– Пап-мам, Пагунинная Утка и Чукча Панорама куфать хотят.

– Так у нас обед скоро. Дотерпят?

– Неть! Они сейчас хотят!

– Скажи им, что после обеда!

Санька убегал в сад, а через пару минут возвращался.

– Они тока ондю кафетку будут. Ондю! Тока ондю!

И он смешно заламывал пухленькие свои ручки в умоляющем жесте.

– Сереж, ну скажи ему! Обед же скоро!

– От одной конфеты ничего не будет.

Сердце мое не выдерживало, и я протягивал сыну лимонную карамельку.

– Папочка-мамочка, пасибки!

И Счастье Больше Солнца убегало кормить своих друзей.

Весенний ветерок разносит по саду розовые яблоневые лепестки. Соседские пчёлы жужжат над головой. В этом году цветение какое-то особенно обильное. Неба не видно сквозь листву и соцветия. Перламутровые чешуйки пышно одели все наши деревья. Кажется, что облака прилегли в огороде отдохнуть на закатном солнце.

Мы сидим на лавочке и пьем чай. Марина рассматривает рисунок, оставленный сыном. Он изъявил желание нарисовать своих друзей. Конечно же Пагуненную Утку и Чукчу Панораму. Нарисовал и убежал с ними в дом. По очень важным делам.

– Смотри! – жена передает мне листок бумаги.

– Смешно! Каляки-маляки.

– Ну какие же каляки-маляки? Не видишь что ли? Ноги вот! Шесть, нет, семь штук…

– Многовато для двоих… Не кажется?

Из-за угла вылетает радостный Сашка. Подбегает к столу, хватает пару карандашей и собирается в обратный путь.

– Сынок, подожди! Расскажи про рисунок.

Видно, что сыну срочно нужно вернуться в комнату, но он задерживается и показывает на рисунке непонятливым родителям строение тел своих фантастических друзей.

– Ножки…

– Я же говорила! – победно смотрит на меня Марина.

– Лучки!

– Ого! Так много? – теперь уже она сама сбита с толку. – Ты уверен?

– Дя! Воть глазки! Носик! Лотик!

– Один? – спрашиваю я. – Не мало на двоих?

– Неть! – отвечает Санька. – Все! – и убегает прочь.

– Один ротик на двоих. А конфет едят за десятерых.

Марина смеется. Из-за угла опять появляется сынишка, хватает еще пару карандашей и уносится назад.

– Сашок, ты чего делаешь? – я кричу я ему вслед.

– Нузьно! – доносится уже из дома.

– Чего он там делает? – спрашивает жена.

– Самому интересно. Может, на обоях рисует?

– Ну и ладно! Все равно менять собирались!

– Папочка! Мамочка! – слышен счастливый детский голос, который летит к нам на маленьких пухленьких ножках в синих колготках и коричневых сандаликах.

– Чего, сынок? – спрашиваю я.

– Идем! Показать! Нужно! – Сашка задыхается от счастья. Ему не терпится поделиться радостью. Мы с женой встаем.

– Чего-то там сотворил! – улыбается Марина.

Сынишка хватает нас за руки и тащит в дом.

– Идем! Идем! Быстло!

Ему не терпится поделиться своей радостью.

Ему не терпится поделиться своей радостью.

Ему не терпелось поделиться своей радостью.

Ему не терпелось…

– Воть! – говорит он и показывает на творение своих рук.

Из окошка для кассет японского видеомагнитофона торчит синие острие карандаша.

– Класиво! – улыбается ребенок.

Мой мозг начинает шевелиться под черепной коробкой.

Я осторожно берусь за грифель и медленно вытягиваю карандаш наружу.

– Где остальные? – как можно спокойнее спрашиваю я.

– Там! – весело отвечает сынишка, указывая на магнитофон.

У меня вспыхивают уши. Кровь ударяет в лицо. Зубы сводит судорога злости. Я хватаю ребенка за руки и бью по ним.

– Никогда! Слышишь? Никогда этого не делай! Никогда не делай то, о чем тебя не просят! – это не крик. Это рев бешеного зверя. – Это не игрушка! Ты понимаешь меня? Не надо ничего никуда засовывать!

Он, конечно, уже ничего не понимает. Детские глаза расширяются от боли. От обиды. От страха. В них тихо наворачиваются слезы. Океаны слез.

