Глава 23

Когда Максим звонит в дверь, я притворяюсь, что меня нет дома, а спустя час отправляю ему смс. Такое же бессвязное, путанное, как мои мысли. Последние слова врезаются в память, вертятся в голове, будто лопасти ветряной мельницы. 

«Думаю, нам не стоит видеться».

Не стоит видеться...

Я не влюблена. Не уверена, что нуждаюсь в отношениях. Не проклинаю вечерами холодную, одинокую постель. Но всё равно иду на кухню, открываю бутылку вина и к ночи осушаю её полностью.

Дело не в Максиме. И даже не в том, что я лишилась поддержки, единственного человека, рядом с которым становилась чуточку увереннее. И не в окружающем меня вакууме: теперь, когда я сожгла мосты, внезапно обнаружилось, что поговорить не с кем, поплакаться в жилетку некому. Но это самая незначительная из бед. 

Не эта причина того, что в вечерней тишине я осушаю бокал за бокалом, глубже, прочнее увязая в трясине депрессии. Я ушла от Олега, но так и не освободилась. Вот они — оковы, по-прежнему со мной, на моих руках. Я всё ещё маленькая испуганная девочка, переживающая о чужом мнении. Слабая, нерешительная, безумно жаждущая доказать, что она не никчемна.

Всё моё чёртово творчество — попытка это доказать. Смотрите! Смотрите, как я умею! Согласна, я не лучшая жена, мама, и до красавицы мне далеко, зато глядите, что у меня на полке! Да-да, это моя книга. Изданная. Читайте имя на обложке.

Я плачу. 

Как глупо. Какая я жалкая. 

Но мне очень — очень! — хочется иметь что-то, чем я могла бы гордиться. 

День за днём я проверяю электронную почту — привычка, которая начинает раздражать. Цепочка повторяющихся действий: открыть ноутбук, включить, подождать, пока загрузится, навести курсор. Щёлк, щёлк — ничего. 

Когда я ловлю себя за этим занятием третий раз за вечер, то в ярости швыряю мышку на диван. Снова разочарованная.

Но однажды ответ приходит. Я смотрю на значок нового сообщения, и внутри поднимается буря. В голове крутятся вдохновляющие цитаты из серии «За тёмной полосой следует светлая» и «Бог никогда не закроет дверь, не оставив открытой форточку».

Я верю, что сейчас именно тот момент. Бог, провидение, добрая фея-крёстная — кто-то протянет мне руку помощи. 

Мне так это надо! Необходимо!

Немного уверенности. Опора, в которую я вцеплюсь, чтобы не свалиться в пропасть. 

Взволнованная, я открываю письмо, читаю: 

«К сожалению, Издательство отклонило присланный от Вас текст».

* * *

Я поднимаюсь до пятого этажа и бреду обратно. За последнюю неделю это вторая попытка навестить сына. В понедельник я была в садике — хотела поговорить с Ваней без свидетелей. В присутствии Олега я могу только плакать и виновато молчать. Уж он-то не упустит случая потоптаться по моим комплексам.

План был хороший. Я ужасно соскучилась по Ване. Летела в сад, словно ненормальная. Волновалась, как сын меня встретит. Что если обиженно оттолкнёт, откажется разговаривать, спрячется в группе, едва завидев меня в дверях?

По глазам воспитательницы я поняла, что за время моего отсутствия Олег успел создать мне определённую репутацию. Растерянно захлопала глазами, узнав, что Ваня уже неделю болеет дома. И на лице собеседницы, усталой крашеной блондинки среднего возраста, прочитала свой приговор: плохая мать! Плохая!

Некоторое время я смотрю на тёмные окна своего бывшего дома, затем опускаю голову и, полная презрения к  себе, пешком возвращаюсь в съёмную квартиру. Бреду мимо озера. Грызу себя всю дорогу.

Как я буду видеться с сыном после развода, если даже сейчас не нахожу в себе смелости показаться Олегу, позвонить в дверь?

Из мыслей вырывает далёкий крик. Я инстинктивно оборачиваюсь.

За деревьями, в  трёхстах метрах от берега, ребёнок, маленький мальчик, проваливается под лёд. Барахтается в тёмной воде, кричит, отчаянно цепляясь за острые края ямы. Не может выбраться.

Господи, да он же утонет! 

Я бросаюсь вперёд, ни о чём не думая. Не понимая, что делаю. Вот я стою на берегу, с ужасом глядя на далёкую маленькую фигуру в полынье, а вот распахиваю колючие заросли и, поскальзываясь, несусь по весеннему льду, покрытому снегом. По тонкому льду, который в любой момент может треснуть под моими ногами. Который уже начинает трескаться — там, впереди, этому подтверждение. 

