Или это просто мираж? Улица – призрак.

В призраков Демьян не верил только лишь потому, что не сталкивался с ними. Но некоторые истории, слышанные им, казались вполне достоверными. Бывают дома с приведениями, а это просто Дом с Окном.

Он снова направился к особенному окну. Издалека оно выглядело совсем обычным, но стоило подойти и замереть, как в нём, словно на фотографической плёнке, проявлялась чужая жизнь.

Просто дом, просто окно, если не быть уверенным, что на самом деле за этим окном должно быть совсем другое.

Демьян стал смотреть внимательнее, теперь он начал обращать внимание на детали, мелочи.

Всё выглядело слегка наигранно, фальшиво. Растянутые в улыбках лица, ласковые взгляды, добродушные перемигивания. Или он настолько привык, что люди проходят мимо, уткнувшись в экраны гаджетов, погрязнув в своих мыслях, что обычная человеческая приветливость кажется сейчас фальшью.

И люди… То ли одни и те же, то ли просто очень похожи между собой… А ещё по дороге несколько раз прошмыгнула настоящая лиса.

А потом всё начало меняться. Люди побежали, они бежали и что-то кричали, окно звуки не передавало. Некоторые пробегали совсем рядом, почти касаясь окна, Демьян четко видел их испуганные глаза, изогнутые в вопле рты, руки, волосы. Мужчины, женщины, дети, старики. Все бежали справа налево, и Демьян не мог видеть, от чего они скрываются, что так напугало их, слишком небольшую площадь посчитало нужным показать ему окно.

В один миг всё вспыхнуло ярким пламенем и заволокло чернотой.

3.

Едва прозвенел звонок, седьмой «Б» как ветром сдуло из кабинета английского.

– Я домой не пойду, – отрапортовал Кузька. – Буду маму ждать. Не одной ведь ей по темноте идти.

– Я тоже не пойду, – заявил Захар, подумав. – Как будто бы не пойду, понимаешь? Меня словно нет, но на самом деле я есть.

– Мда-а, – протянул Кузя и потрогал лоб друга.

– Да ты не понял, – разозлился Грелкин, отбрасывая Кузькину руку. – Я буду здесь, с тобой. Разведаю обстановку на собрании, прослежу, подслушаю. Если мама будет в хорошем настроении, в чём я очень сомневаюсь, я её подожду, домой вместе пойдём. А если будет рвать и метать, я домой шурану скорее и спать лягу. Утро вечера мудренее.

– Идёт! – одобрил Кузя идею.

– Идёт! – одобрила идею Надя Сметанкина.

– А ты-то куда лезешь, Ряженка?! – не понял прикола объект её обожания. – Мы тебя с собой не звали, между прочим.

– А я… Я тоже маму с собрания жду.

– А она разве пришла? – удивился Кузя.

– Что-то мы не видели кого-то, похожего на тебя габаритами!

Школа пустела, гасли окна и закрывались на ключ кабинеты. Захар с Кузей носились по коридорам, Сметанкина едва поспевала за ними. Она была молчалива и крайне заботлива – подобрала с пола грязный ранец Захара, а за компанию и Кузькин, и таскала их с собой, чтобы не потерялись. Пацаны заботу не ценили, они убегали от неё, обзывались, кидались чем-то мелким, наскакивали из темноты с завываниями и пугали. Надя тоненько вздыхала и совершенно не злилась.

Возле родного кабинета русского и литературы ребята притихли.

Сметанкина с пыхтеньем взобралась на третий этаж, свалила рюкзаки в кучу и прижалась спиной к стенке. Кузя уселся на высокий подоконник и болтал ногами.

Захар стал заглядывать в замочную скважину и доносить обстановку.

– Ой, не нравится мне, что там происходит, – шептал он Кузе и прикорнувшей поблизости Сметанкиной. – Лицо у неё больно злющее.

– У Озеровой? – уточнял Кузя.

– У мамы! Так и хлещет указкой из стороны в сторону.

– Мама? – удивлялся Кузя.

– Да Озерова! – объяснял Грелкин и мчался назад.

Пристраивался к скважине то ухом, то глазом, и через некоторое время снова возвращался для доклада.

