Было неясно, гордится ли он своими достижениями или своим опекуном, но чем-то молодой человек явно гордился, иначе с чего он вдруг взялся рассказывать эту историю незнакомому человеку?

– А почему он ушел из прокуратуры?

– Трудно сказать, он странный человек. Он не сразу переключился на кредиты: занимался недвижимостью, антиквариатом. Он словно ищет что-то или бежит от чего-то. Иногда даже я его боюсь – не знаю, как бы он поступил, если бы я стал ему перечить, вместо того чтобы слушаться. Уверен в одном: второго шанса он бы мне не дал – он не из тех, кого можно взять на жалость. Однажды он мне сказал: «отношения между людьми складываются по двум линиям – взаимовыгоды и использования». Бескорыстие? То, что является бескорыстием с твоей стороны, со стороны другого становится использованием. Понимаешь, о чем я говорю? Я думаю, ты успела заметить: он не тот человек, который позволит использовать себя. Но меня все устраивает. Я бы уже сдох, если бы не он, понимаешь? Честное слово, убили бы, или подсел бы на наркоту. Поэтому я делаю все, что он говорит, стараюсь быть хорошим сыном, – театрально заключил Виталий.

– Прям вот все?

Виталий кивнул, прожевывая свой сандвич.

– Даже если что-то плохое?

– Например? – улыбнулся он.

Анне снова стало неловко, на этот раз определенно за свой вопрос.

– Ладно, я понимаю, что ты имеешь в виду, – заметив её смущение, мягко заговорил Виталик. – Он не кажется хорошим человеком. Но я скажу, что он хороший человек! Знаешь, почему? Потому что он всегда делает так, как говорит и всегда говорит честно о том, что делает, и никогда не лукавит о своей позиции или чувствах. Да, он не тот, кого сильно заботят судьбы других, но у него есть свои принципы и он им следует. А люди… Они знаешь, какие? Они всегда готовы бить себя в грудь и говорить о том, что надо заботиться о слабых и делиться богатством, но на самом деле они это делают лишь потому, что у них ничего нет. Они кричат о том, что нужно защищать обиженных, когда сами находятся с их стороны, а очутись они по другую сторону, что тогда? Станут ли они следовать своим словам? Люди любят говорить, когда уверены в том, что не им отвечать за эти слова. Посмотри соцсети, что там происходит. Сначала они смеются без зазрения совести над фотографией больного ребенка или старика с альцгеймером только потому, что кто-то добавил к этому смешную подпись, а потом те же люди высказывают солидарность с бредовыми заголовками о бездушном обществе и брызжут слюной под какой-нибудь статьей в попытке изобразить из себя поборников справедливости. Те же люди! Понимаешь? Нет, я не против здорового цинизма, но зачем при этом так стараться изображать из себя святош? Только ради того, чтобы выглядеть лучше других? Самый простой способ быть благочестивым – это быть лицемером, вот что я скажу! Поверь мне, я этого навидался. Все такие, но только не Константин. Если ему кого-то не жаль, он не будет делать вид, что жаль, лишь бы потешить свое себялюбие.

Анна наелась и, положив голову на ладонь, улыбаясь слушала. Ей нравилось разговаривать с Виталием, – он казался жизнелюбивым, открытым, и все, что он говорил, было ей интересно.

– Тяжело было жить в детдоме? – спросила она.

– По-разному: то так, то так.

– Не пугало то, что ты совсем один?

По странной случайности Виталий – уже не первый воспитанник системы, которого она встретила в последние дни. Они оба выглядели вполне счастливыми, и Анна задалась вопросом: почему по-настоящему одинокие люди зачастую чувствуют себя менее одинокими, чем люди, у которых кто-то есть?

– Знаешь, – с явным удовольствием принялся рассказывать её собеседник, – когда в фильмах показывают, как дети, выросшие в детдоме, хотят найти своих родителей, выведать, кем они были, почему от них отказались – это все чушь. Когда ты с младенчества не знаешь, что такое родители, ты о них не думаешь. Это болезненно для тех, кто попадает в детдом уже в сознательном возрасте. Конечно, маленькие дети хотят, чтобы их усыновили. Чтобы кто-то заботился именно о тебе… В детдоме ведь никто не заботится именно о тебе. Но чем старше становишься, тем меньше об этом думаешь – привыкаешь к ценностям коммуны. Я должен был жить в детдоме до совершеннолетия, но Константин забрал меня, потому что было опасно оставаться там после моей криминальной истории.

