Туз выпал – про меня и было сказано. Набросился на брошюру и вчистую переписал. Что переписывал, не разбирал. Не пропустить ничего, остальное мало занимало.

Когда рукопись раньше намеченного срока представил, Валентина немного оттаяла:

– Да ты я вижу по натоящему в историю влюблен.

Влюблен?! Это так она сказала?

Ее слова и мое отключение были одновременными.

– Влюблен да так? День и ночь о ней и думаю, – вырвалось от самого сердца.

Валентина удивленно глянула на меня, но было поздно. Уже в пути был, на своей лошадке мчался.

– Когда Димке на день рождения родственники камеру – оболочку подарили, а мы как ошпаренные с мест повскочили и сразу же надувать стали, я и тогда не мог ее забыть, – сказал.

У Валентины глаза округлились, не знала, что и подумать обо мне. Но меня это не остановило, продолжал дальше нестись.

– Онег слыл как нападающий таранного типа. И на этот раз не сплоховал. Всех растолкал, выхватил из рук, выбежал во двор и подаренный минуту назад мяч первым же ударом ноги в овраг пульнул. И когда весь класс до потери сознания в поисках рыскал, я и тогда про нее думал.

Валентина испуганно посматривала.

– Потом все же нашли? – Спросила, чтобы как-то умерить мой пыл.

Лошадку, и правда, на время приостановил.

– Уже темно было – сказал, – поиски на второй день с утра продолжили. Но мяч кто-то подобрал. И не удивительно, – пояснил как можно доходчиво. Но почувствовал, что она все-таки не все поняла. Стал суть вопроса более вразумительно растолковывать:

– Камеру-оболочку в нашем закоулке в руках еще никто не держал. Только на стадионе Динамо и видели. Резиновым мячом играли с нарисованной камерой-оболочкой, но он прокол быстро получал.

Потом опять лошаденку пришпорил.

– Все подавленными ходили, – сказал, – а у меня и тогда все время в глазах она стояла.

– Она, это кто? – Валентина улучила момент и к стенке меня пригвоздила.

Хорошо еще, что вовремя за ум взялся.

– Про любовь к истории говорю, – пропечатал я. Валентина ничего не ответила.

– Чудеса, да и только, – лишь про себя проговорила, не в состоянии что-либо постичь.

Но настоящие чудеса были впереди.

Как выяснилось, члены жюри о существовании переписанной мною брошюры знать не знали и конечно же не читали. Иначе как объяснить то, что меня в числе победителей олимпиады назвали. Недаром, когда брошюру давал, библиотекарь сказал, что только-только из печати вышла и наверно еще никто и прочитать не успел. Уважаемой Валентине благодарность объявили. Я в группе видным человеком стал. Но для меня главным было другое. Вопрос жизни и смерти отпал – в секции принят окончательно. Честь и хвала ученым мужам древности. Ту брошюру надо будет объязательно перечитать на досуге.

Теперь уже ничто не должно было помешать в исполнении задумки. И действительно, в один прекрасный день, когда вышел в коридор, увидел две сорванные с неба звезды. Одна из них была Гуля – дороже всего на свете человек. Рядом такая же как и она, нарисованная кистью художника, девушка стояла.

Нет предела соверш

енству

Гуля у нас появилась недавно, после соединения мужских и женских школ, немного позже. А мы, придя в сентябре, пол класса девочек застали. Почти все были из образцовой во всем районе женской школы. Высокая успеваемость, порядок, ученицы нарядные, и школа красиво разукрашенная. Название так и напрашивалось – заведение благородных девиц. Во всем чувствовалась рука уважаемой Ксении – директрисы. В прошлом такое заведение и заканчивала. Во время парадов в колонне района первыми всегда ее девочки шли.

А наша мужская школа как? Нет предела совершенству. И наша по своему была примерной, может даже примерней. На окрайне города располагалась, в окрестностьях горы Махата. Район не был плохим. – На горе Махата, солнце строит хату, – Славик даже стихами стал изъясняться. Водители такси в вечернее время этих мест все же сторонились. Из окон школы было видно кладбище. Наиболее мотивированные граждане его и облюбовали, играть в кости. Перспектива была заманчивая. Что далеко ходить, понравится – можешь и насовсем остаться, лучшее место где еще найдешь. Не так часто, но время от времени так и бывало. Наркомании, за редким исключением, не было. Все будущие наркоманы на футболе были помешаны. Во дворах, на улицах, на спусках и подъемах, везде мяч гоняли.

