Сейчас вытяни три и дай их мне. Не переворачивая. – Марго пристально смотрела ей в глаза.
Нюша достала три карты. Марго веером разложила их перед собой. Произнеся: «Так я и думала. Ну и хорошо. Случайностей не бывает», – она собрала колоду и убрала обратно в шкатулку. Еще с минуту молча рассматривала Нюшу. Нюша ни о чем не спрашивала, интуитивно понимая, что та скажет лишь то, что она сможет понять.