Виталий так и не ответил прямо на вопрос, к каким детям он принадлежал: к тем, что потеряли своих родителей или к тем, что не знали их. Анна не стала расспрашивать об этом, а Виталий меж тем продолжал:

– Сначала стремно было – я реально его боялся. Но через некоторое время понял, что он нормальный мужик, можно сказать, я выиграл джекпот. У меня ведь появился человек, который обо мне заботился и о котором я мог заботиться. По крайней мере, мне нравится так думать.

Он улыбался, предаваясь воспоминаниям:

– Первое время я каждый день готовил ему ужин, думал: он же работает, я должен чем-то ему отплатить. Но заметил, что его это сильно напрягало. Он всегда говорил: «лучше учись, а не беспокойся о пустяках». Поэтому я просто стал учиться. Сразу я не смог поступить – в башке ни черта не было, но все-таки еще через год смог – безвылазно дома сидел и зубрил, на улицу-то ходить страшно было. А когда поступил в университет – пришлось, и страх прошел. Извини, я тебе надоедаю своей болтовней, пытаюсь отвлечь от пережитого ночью.

«Наверное, Константин Николаевич ему все рассказал», – подумала Анна, а вслух сказала:

– Ни в коем случае! А сейчас ты отдельно живешь?

– Ну да, с восемнадцати лет. Благодаря ему я научился быть один.

Вдруг он встал:

– Пойдем, отвезу тебя домой. Заплачу только.

– Ты мне скажи, сколько я буду должна.

Она подумала, что нужно было попросить его забрать из бара еще и её сумку.

– Да ладно. Компенсация морального вреда.

Когда они подъехали к её дому, Виталий вышел из машины вместе с ней:

– Провожу тебя до двери. Анна уже не стала отпираться: бесполезно.

– Кстати, сегодня бар будет закрыт. Просили передать. А завтра позвонят, – сказал он по дороге.

У двери молодой человек не остановился, он бесцеремонно зашел к ней в квартиру и огляделся:

– Одна живешь?

В этот момент, услышав шум, Катя вышла из комнаты.

– Вижу, что нет. Ну я пошел! Вот, сдаю в целости и сохранности, – обратился он к Кате. Когда он ушел, та удивленно посмотрела на Анну:

– Это кто?

– Сын директора.

– Директора, который…

– Ага.

Катя помолчала, потом стукнула Анну по плечу:

– Ну!

Пришлось все рассказать, правда, опустив особо неприятные подробности про то, что бандиты пытались забрать её в свое логово. И теперь история не выглядела столь драматичной, скорее тривиальной.

Катька продолжала колотить свою подругу:

– Ты знаешь, что я уже успела Пашке позвонить, знаешь, знаешь?!

– Ай, прекрати меня бить! Ты сказала ему, что все в порядке?

– Да. Но думаю, зря! Где тут порядок? – и снова стукнула Анну. – Дура! Сказали же: дома сидеть! Чего ты туда поперлась? Слушай, а этот директор вправду не приставал к тебе?

– Правда!

– Не верю, что он по доброте душевной тебя домой притащил. Почему сюда не привез?

– Я уснула… Но знаешь, я ведь ему кучу денег должна, если меня убьют, кто ему их вернет? Поэтому и заволновался.

– Логично. В коем-то веке умную мысль сказала! А сын у него симпотный. А жена его где?

– Нет жены.

– Разведен?

– Не было.

– Это как так?

– Сын приемный.

– Аааа. Интересно… – задумчиво протянула Катька, а потом резко спросила: – Я надеюсь, ты не собираешься туда возвращаться?

– Как скажут.

– Что значит «как скажут», ты сумасшедшая?

– Ты знаешь мою ситуацию. Если скажут, я пойду.

Катька недовольно покачала головой и снова стукнула её в плечо, правда, на этот раз совсем легонько.

– А может, тебе с его сыном замутить?

– Совсем, что ли?

– Ну а что?! Ему не понравится и он простит тебе долг, лишь бы ты от этого, как его?