"Я должен был это предвидеть", – подумал Зарад.

По их договору Терлок убил Киннара, и теперь, по-видимому, решил, что может шантажировать его всю жизнь. Нужно быть осторожным со стариком, особенно сейчас. Прикончить бы вымогателя, но Терлок – колдун, с ним шутки плохи. Может быть, он читает его мысли. Лучше использовать старикашку себе во благо.

– Хорошо, получишь еще, – кивнул он уныло.

Когда Терлок ушел, Зарад подумал, что в целях укрепления власти он должен жениться на Мирэе. Тогда никто не посмеет оспаривать его права на трон. Он, правда, уже обещал Ларту жениться на Эльсии. Но Ларт – мужчина толковый, поймет, что союз с Эльсией может подождать. Он вовсе не отказывается жениться на ней. Но это произойдет чуть позже.

Кузина вряд ли захочет стать его женой, но деваться ей некуда.

В последующие дни Зарад сражался с взбешенными женщинами. Сначала Эльсия чуть не задушила его, когда он сообщил ей об изменении в их планах. Больших трудов стоило втолковать ей, как это необходимо ему, чтобы стать законным королем.

– Потом, когда люди ко мне привыкнут, и я обрету могущество, которым никогда не обладал ни один король Сундара, мы решим что делать с Мирэей. Но сейчас она мне нужна.

Мирэя встретила его воплями: "Убийца! Убийца!" – Пришлось заткнуть ей рот и связать руки за спиной. Он прямо сказал, что либо она выйдет за него замуж, либо умрет. По ее знакам и хрипам было понятно, что она предпочтет смерть. Зарад каждый день приходил к узнице и втолковывал ей свою правду. Это было удобно – она не могла возразить. Он твердил о том, как любил и уважал Киннара, и что держит ее здесь лишь затем, чтобы она не завела страну в бездну, так как управлять людьми она не в состоянии. И еще он поносил фейров и говорил, что Юниэр ее околдовал. Ничего не помогало. Синие глаза Мирэи сужались в лезвия ненависти, она бы перерезала ему глотку, если бы могла сделать это взглядом.

– Завтра ты скажешь свое последнее слово, – заявил Зарад, – и я очень надеюсь, что это будет «да». Иначе я тебя уничтожу.

Она расшвыряла мебель в своей клетушке, потом поутихла, прижалась лбом к холодной стене и задумалась: "Пусть я умру, но никогда не получит этот негодяй согласия на брак! Как он объяснит моему народу, что со мной случилось? Почему никто до сих пор не пришел мне на помощь? Неужели у меня нет друзей? Никому не интересно, где я, никто не хочет знать, как я себя чувствую! Умру, и все забудут. Мертвая я никому не нужна. И у меня нет выбора. Он меня уничтожит!"

Ее приводило в ярость то, что она зависит от расположения убийцы, вознамерившегося на ней жениться. "Интересно, насколько для него это важно? Почему ему необходимо со мной считаться? Я должна выжить, – подумала она вдруг. – Если умру, то он победит. Конечно, это омерзительно, невозможно, позорно выходить за него замуж, и я никогда не смогу объяснить своего поступка Юниэру, но иначе нельзя, нельзя даже вырваться из этой комнаты и рассказать людям о его происках, предупредить Юниэра об опасности… И просто хочется жить".

На следующий день Мирэя сказала Зараду «да». Он не выразил бурного восторга, но подумал, что хорошо запугал ее, и камень свалился с души. В тот же день пришли швеи снимать с нее мерки для свадебного платья.

Пум Рыжик проснулся, как обычно, рано. Вчера со смотровой башни передали, что видели мачты, значит, будут гости. Таверна "Большая Пирушка" была очень популярна в Петлице. И когда заморские корабли заходили в гавань, приходилось побегать.

Обычно грибуны предпочитают общество себе подобных; людей они считают слишком шумными, а фейров не от мира сего. Поэтому и живут в своих деревнях, подальше, поглубже, в лесах, вдали от дорог. Но Пум Рыжик всегда хотел стать богатым, а у себя в деревне Веселка он был, скажем так, среднего достатка, поэтому и перебрался в большой портовый город Петлицу. Друзья и знакомые, конечно, фыркали и предсказывали, что он потеряет и то, что имеет. Пум Рыжик не слушал ничьих советов, продал все имущество и отправился к морю. С ним согласился идти только племянник Бошка.

