Когда музыкант Мянь, придя к Учителю, приблизился к ступеням, Учитель сказал:
– Это ступени!
Подойдя с ним к постланным для сидения циновкам, Учитель сказал:
– Это циновки.
После того, как все уселись, Учитель сказал:
– Здесь сидит такой – то, там – такой – то.
Когда музыкант Мянь ушел, Цзычжан спросил:
– Так надо общаться с музыкантом?
– Да, именно так и надо помогать слепому музыканту, – ответил Учитель.
Конфуций
Часть 1
Сегодня исполняется ровно шесть лет с того момента как началась вся эта история. Ее развязка наступит вечером, когда я вернусь в дом, ставший в эти долгие месяцы моим последним прибежищем. Но пока у меня еще есть несколько крон, старина Бьерн не выкинет меня из своего сырого чухонского бара, где я обычно пью горячее вино. За это время я хочу успеть рассказать вам о том, что же со мной случилось, и почему я оказался здесь, вдали от родины, в темном подвале набитым дубовой рухлядью времен викингов с винными лужами и рыбьими хвостами на почерневшем полу. Я ненавижу запах рыбы, а в конуре этого пирата кажется все пропитано им. Этот запах душит меня, но мне некуда идти, а человеку всегда должно быть куда идти. Этот рыжебородый швед – добрый малый, и вот уже третий день, как он поит меня в долг, но мне почему – то хочется убить его, разорвать на мелкие куски и скормить его же собакам, которые каждый раз бросаются на меня, когда я прихожу сюда. Я пьян, и это хорошо. Каждый день, последние полгода, я напиваюсь здесь вдрызг, и лишь это спасает меня от самого себя. Но почему этот бандит так пристально смотрит на меня? А, он хочет получить с меня деньги. На, возьми, только разреши мне посидеть у тебя еще немного. Ты – хороший парень, ведь, правда, Бьерн? Не понимаешь, ну и черт с тобой. Подожди, о чем это я? Ну конечно, как я мог забыть, я должен рассказать одну маленькую историю, историю о том, как я потерял все. Впрочем, нет – это будет не интересно. Лучше о том, как я стал убийцей, или, точнее, о ком, кто сделал меня таким.
Все происходило там, на моей земле, на изгнавшей меня, моей родной земле, в самой лучшей на свете стране, которой теперь уже нет. Это были известные всем дни военного путча, хмурые августовские дни…
Моросит дождь, покрывая наши лица липкой паутиной, и незаметно наступают сумерки, сливающиеся с туманной слякотью дня. С каждым часом становится все прохладнее, и мы бы, наверное, продрогли от холода без принесенных заранее из дома теплых вещей. Под армейским брезентом дымят полевые кухни, донося до нас запах рисовой каши с тушенкой, и мы, слегка подталкивая друг друга локтями, протискиваемся поближе к пище и теплу. Солдаты с белыми колпаками на головах и неизвестно откуда взявшиеся толстые бабы весело покрикивают на нас, пытаясь организовать какое – то подобие очереди. Но их усилия остаются напрасными. Мы отчаянно сминаем, явившуюся как обычно раньше нас толпу бомжей, и почти штурмуем эти необычные для огромного города предприятия общественного питания. Затем, разбившись на группы, с дымящимися котелками в руках, садимся – кто на мокрые скамейки расположенного неподалеку парка, кто прямо на вывороченные из мостовой камни.
У одного из нас обязательно был небольшой радиоприемник, и мы с напряженным вниманием слушали, как с каждым часом многие сочувствующие и уже ставшие знакомыми голоса все смелее вещали о ширящейся солидарности с нами. Мы были не одни, и от этого сердца наши наполнялись радостью за то дело, которое мы делали. Нам было и тревожно, и весело. Нас смешили и удивляли эти странные кухни, наваленные из всякого хлама баррикады, созданные по взятым из учебников истории эскизам. Все происходящее казалось нереальным, и глубине души мы даже боялись, что нам однажды, вдруг, объявят о том, что всем пора расходиться по домам. Странным же и тревожным было, прежде всего, то, что жизнь вокруг нас продолжала течь по-прежнему и, выходя в город, то есть за границы, очерченного нами самими круга, мы не могли не поражаться ее обыденности. Но пока гусеницы танков были направлены в нашу сторону, мы знали, что нам необходимо продолжать находиться здесь. За нашими спинами было не просто огромное белое здание. Нет, мы считали, что это был маленький островок свободы, справедливости, равенства и счастья, которых нас могли в одночасье лишить цепляющиеся за власть люди. Каждый из нас был маленьким камнем на пути мутного потока, грозившего вновь отрезать нашу страну от остального мира. И ради этого мы стояли здесь все те так похожие один на другой дни.