– Теперь твоей маме что-то выговаривает. А у неё улыбка на всё лицо, будто бы ты самый примерный ученик во всём мире. Не понимаю, почему так происходит. Или Озерова забыла, кто кинул карандашом в портрет Есенина, и с каким свистом этот Есенин летел вниз?! Или она забыла, по чьей вине контрошка по литературе сорвалась? Или она забыла, кто стихи Блока в неприличные переделал?!

– Тихо, тихо, тихо, – заволновался Кузя, заёрзал на подоконнике. – Это давно было, я с тех пор много хорошего сделал.

Бежали минуты, сворачивать болтовню Озерова и не собиралась. За окном совсем стемнело. Кузя прижался носом к стеклу, и увидел лишь отражение своих глаз на фоне темноты. Он отвернулся от окна, сложил руки на груди и задремал.

Лица родителей, насколько позволяла видеть замочная скважина, претерпевали изменений – они грустнели, краснели, бледнели, злились, что-то обещали, и очень редко улыбались.

Скоро от эмоций у Захара зарябило в глазах, и он почти уснул, прислонившись к двери боком.

Сметанкина полюбовалась сонным Грелкиным издали, достала из своего портфеля толстую книжку и стала читать.

4.

– Может быть, мы лучше завтра пойдём? – пищала Тоня, мчась за Профессором.

Хорошо ещё без роликов в этот раз, а то точно бы пересчитала носом все ступеньки и выбоины.

– Может, всё-таки завтра? Сейчас уже темнеет! И вы, должно быть, устали с дороги… Хотя кому я это говорю? Пенсионеру, который обогнал меня на полквартала?!

А потом Профессор нырнул куда-то за угол и пропал. Тоне даже страшновато стало.

– Профессор! Профессор! – заныла она. – А как же я?! Я всё-таки ваш гид по нашему городу.

Одна из досок скрипнула, и из проёма появилась взъерошенная профессорская голова.

– Не отставайте, Антонина!

На фоне Профессора, бойко забравшегося по куче строительного мусора и нырнувшего в окно, Тоня почувствовала себя столетней развалиной.

– Вы только посмотрите, Тоня! Как здесь хорошо, как здесь вольготно!

«Что хорошего? – про себя удивлялась Тоня. – Может быть, битые кирпичи? Или стены какие-то особенные…Не понять мне восторгов Профессора».

– Как здесь чистенько, Антонина!

«Кхм, могут ли быть полуразрушенные стены чистенькими», – подумала Тоня и пригляделась.

Стены, которые были более-менее целы, действительно казались неестественно светлыми. Будто хозяева их побелили, вышли и не вернулись… Время эти стены потрепало, но не испортило окончательно.

– А звук?! Антонина, вы слышите?!

– Э-э, нет, ничего не слышу. По дороге машины проезжают, мы должны их слышать…

– Вот именно! – обрадовался Профессор. – А ещё шаги! Мы топчемся, а ничего не слышно. Ничегошеньки!

Тоня прислушалась, топнула. Тишина. Тогда она поддела носком ботинка кирпич. Тот откатился в сторону абсолютно беззвучно.

Потом Тоня обратила внимание на Профессора. Он выглядел абсолютно счастливым. И крайне странным. Он жался к стенам, гладил их руками, приставлял уши, чуть ли не целовал.

– Хм, – подала голос Тоня. – Сдаётся мне, вы что-то про этот дом знаете, Профессор.

– Ничегошеньки я не знаю, Антонина! Ну, или почти ничего…

Заинтригованная, Тоня поднялась наверх вслед за Профессором. Там было ничуть не веселее, чем на первом этаже.

А вот на третьем… Тоня даже сразу не поняла, что там было. И от страха схватила Профессора за локоть.

Сначала ей показалось, что у окна призрак стоит, он даже подсвечивается в сумерках. А потом пригляделась и поняла, что это парень, вполне живой. Из их школы, из десятого класса. Тоня иногда видела его в коридорах, обратила внимание. Да и как ни обратить внимание на такого? На дворе слякотная осень, а он стоит в заброшенном доме в светло-сером пальто весь чистенький! Он и в школе такой же ходит, чужеродный элемент. Белая ворона в прямом смысле слова. Глаза светлые, голубоватые; волосы, брови – всё одного белого цвета; губы тоненькие, характеризуют людей скрытных, заносчивых, точно-точно, во всех энциклопедиях написано.

«Аристократ» – сказала бы мама.

«Высокомерный типчик» – называла подобных Тоня. – «Чистоплюй. Брезгливый. Фу»