Кровь грохочет в ушах. Сердце как кулак бьющий в грудную клетку изнутри. Я бегу. Потная, запыхавшаяся, не свожу глаз с яркой оранжевой шапки на голове ребёнка — боюсь, что эта шапка вот-вот скроется под водой. 

И вдруг столбенею. 

Понимаю, что делаю. Где нахожусь. 

Словно лунатик, который, проснувшись, обнаруживает себя вне постели, так и я опускаю взгляд и с паникой вижу под ногами замёрзшее озеро, ненадёжный, начавший таять лёд. Мою детскую фобию, выросшую вместе со мной. Самый жуткий кошмар. 

Рот пересыхает. По телу волной прокатывается крупная дрожь. Что-то холодное, тошнотворное поднимается из живота и давит на грудь, копошится за рёбрами клубком змей. 

Ребёнок кричит. Увидел меня и ещё отчаяннее зовёт на помощь. Меня. Единственное спасение. 

Я должна взять себя в руки.

Возьми себя в руки! Он погибнет! Маленький мальчик лишь на пару лет старше Вани. Невинный ребёнок. Чей-то сын.

Сделай же что-нибудь!

— Помогите!

Я представляю, как делаю шаг, но остаюсь на месте. Окаменевшая в своей панике, не могу пошевелить даже пальцем. Лёд подо мной может проломиться прямо сейчас. А под ним — чёрная вымораживающая пропасть.

— Помогите!

Малыш плачет, барахтается, тянется наверх из бездны. Не понимает, почему я медлю. А я с трудом, с огромным усилием проталкиваю в лёгкие воздух. Задыхаюсь. Голова кружится. Уши словно забиты ватой, и я смотрю будто сквозь запотевшее стекло. Как если бы носила очки и зачем-то сняла. 

— Пожалуйста!

Нет. Не могу. Вернусь на берег, позову на помощь. Кто-то спасёт ребёнка. Кто-то другой. Не я. 

Но вокруг никого. Двенадцать часов. Рабочий день. Тропинка за деревьями пустынна, на горке, с которой зимой катается на тюбингах малышня, ни души. Я один на один со своей ответственностью, со своим выбором, со своим давним кошмаром. Струшу — мальчик умрёт. И я никогда, никогда себя не прощу.

— Сейчас, малыш, сейчас. Успокойся. Я иду. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет…

Рыдая от ужаса, я опускаюсь на снег, ползу на животе, осторожно подтягиваюсь на руках. Прислушиваюсь. Только бы лёд не треснул, только бы не треснул. 

— Держись, милый, держись. Я уже близко. Пока ты держишься, всё будет хорошо. Дрыгай ногами, как будто плывёшь.

Слёзы высыхают на щеках. Я ползу по-пластунски, загребаю грудью снег, тот лезет в лицо, забивается в ворот пуховика. 

Ещё немного. Ещё чуть-чуть.

В пяти метрах от кромки льда я останавливаюсь. 

Что теперь? Что делать?

Нужна палка, верёвка — длинная и прочная вещь, чтобы вытащить тонущего ребёнка.

Снова охватывает паника. Ничего нет! Вокруг только снег и лёд. Я должна что-то придумать. Быстро!

Приподнимаюсь и стягиваю через голову снуд, дрожащей рукой дёргаю за собачку молнии на куртке.

— Послушай меня, — говорю мальчишке. — Сейчас я кое-что тебе брошу. Ухватись за это и держи изо всех сил. 

Подползаю к полынье опасно близко: куртка короткая. Я кидаю её дважды, прежде чем несчастному удаётся поймать рукав замёрзшими пальцами. 

Мальчик всхлипывает, отплёвывает попавшую в рот воду.

— Молодец. Теперь, главное, не отпускай.

Что есть мочи я тяну пуховик и вцепившегося в него ребёнка. Пячусь, сажусь на лёд, стискиваю зубы и тяну. Мои руки такие слабые — боже, такие слабые!  — но эту битву я не проиграю. Не имею права! 

Ещё! Ещё!

Держись! Не отпускай!

Если он расцепит пальцы…

Если сил не хватит…

Если я не справлюсь…

Слишком страшные мысли, чтобы их закончить.

А потому я вою, хриплю, ругаюсь от ужаса и продолжаю тянуть из последних сил. 

Руки, плечи, шея напряжены и болят. Дико, невыносимо.