Папа ведь никогда так не кричал. Что с ним произошло? Это не мой папа! Это какой-то другой, чужой человек! – Вот что кричат глаза моего ребенка, которого его родной папа бьет по рукам. По маленьким ручкам. По ладошкам размером с лютик.

– Это Пагунинная Утка! – плачет ребенок, заикаясь. – Чукча Пано… – слезы не дают закончить.

– Хватит врать! Утка Чукча…

Марина обхватывает меня сзади.

– Сережа! Остановись!

– Папочка! – кричит ребенок и обнимает меня за ноги. – Папочка! Я боси не буду… Плохой Чукча! Плохая Утка.

Я больше не могу стоять. Я опускаюсь на пол. Марина берет сына на руки и уносит на кухню умываться.

– Я боси не буду! – слышу я его голос сквозь свои слезы.

– Выпей водички, Санечка!

– Плохой Са-ша! Пло-хой! – заикается ребенок, глотая воду. Глотая обиду. Глотая слезы. Океан слез. Океан обиды. Океан непонимания.

Я обхватываю голову руками.

– Я все испортил… Мой сын позвал нас похвастаться, как у него здорово получилось. А я надавал ему по рукам. Тупой, злой, нелюдь!

Вечером в постели мы, конечно же, обнимались. Я просил прощения! Я читал сказку! Ребенок целовал в ответ и говорил: «Папочка и мамочка, вы мои любименькие».

Но это была уже другая жизнь. Другие папа и мама. И другой Саша.

Я разобрал этот магнитофон. Вытащил карандаши. Собрал его обратно. Он работал, как и прежде. Только вот Пагуненная Утка и Чукча Панорама ушли и больше не возвращались.

Они ушли навсегда.

***

«Я съезжу на базар, кассеты поменять! Из продуктов что-нибудь нужно?» – фраза, которая звучала в нашем доме каждые выходные. Причем главная была первая часть, продукты прилагались в нагрузку и были не обязательны.

«Мелодраму какую-нибудь возьми» – как правило, неслось в ответ.

Простые слова. Простые словосочетания. Доступно и понятно. Нам тогдашним. Но большинство нынешних бой- и герлфрендов впало бы в ступор. Какие кассеты? На каком базаре? Что на что менять? Мелодраму взять? Это что, напиток такой или полуфабрикат? Кусочками или в разлив? Это я грубо, конечно, и топорно. Над всем этим антиквариатом сейчас можно только посмеяться. И над этим рассказом тоже. Но все-таки мы выжили и дожили до такого вот состояния, в котором расслабленно пребываем. И пользуемся современными благами цивилизации. Можем себе позволить. Вижу снисходительные улыбки на лицах потомков. Открою вам секрет, мы также смотрели на наших родаков. Ага! И еще одно занудство из занудств – вам тоже предстоит пройти нечто подобное. Можете не сомневаться, милые акселераты в памперсах. Нет! Вам, естественно, можно позавидовать. И все у вас будет по-другому. Скорее всего… Возможно…

В детстве мы все распихиваем по карманам камушки, палочки, стеклышки, фантики. Тут нумерация века не имеет особого значения. Это, так сказать, стартовая площадка. А чуть попозже? Когда повзрослели? Когда уже сумки и портфели? Конечно, появляются вещи поважнее и посерьезнее. У нас были сигареты, скомканные купюры, записные книжки, бумажные фотки любимых, спички, счастливые проездные билеты, журналы «Наука и Жизнь», «Ровесник», «Юность», «Смена», «Иностранная литература» для самых крутых, и вот те самые кассеты. Для видика. Мусор по сегодняшним меркам.... Возможно…

А вы чем забиваете свои рюкзаки и сумки? Просто интересно! У меня все это заменил смартфон, и я бросил курить… Опять же… Возможно…

Но я начал с кассет. Значит, берем парочку таких пластмассовых кирпичиков с пленкой внутри. И идем на базар. Там есть целый ряд торговцев подобными штуковинами, как сейчас модно говорить, с разнообразным контентом. Выбираем понравившийся фильм и обмениваем на то, что уже посмотрели. За доплату, конечно же. Две кассеты. Четыре фильма. Пара ночных погружений в мир прекрасного. Если повезет. Потому как шлака было девяносто процентов. Но методом проб и ошибок…

– Чего? Каких проб? Каких ошибок? Вот отстой! – сказали бы мы сейчас про нас тридцать лет назад. – Че куда-то ходить? В интернете же есть все.

– В чем? – спросили бы мы из прошлого.