Покинув сообщников в одной из пещер скалистой долины, главарь вместе с девушкой пешком направились в сторону площади, стараясь держаться бедных кварталов. Нейт впервые увидела, что представляет собой невольничий рынок: шум, вонь, скопление потных людей, в клетках и на длинных помостах закованные в цепи рабы – мужчины, женщины, дети, некоторые совсем маленькие, жмущиеся от страха к матерям или одиноко стоящие среди незнакомых взрослых. Большинство – с низко склонёнными головами, не смеющие оторвать глаз от  босых ног.

Египтяне не привыкли стесняться обнажённого тела: всё детство они бегали без одежды, пока, достигнув определённого возраста, мальчики не получали своё первое схенти, а девочки – платье. Но было что-то чудовищно неправильное в том, что все эти люди, мужчины и женщины, стояли на помостах голые, бесстыдно выставленные напоказ.

«Это так унизительно», – подумала Нейт.

Какую-то несчастную негритянку у стены под навесом били по ногам и животу палками. Девушка корчилась на земле, прикрывая руками грудь, но не издавала ни звука.

Молодой вожак остановился рядом с сараем, высматривая кого-то в толпе. Нейт видела, как внутрь затащили чернокожего мальчика десяти лет, а спустя время из-за стены донёсся дикий, истошный вопль. Мимо на кастрацию повели ещё одного сопротивляющегося раба. Парень вырывался изо всех сил. Он был взрослым и понимал, что его ждёт. В таком возрасте операция переносилась тяжело и часто заканчивалась смертью.

– Кого на этот раз ты мне привёл?

Нейт обернулась на голос и увидела толстого египтянина, говорившего с главарём бандитов.

– Твой товар никогда не отличался хорошим качеством, но зачем ты испортил девчонке лицо? Посмотри, она вся дрожит. Похоже, у неё лихорадка.

Нейт в самом деле чувствовала себя плохо, но считала, что после случившегося это нормально и даже закономерно. Она не задумывалась о том, что могла заболеть, проведя ночь под открытым небом, но, похоже, торговец был прав и её действительно лихорадило.

– Сколько за неё дашь?

Толстяк пожал плечами и протянул разбойнику несколько золотых колец. Нейт поняла: её продали. Когда главарь бандитов скрылся в толпе, растерянная и униженная, она повернулась к своему новому хозяину. Это был старый и грузный египтянин с лоснящимся от пота лицом и двумя дряблыми подбородками, дрожащими при ходьбе. Грудь у него была почти женской, полной и обвисшей, и тоже тряслась. Подражая знати, он сбривал волосы с тела и носил парик из овечьей шерсти с мелкими косичками, которые делали его внешность ещё более неприятной.

Нейт хотелось закричать прямо в эту жирную, обрюзгшую морду, что она не рабыня и рождена свободной, но понимала: этим ничего не добьётся. Если в будущем, набравшись сил, Нейт попытается бежать, сейчас надо усыпить бдительность своего нового господина и проявить покорность.

* * *

Как и все городские жилища, дом Низама имел в плане правильную прямоугольную форму и был построен из необожжённого кирпича, изготовленного из нильского ила, песка и соломы. Плоская крыша служила террасой, где можно было отдохнуть в полуденный зной. Наверх вела шаткая лестница с высокими узкими ступенями. Первый этаж не имел окон и сдавался ремесленникам, второй – мужчина занимал сам. Жилая часть состояла из длинного коридора и четырёх тёмных комнат, две из которых оказались крошечными. Одна пустовала, и хозяин на время отдал её Нейт.

Девушка с интересом оглядела свою новую спальню. Окно было шириной в локоть и располагалось под потолком, из-за этого внутри всегда царили сумрак и спасительная прохлада – настоящая благодать после дня, проведённого под палящим солнцем пустыни. На полу лежала циновка с деревянной подставкой для головы. Рядом стояли сундук и грубо сделанный табурет со складными ножками. Другой мебели в комнате не было, но после жалкой хижины парасхита Нейт казалось, что она попала в настоящий дворец.

