– Заказов много, – сказал, – но чтоб не заказали, в конце все – таки перехожу на рисовании одноклеточных и иже с ними. Каждый раз слово себе даю, что это не повториться. С собой все равно ничего не могу поделать. Нарисовать портрет человека и рядом Хламидомонаду и подобных персон пририсовать, куда это годится. С другой стороны, лучше других такие и получаются. Как живые смотрятся. Живой уголок в школе устроить, мысля запала. Не податься ли в учителя биологии.
Но авторитет в наших глазах больше всех Анги имел – учитель труда. И образование хорошее дал, в первую очередь в жизненных вопросах. Задаваться перед нами не стал. На первом же уроке всю правду о себе выложил. К роду потомственных аферистов принадлежал. И трудовые навыки старался нам привить, этого не отнимешь, но о делах дедушек тоже рассказывал. Слушали с интересом.
Больше других прапрадедушкой гордился. Непревзойденной пройдохой, судя по всему, был. Целый город продал вместе с жителями. Покупателя убедил, что это его собственность. Покупатель – приезжий из цивилизованной страны, из Полинезии, с островов Туамоту, что в тихом океане. Законопослушный гражданин, в его стране такие вещи не происходили. И представить не мог, что где-нибудь такое могло случиться.
Его дед таких достижений не имел, но и он не был простачком. Про себя ничего не говорил, не в его привычках было.
– Что бублик заиметь, что себя хвалить, цена одна, копейка, тебя другие должны похвалить, – говорил.
А говорил не зря. Уже после окончания школы, Славик газету показал, про Анги было написано. Дипломы института подделывал, от настоящих не отличишь. Ну и цену высокую заломил.
– То-то и оно, – Славик сказал, – а я в догадках терялся, больше всех в мире дипломированных у нас насчитали. Шапку кинешь, в инженера попадешь – было написано.
После того, как все, кто жаждал, стали дипломированными, стоимость снизил. В конце, когда покупателей почти что не стало, за полцены диплом начал продавать. Когда милиция взяла, уже в рассрочку отдавал. Милиция поспешила. Еще бы повременить и вообще мог исправиться, вместо денег сдачу экзаменов потребовать. А потом, чем чорт не шутит, из полученных доходов кое-кому и стипендию назначить. То, что у него золотые руки, знали, но что такое сумеет сделать, не представляли. Сейчась уже черед дедушек настал достижениями Анги гордиться.
Анги был практичным, но широтой взгляда, на всю вселенную, выделялась уважаемая Венера. Недаром доверили предмет астрономии. В класс заходила с картой этой самой вселенной. На карте надо было найти землю. Найдешь – отметка обеспечена. Но с этим еще можно было справиться. Знатоки подсказки не спали. Труднее было понять другое. За картой палочка следовала. Должно быть из космоса, больше ниоткуда.
– Это указка для карты, – говорила. Хотя, по правде говоря, больше на дубинку походила. Потом весь урок с пристрастием это выясняли. В конце урока все было выяснено. Пол класса в шишках на голове сидел. Венера отзывчивое сердце имела, незлобивое. И шишки с тем незлобивым сердцем раздавала – желающим, естественно. Если хорошенько не попросить, сама никогда не настаивала.
Но методы Венеры были устаревшими. Увидев с палкой коридоре, знали – к нам собралась. Даже немного неловко получалось. То, что вместе с палкой и карту несла, это уже не замечали. Цванциг, учитель немецкого, был более изобретательным. Палку или что-то подобное никогда в руках не носил. Таких в кармане держал. Когда в класс входил, все на его карман пялились. Из кармана вдесятеро сложенный толстый провод появлялся. Начинал расправлять. В конце получался страшеннее, чем дубинка. Указку Венеры с любовью вспоминали. Новый урок стал объяснять. Цванциг циммер, двадцать комнат, заголовок такой. Но дальше заголовка ни на йоту. У Зурико кашель начался. Ждали пока пройдет. Холода, а он шастал с нарочно разодранной одеждой. Уверял, что Тарзан он и есть. Уверял и так ему и надо было – простудился. Учитель новый материал объясняет, а он своим кашлем дрогоценное время отнимает.