Когда два отважных грибуна впервые шагнули на улицы Петлицы, они едва не оглохли. Хохочущие дуборосы топтали дощатые пристани, швартующиеся корабли скрипели обшивкой, в урочное время били в колокол, возвещая то начинающийся рабочий день, то прибытие судна, то перерыв на обед. Трудно было привыкнуть к этому, в их родной деревне колокол звонил лишь в случае пожара или войны. В городе Пум Рыжик и Бошка чувствовали себя карликами. Чтобы посмотреть в лицо дуборосам, им приходилось высоко задирать головы. Но они не отступили.

Пум смело отправился к градоправителю и объявил о своем желании открыть в Петлице таверну. При виде грибуна градоправитель едва не поперхнулся, но внимательно выслушал предложение забавного пришельца. Пум красочно расписал все достоинства своей будущей таверны и высыпал перед градоправителем кучку золотых монет, очень довольный собой. Сумма была недостаточной для осуществления его плана, но градоправитель, как человек с юмором, заинтересовался маленьким грибуном и помог ему в смелых начинаниях. И только потом вежливо спросил у Пума, откуда берутся такие деловые человечки.

Таверна "Большая Пирушка" выросла в центре бурной портовой жизни Петлицы и приносила хорошую прибыль. Любопытные приходили поглазеть на необычных хозяев в причудливых шляпах, а грибуны лучше узнавали людей. Понемногу Пум Рыжик и Бошка привыкли к новой среде и кипучей деятельности в гавани. Их прежняя жизнь в Веселке казалась теперь скучноватой и лишенной колорита. Пум Рыжик разбогател, и тогда в городе появились его друзья и родственники. Они пока не решались открыть свое дело, но в гости к нему заходили частенько и подолгу сидели в таверне. Пум уже немного жалел, что сделал слишком большую скидку на обеды для "своих".

– Пу-ум, Пу-ум, – донесся вдруг громкий стон.

Пум в это время протирал стаканы. Вообще, это была работа Бошки, но ранним утром клиентов не было, и нужно было чем-то заниматься – грибуны не любят бездельничать.

– Пу-ум, что это было? – дрожащим голосом спросил, спускавшийся с лестницы, сутулый грибун.

К внешности его надо было привыкнуть: длинный унылый нос, рот, словно сползший вправо, брови шалашиком и тоскующие глаза, опушенные длинными ресницами. Если он начинал говорить, то хотелось поскорее сбежать, чтобы не слышать бесконечные причитания. Даже шляпа у него всегда была помята и наводила на грустные размышления. Это был Буги Нытик, брат жены кузена отца Пума. Он приехал только вчера, но Пуму казалось, что Буги торчит здесь уже год.

– Что это было? – повторил Буги раздраженно.

– Что именно? – поинтересовался Пум.

– Вытье в соседней со мной комнате. Ты разве не слышал?

– Нет, – покачал головой Пум, и тут же на него обрушилось недовольство родственника.

– Очень пыльно, я тут задыхаюсь. Кровать скрипит, подушка неудобная, мне кажется, что я спал на бревне, шея онемела. Хорошо хоть прихватил из дома змеиную мазь. Потом, что это за картина прямо над кроватью? Она, наверное, тонну весит; несколько раз просыпался, думал, что свалится и приплюснет, – буду как черепаха. И с утра пораньше эта вешалка, безголосый осел, завелся: "Едва дождался я рассвета, чтобы бежать к тебе, Иветта!"

– А, это Эрвин, – невольно засмеялся Пум, – он недавно помолвлен, сердце поет.

– Уж лучше б оно молчало, – пробурчал Буги. – Нашел чему радоваться: уж эта Иветта ему косточки пересчитает, всю кровь профильтрует.

– Зачем ты так? – удивился Пум. – Я знаю Иветту, премилое создание, невинное дитя.

– Знаем, – махнул рукой Буги, – все они поначалу премилые.

Грибуны в большинстве своем народ семейный, дружный и многодетный. Наперекор традиции Буги шел по жизни убежденным холостяком. Уже много лет родственники безуспешно пытались его женить, так как были уверены, что семейная жизнь смягчит его сердце, но он яростно сопротивлялся.