Отряхнув с колен рисовые крошки, я поднялся, с удовольствием прогнулся, стараясь возобновить нормальное кровообращение в затекшей от долгого сидения спине, и принялся с интересом разглядывать окружавших меня людей. Тысячеголовый шум не смолкал ни на минуту. То там, то тут, поставив под свои ноги, кто пустую бочку, кто просто кусок спиленного дерева, из толпы поднимались ораторы которые, стараясь перекричать друг друга, выплескивали в мир свои подчас безумные, но удивительно созвучные моему душевному настрою мысли. Они говорили о тысячах добровольцах, идущих на помощь из далеких и больших городов, о солдатах Власти, перешедших на нашу сторону, о той удивительно радостной жизни, которая всех ожидала после победы. И, несмотря на смутную тревогу, я верил в это, потому что не мог не доверять всем этим людям, ставшим за эти дни близкими для меня. В особенности же я верил одному единственному человеку – избранному нами Президенту, которого в глубине души, хотя и не признавая это, наверное, любил.
Именно о нем говорила, стоявшая недалеко от меня, небольшого роста хрупкая девушка в темно – зеленой ветровке и узких джинсах. Хотя речь ее была сбивчива и излишне помпезна, она искупалась искренностью и светившейся в глазах верой. Я подошел поближе, чтобы без помех послушать, как она страстно убеждала двух весьма живописных молодых людей в ярких синих с красной полосой шароварах в том, что Он – единственный, кто сегодня способен вывести нашу страну из того тупика, в котором она оказалась.
– Поймите же, – говорила она. – Волею судьбы этот человек явился истинным мессией для каждого из нас. Да, мессией, именно мессией, несущим освобождение из почти векового рабства. Он велик тем, что стал единственным, кто смог перешагнуть через свое прошлое, сам очистил свою душу от той низменной скверны, которую мы, живя на этой земле, впитали с молоком матери. Кому как не ему, знающему и силу, и пороки Власти, суждено раздавить ее и начать строить новую счастливую жизнь?
Молодые люди смотрели на нее и, покручивая свои темные длинные усы, улыбались той восторженности, с которой она произносила эту первую в своей жизни речь. Было видно, что девушка гордилась собой, тем что ее слушают другие люди, и от того испытывала то счастливое чувство пьянящего задора, в котором тогда пребывали все мы. Наверное, именно это помешало ей правильно оценить отношение к ней со стороны слушателей, и поэтому их насмешливые аплодисменты она восприняла как одобрение своих слов. Не в силах больше сдерживать себя, девушка, подняла указательный палец правой руки, протянула ее вверх по направлению к зданию, и принялась скандировать Его имя, сопровождая каждый свой крик короткими резкими взмахами. И вскоре отдельные голоса, а затем все более стройные ряды стали подхватывать ее клич, пока вся площадь не заполнилась прерывистым гулом, накатываемым на здание подобно огромной волне. Экипажи нескольких армейских бронетранспортеров, выступивших тогда на нашей стороне, то же включили свои звуковые сирены, и мы бы, наверное, оглохли от их воя, если хотя бы на секунду прекратили наш крик.
Так прошло несколько минут пока на длинный, окружающий половину здания балкон не вышли три плотных, одетых в черные костюмы человека, и еще один – в сером, которые внимательно оглядели толпу. Тот, в сером, был известен нам как Его личный телохранитель. Чуть обернувшись назад, он стал что – то говорить в выходившую на балкон дверь, время от времени показывая пальцем на какой – то предмет. Затем, он махнул рукой, и те – трое в черном, ушли. Сам же он, постояв еще минуту, заглянул за край балкона, и то же вышел. Почувствовав, что сейчас может произойти нечто историческое, я протиснулся вперед и там, внизу, у самых дверей здания смог разглядеть целую толпу увешенных фотоаппаратами людей, которые явно куда – то спешили. Поработав немного локтями, я пристроился к ним в хвост и, пройдя немного в сторону набережной, очутился возле площадки, оцепленной людьми в черных костюмах. В ее центре находился небольшой грязно – зеленый танк со свернутой в сторону башней. Корреспонденты, как по команде, принялись настраивать свою технику, а некоторые из них, видимо располагая каким – то особым разрешением, прошли сквозь оцепление и расположились прямо возле гусениц. Двое из них приготовили блокноты, шариковые ручки и принялись о чем – то расспрашивать человека в сером, который находился уже здесь. Тот в свою очередь улыбался и ничего не отвечал.