Какое-то время Нейт была предоставлена сама себе и расхаживала по комнате, задаваясь вопросами. Что за работу ей придётся выполнять у Низама? Зачем её купили? Как изменится жизнь теперь, когда из свободной, но нищей девушки она превратилась в рабыню? Вскоре усталость и лихорадка заставили Нейт прилечь. Она чувствовала себя всё хуже и вскоре забылась тревожным сном.

– Когда она поправится? – Нейт слышала голоса, но значения слов с трудом проникали в затуманенное болезнью сознание. Она попыталась открыть глаза, но веки казались тяжелее гранитных блоков. Мужчина продолжал рассуждать вслух над её постелью: – Возможно, девчонка не стоит потраченных усилий? В таком состоянии её никому не продашь, разве что за бесценок. Но, когда лихорадка отступит, за её красоту можно будет выручить неплохие деньги, гораздо больше того, что я дал этому шакалу.

 Нейт почувствовала, что реальность снова начала ускользать. Когда она очнулась во второй раз, то увидела, что над ней склоняется незнакомая женщина, видимо, тоже рабыня, с лицом чёрным и морщинистым, словно вспаханная земля. Губы беззвучно шевелились, глаза были закрыты. Девушка поняла: она читает специальные заклинания, помогающие больному поправиться. Закончив молиться, негритянка повернулась, чтобы смочить высохшую тряпку в холодной воде, и снова опустила её на пылающий лоб своей подопечной. Заметив, что больная очнулась и пытается заговорить, она приложила палец к губам девушки, приказывая беречь силы.

– Отдыхай, пока можешь, – нахмурилась женщина, и Нейт опустила неподъёмные веки, погружаясь в целительный сон.

На следующий день ей стало лучше.

Каждое утро к девушке заходил Низам, чтобы в очередной раз поворчать, как медленно та поправляется. Нейт давно догадалась, что мужчина купил её не для себя, а собирался перепродать, как только болезнь отступит. Ей повезло, и торговец оказался неплохим человеком, корыстным, но вовсе не злым, иначе она бы не лежала здесь, сытая и ухоженная, а загибалась от лихорадки в тесном сарае, где держали рабов.

Негритянка, которая о ней заботилась, была молчалива, а Нейт временами до безумия хотелось поговорить, хотя эти приступы болтливости нападали на неё нечасто. В дни, когда она погружалась в уныние, из неё самой невозможно было вытащить ни слова. Нейт понимала, что благодаря болезни получила отсрочку, но, как только поправится, её опять продадут, словно курицу или козу. Сознавать это было страшно, унизительно. Неизвестность пугала. Комнату не охраняли, и, если бы не лихорадка, сделавшая её слабой и немощной, Нейт могла бы сбежать, а так оставалось плыть по волнам, надеясь, что в другой раз судьба будет благосклоннее.

Стоило разуму проясниться, Нейт вспомнила о матери, и с тех пор все мысли были заняты только ею. Срок Исеи приближался к концу. Нейт подсчитала, что ходить ей осталось не больше месяца. Если в ближайшее время не удастся вернуться домой, её семья останется без средств к существованию и будет вынуждена продать последнее. Но пока Нейт была прикована к постели и без посторонней помощи не могла даже подняться.

К счастью, лицо уже не болело. Когда отек спал, Низам удовлетворённо кивнул и мысленно поздравил себя: рабыня действительно оказалась прехорошенькой. В уме он уже подсчитывал будущую прибыль.

В день, когда Нейт собиралась бежать, дверь в комнату отворилась, и внутрь вошла знакомая негритянка с тазиком и кувшином в руках. Она помогла ничего не понимающей девушке вымыться, расчесала ей волосы, оставив крупными кольцами струиться по спине. Чёрной тушью женщина провела две жирные линии от внутренних уголков глаз до висков, а на веки нанесла зелёный порошок из растертого малахита, чтобы придать взгляду выразительность. Тем же составом она покрыла ей ногти.

Нейт наблюдала за уверенными движениями рабыни с растерянностью и недоумением, происходящее ей не нравилось. Она уже собиралась спросить, что случилось, но негритянка привычным жестом приложила палец к её губам, приказывая молчать.

– Ты теперь женщина, – сказала она. – Не знаю, хорошо это или нет, но сегодня тебе лучше быть послушной и соблазнительной.