Прижав локти к телу, я несусь к той части поля, где оставил машину, но там пусто. Вижу только отпечатки колес на влажной земле. Значит, Хелена сумела развязать мой ремень, добралась до самолета, прикончила старика и забрала планы.

Я устраиваю жуткий крик и в течение пяти минут выкладываю весь мой запас ругательств Он обширен, разнообразен и совершенно уместен. На что это похоже, спрашиваю я вас: дать себя так кидануть какой-то девке после таких подвигов?!

Поднимаю голову. На горизонте чертит зигзаг огненная линия Завтра я узнаю из газет, где упал самолет. Ночь начинает светлеть. Честно говоря, я думаю, она была одной из самых насыщенных в моей жизни.

Я иду к хижине узнать, что стало с моими друзьями. Поперек тропинки лежит тело Шварца. При переезде через владельца «Гриба» одно из колес тачки расплющило ему котелок. Что касается Бориса Карлоффа, то он до сих пор не умер только потому, что в детстве выпил много рыбьего жира. Шальная пуля угодила ему в грудь, и он в коме. Я сразу понимаю, что ничего не могу для него сделать. Для него никто ничего не может сделать, кроме разве что столяра: тот может ему сделать деревянный костюм с красивыми ручками из посеребренного металла.

Я говорю себе, что два с половиной трупа – не самая подходящая компания для человека моего возраста и что мне пора покинуть это поле смерти. Я поднимаю воротник плаща, потому что начинаю чувствовать утренний холод.

Час спустя благодаря любезной помощи одного огородника я вхожу в кабинет шефа. У того лицо опухло от сна.

– Слава богу! – восклицает он, заметив меня. – Я начал терять надежду.

Я рассказываю ему о последних событиях. Он сопровождает мой рассказ легкими кивками головы.

– Вы неподражаемы! – заключает он.

– Возможно, – соглашаюсь я. – Но также я большой лопух... Нас в первую очередь интересуют планы, а они-то и улетели...

– Как раз они и не улетели, – улыбается босс – Благодаря вам. У нас есть надежда вернуть их. Не забывайте, что мы располагаем фотографиями Хелены. Я брошу по ее следу все полицейские службы. Ее надо найти до вечера.

Я одобряю его прекрасные намерения.

– Что вы скажете о профессоре Стивенсе, шеф? Он чешет нос.

– Не знаю. Я срочно вызову его французских коллег к министру внутренних дел. Конечно, на конференции будет присутствовать британский посол. Это дело может иметь сильный резонанс в дипломатическом плане.

Он выглядит озабоченным, но я слишком устал, слишком выжат, чтобы проникаться его заботами. Я встаю.

– Что собираетесь делать? Это меня просто бесит.

– Слушайте, шеф, я всю ночь мочил людей и получал пули и удары сам. У меня рана на ноге, а в легких осталось достаточно осветительного газа, чтобы на нем могла три месяца работать дюжина уличных фонарей. Вы не думаете, что раз уж я все-таки не деревянный, то должен немного прийти в себя?

– Вы такой человек, – вздыхает он, – что, глядя на вас, не думаешь, что вам может быть нужен отдых. Простите меня, Сан-Антонио. I

Когда он начинает говорить таким тоном, я готов на любые уступки. Не знаю, заметили ли вы это или нет, но лестью от меня можно добиться чего угодно.

У каждого свои слабости, верно?

Я захожу в медчасть конторы продезинфицировать рану. К счастью, она оказывается совершенно неопасной. Медсестра, мамаша Рибошон, уверяет, что все затянется через пару дней. Надо сказать, что мамаша Рибошон очень оптимистичная дама, когда речь идет о шкуре моих коллег. Она столько всего повидала в конторе, что целый магазин автомата, всаженный в потроха, для нее почти что пустячок. Странная штука, но эта виртуозная мазальщица йодом – неженка. Перевязывая вам шрам длиной в сорок сантиметров, она рассказывает о своей пояснице, астме и целой куче мелочей, от которых она якобы страдает. При этом она изъясняется с изяществом рыночной торговки.

В тот момент, когда она льет мне на рану спирт, я слегка вскрикиваю. Этого достаточно, чтобы старая грымза взорвалась.

– Мокрая курица! – орет она. – Баба! Размазня! Мамашу Рибошон больше всего бесит, когда на ее сарказм не отвечают тем же. Чтобы доставить ей удовольствие, я называю ее старой развалиной, кособокой и извращенкой. Заключаю я уверением, что она разлагается заживо, это видно и чувствуется по запаху, а в конторе ее терпят исключительно из жалости.

Тут она расцветает. Она в восторге и едва сдерживает смех. Я оставляю ее наедине с ее экстазом...

Возле конторы есть маленький отельчик, хозяин которого – мой старый приятель. Я иду туда. Он только что встал и спрашивает, чем может мне помочь. Я ему сообщаю, что, если он зажарит мне два яйца с куском ветчины, даст бутылку рома и приготовит приличную постель, я буду самым счастливым человеком.

Этот парень быстро соображает. Два яйца зажарены великолепно, кусок ветчины шириной в две мои руки и отличного качества, а постель достаточно удобная.

Через несколько минут, хорошенько подкрепившись, я сплю без задних ног.

Мне снится, что я сижу на розовом облаке, свесив ноги. Красивое солнце, золотое, как пчела, греет меня и наполняет нежной легкостью. На облаке я чувствую себя удобно, как папа римский. Вдруг вокруг меня, словно бабочки, начинают порхать красные губы. Я хочу поймать парочку и поцеловать, но это не так просто, потому что я могу шлепнуться с облака. Наконец мне удается схватить очень красивый экземпляр. В этот момент раздается трезвон. Может, этот шум устроил архангел? Я осматриваюсь и вижу, что нахожусь не на розовом облаке, а в постели, в гостинице, а трезвонит не труба архангела, а телефон.

Я прячу голову под подушку, проклиная того, кто изобрел эти звонки. Лучше бы он завербовался в Африканский батальон.

Звонки не прекращаются. Что они, решили меня доконать? Что они себе воображают? Что я робот?

Наконец я просыпаюсь окончательно. В конце концов, может быть, появилось что-то важное?

Я со стоном протягиваю руку и снимаю трубку.

– Алло? – Это Жюльен.

– Какой еще Жюльен?

Я вовремя вспоминаю, что так зовут хозяина гостиницы.

– Ну Жюльен, и дальше что? Это основание мешать мне спать?

Мой выпад его не обескураживает, потому что ему известно: в Париже нет второго такого скандального типа, как я.