Наш класс, к нашей радости, был в самом глухом месте, на последнем этаже в конце коридора. Веселись как вздумается, учительская далеко. В классе сорок волков сидели. С приставленными к нам охотниками рукопашный бой вели. Охотники себя за учителей выдавали. Война шла на тему знания и незнания. Чтоб нас завлечь в западню, что только не придумывали. В городе не оставался успешный писатель или другой деятель искусств, чтобы встречу с ним не устроить. Даже самого Галактиона в школу привели. В театре юного зрителя не было представления, чтобы ученики не смотрели. Пока школу закончишь, хочешь – не хочешь, все спектакли приходилось увидеть. Но сдаваться и мы не собирались. Для двоечников же золотой век расцветал. Жили припеваючи – из класса в класс спокойненько переходили. Знали, отчислить не отчислят.

– У школьных ворот шпана ожидает, – в учительской объявление висело. Самое большее на второй год в том же классе оставить. Господа не желают учиться, кто виноват? Учитель безусловно, какие тут еще суждения. Некоторые в лотерее машину выигрывают, учителям они достались. Что с ними делать, не знали.

Уважаемая Катрин знала. На этот счет свой подход имела.

И у нас такой был – со стажем. Здоровьем дорожил. – Двойка первый признак хорошего здоровья, – делился опытом. Чтоб в этом убедиться достаточно было хоть раз на него взглянуть. Здоровяк, каких еще найти надо. Из дома железки таскал, на уроках грыз. – Это семечки подсолнуха, – уверял. А мы такие наивные, так сразу и поверили. В школьной пристройке в одном месте кирпич вывалился. Когда здоровяк пришел, увидели – палец завязан. Подозрение возникло, причастен. Сожаление было искренным: – Я не нарочно, – сказал, – ненароком задел пальцем. – То, что перед школой столб кренился, вот-вот должен был упасть, про это ничего не говорил. Но, должно быть, это также его делышки. Ненароком и мимо него мог пройти. Это уже собственным умом домыслили. Илларион, его отец уважал знания, все время укорял. А он и здесь оправдательный довод имел:

– Не всем же Илларионом быть, что к чему, как-нибудь сам.

– Пускай так, но те же великие писатели, для тебя как бы никого и не было. Хотя бы один стишок, и то не знаешь.

– Велика важность, стихи и я могу написать, – себя нахваливал.

Что ты будешь делать, такого ничем не проймешь. Но, и то правда, свое дело знал туго. Все успевал, и в том же классе оставаться и из класса в класс, как с ветки на ветку, перелетать. В этой области если бы звание профессора существовало, ему бы присудили. Не присуждали. Звание может и существовало, но как видно квалификации не доставало. Не беда, куда спешил, все еще было впереди. Мы же ждать не стали, и без этого уже Профем прозвали. Таким парнем был Профе. Его уговаривать – об стенку горох.

За дело Катрин взялась. Только в класс войдет, сразу за него примется.

– Сообразительный, ты еще здесь? Иди сынок женись, – говорит. Но Профе не только по фамилии был сообразительным, но и на самом деле. Задумку Катрин сразу же разгадал.

– Этими зернышками своих кур покорми, – отвечал. Не вслух, на языке немых. Мы этот язык не знали, Катрин знала. Понимать понимала и все равно от него не отстала. Поначалу и Профе вместе со всеми смеялся, потом, видимо, себе на ус намотал, перестал смеяться. Катрин тоже на полдороге не остановилась, за свое держалась. Ее усилия не пропали даром. Вопрос женитьбы был решен положительно. Только женился не Профе. Уши, как ни странно, и у других были. Снохе не говорили, золовке сказали, а та все же услышала. Жену Джардо привел. К знаниям тянущий парень был. Способностями бог не обделил, многие могли и позавидовать. Исчез. В классе его место пустым осталось, на одного талантливого ученика меньше стало. Катрин чуть не помешалась.