Когда кашель закончился, Ило ссору затеял с Серым. Тот два дня назад в его адрес что-то невразумительное сказал. Что он сказал, не сразу вник, но то, что ничего хорошего, ухватил. Сейчас вдруг сказанное дошло. Не ко времени, но не его вина. Невинного человека до смерти избили, почему брата, дескать, не имеешь. Тугодум есть тугодум, ну и что? Нет, Серому позарез понадобилось его поздним зажиганием обозвать. А слово не воробей, вылетит – не поймаешь. При виде разъяренного Ило на иной лад запел, начал ему мозги мутить.
– Поздним зажиганием иногда преуспевающих называют, – убеждать стал. Но такие фокусы пройти уже не могли. В новой головоломке Ило не нуждался. Одну еле-еле разобрал. А тут еще Цванциг со своим новым материалом.
– Хватит, – урезонить их попытался. – Нашли время выяснять кто что сказал, – Но Ило что ни делал, хоть и медленно, но поверхностно ни в жизни. Ко всему подходил обстоятельно, по-деловому. И сейчас никуда не спешил, все надо было до конца довести. А конец еще далеко, пока только журнал был. Кино потом намечалось. А для этого и урока могло не хватить. К тому же название кино не совсем подходило, антрактов мог иметь. Цванциг волновался, дальше заголовка не продвинулись, не успевал урок объяснить. Проволокой по парте нервно постукивал. За той партой Ладико сидел. Послушным учеником считался. В таких передрягах участия не принимал. Хотя при случае не против был и поддержать общее дело. Сейчас как раз был такой случай. Тот провод случайно в него попал. – А мне этого и нужно было, – его лицо говорило. Поднял Ладико шум.
– С тобой то хоть что стряслось, – Цванциг миролюбиво сказал, – ты хотя бы уймись.
Неуважительно и Ладико не ответил:
– Как что стряслось, проволокой по голове барабаните.
– Перестань, тебе говорят, – Цванциг уже без миролюбия пригрозил. Ладико еще громче завопил. Цванциг проволокой хвать его. И еще, и еще.
– И сейчас не перестанешь? – В догонку.
Тут уж Ладико не на шутку разошелся. С одной стороны Ладико, с другой Цванциг. Остальные на сторону Ладико переметнулись.
– Ладико прав, – вопили.
Но покамись Цванциг изо всех сил бился, чтоб их утихомирить, урок закончился. Новый материал так и не разобрали. На следующем уроке опять тот же текст – цванциг циммер – двадцать комнат. Опять на заголовке застряли. Чноке и Чичи повздорили. Спор из-за пустячного начался. Потом разохотились. Пустячное в непустячное переросло. В споре постепенно и другие ввязались. Поднялся всеобщий гвалт. Класс на две половинки разделился. Не до немецкому уже было. При всем при том мы – дети войны, все немецкое не очень-то жаловали. Цванциг же опять за старое. Дует и дует в свою дуду:
– Цванциг циммер, цванциг циммер, двадцать комнат.
– Цванциг, цванциг, – кого-то возмутило, – уши уже не свои, сам он Цванциг.
Это имя прилепилось и так и осталось за ним. Уже и учителя к нему так обращались – господин Цванциг.
– А раньше господин Марленом называли, – Толстуха сказала. Толстуха же всегда все знала. С первого дня в школе работала, в хозяйственной части.
А наш немец, чтобы нас чему-то научить, сил не жалел. Что только для этого не предпринял. С другого фланга зашел. Из кармана провод перестал вытаскивать.
– Кажись уже и с собой не носит, – говорили. Но непривычного не приучай, привыкшего не отучай. Опять – таки на его карман косились.
А мне иностранный язык все же понадобился. Уже потом, после окончания школы, пожалел свои незнания. Выбрал себе институт заочного обучения. Курс пятилетний. Обучение по переписке. Но вначале надо было приемный экзамен сдать, тоже по переписке. А это без сучка без задоринки – не волновало. Написать экзаменационное задание Мерико вызвалась. Кто-кто, а она экзамен запросто могла сдать – в этом институте уже на третьем курсе училась. И ответ не запоздал. Радовался, успевал наверстать упущенное. С гулькин нос – единицу выставили. Не двойку, а единицу. Сомнения отпали, в этом заведении учили, как надо. И все же им благодарен – своевременно дали знать об этом, не через пять лет. Но могли и балл прибавить. И то лучше, чем кол. Престиж фирмы как никак, вступительный то их же студентка сдавала. Не знали, упустил из виду вовремя сообщить. Остался без знания языка. Вот тебе бабушка и юрьев день.
