– Ну, Нина… так нельзя. А ты спросила – что с ним такое?
– Спросила, конечно! Глаза отвел и снова за свой театр. Ну и пусть со своим театром возится! Я знаю, что случилось! Потому что все стали друг другу враги!
Смирнов вздохнул:
– Нина, Нина…
Он накрыл на стол, вскипятил чайник:
– Давай поедим.
Нина медленно жевала хлеб. Арсений Васильевич украдкой смотрел на нее и растерянно думал, что скоро – все, хлеб кончится и у них… конечно, долгое время в лавке были какие-то запасы, Арсений Васильевич поступил очень умно, когда в самом начале этого кошмара пошел и сдал товарищам все, что у него было… все, да не все, конечно, в подвале оставались припасы, и в разных местах квартиры было припрятано кое-что… да и Лиде тогда удалось отнести и муки, и картошки, и сахару, и разных круп. Но теперь – все, надо что-то придумывать. Он устроился на службу, ведет дела в государственном магазине, там дают жалкий паек, а девочку надо кормить… надо будет начинать менять вещи, вечером прикинуть – что именно и как.
Нина поставила чашку.
– Папа… хлеба у нас почти не осталось. Вот там в буфете – последний кусок, на завтрак. Завтра испеку пирожки из остатков муки – и все.
– Да придумаем что-нибудь, Ниночка! – бодро сказал Арсений Васильевич.
В дверь робко постучали. Арсений Васильевич встал и открыл.
– Можно?
Арсений Васильевич посторонился. Володя неловко протиснулся в комнату.
– Я к вам… можно?
– Можно, конечно, Володенька. Что не заходил давно? – спросил Арсений Васильевич, скрывая тревогу.
Володя поежился. Нина поставила еще чашку.
– Садись с нами чай пить?
– Нет, спасибо… только что пил.
– Ну тогда так посиди.
Володя неловко сел на краешек стула.
Арсений Васильевич не отрываясь смотрел на мальчика. Худенький, бледный – это понятно, сейчас они все такие, и Нина тоже похудела – похудеешь от такой жизни…
– Как дома, малыш?
Володя поднял голову и сглотнул:
– Все хорошо. Арсений Васильевич, мама спрашивает – не поможете ли вы поменять… вот часы, папины?
– Давай посмотрю… оставь, попробуем. Скажи маме, я к ней потом зайду. А ты что бледный такой?
– Нет-нет, все в порядке, Арсений Васильевич… Спасибо.
Арсений Васильевич вздохнул. Ну ладно, может быть, попьет чайку, разговорится… Он отошел к комоду убрать часы.
Нина вскрикнула, Арсений Васильевич резко повернулся.
Володя клонился набок, потихоньку сползая со стула. Смирнов бросился к нему и успел подхватить.
– Что ты, мальчик мой?
Он довел Володю до кресла, почти дотащил. Усадив, потрогал лоб – холодный, совсем холодный, на виске капелька пота.
– Володенька, что ты?
Володя поднял голову, мутными глазами обвел комнату, посмотрел на Арсения Васильевича, как будто не узнавая его. Потом сознание стало возвращаться к нему.
– Ничего, – прошептал он одними губами, – простите меня.
– Володька, ты же есть хочешь! Папа, он голодный! Где хлеб?
Нина бросилась к буфету, достала оттуда тарелку с хлебом:
– На, ешь скорее… ну, давай кусочек маленький, жуй как следует…
– Нет, нет… не могу… брать, – шептал Володя.
Нина ловко сунула ему корочку:
– Жуй, хорошенько жуй… давай, давай… сейчас чайку тебе горячего дам, и – смотри – у нас кусочек масла оставался, сейчас намажу тебе бутерброд… кушай, кушай!
– Господи, ешь, ешь скорее… – растерянно бормотал Арсений Васильевич.
Володя вгрызся в хлеб, пряча глаза.
Нина быстро мазала хлеб остатками масла:
– Сейчас, Володенька!
Володя быстро вытер рот:
– Нет, нет! Все, я больше не буду, я вот только чаю глотну… и пойду, правда, мне пора…
Он попытался встать с кресла, но Арсений Васильевич удержал его:
– Сиди… как не стыдно тебе, Володя? Да и нам тоже… мы не догадались, ты не пришел – ну, ослаб бы совсем и помер, и кому лучше? Тебе мертвому или нам без тебя? Или матери с сестрами?
Володя поднял на него отчаянный взгляд:
– Арсений Васильевич! У нас же есть мамин паек! Она на службу пошла! Мы не голодаем! Просто… Анюта маленькая совсем, она плачет, а маме работать надо… и я… ну… простите, что я к вам пришел!
Арсений Васильевич махнул рукой. Нина составила чашку и тарелочку с маленькими бутербродами на маленький поднос и поднесла к креслу:
– Ешь.
Володя хотел было что-то сказать, но она твердо перебила его:
– Ешь немедленно. Пока все это не съешь – не выпущу.
Володя опустил голову.
– Нет. Вам самим не хватает.
Нина молчала. Володя посмотрел на нее.
– Нина?
– Я все сказала.
Володя робко взял чашку, потянулся за хлебом, потом опустил руку.
– Я… не могу один.
– Ничего! – отчеканила Нина, – от голода умирать один можешь, и тут управишься. Больно нежный.
С едой было покончено, и Володя, не поднимая глаз, пробормотал:
– Большое спасибо.
– Не кружится голова? – спросил Арсений Васильевич.
– Нет, больше нет.
Нина, не сводя с него серьезного взгляда, выговорила:
– Завтра из остатков муки испеку еще пирожки. Зайдешь после трех.
Володя поднял голову, хотел что-то сказать, но встретил Нинин взгляд и угрюмо, потерянно кивнул:
– Спасибо вам. Я… пойду?
– Иди. До завтра!
Володя выскользнул за дверь. Арсений Васильевич задернул засов. Нина убирала со стола. Смирнов остановил ее:
– Погоди… давай еще по чашечке выпьем.
Нина налила отцу чай и села напротив. Вдруг она закрыла лицо руками:
– Папа, как мне стыдно! Я ведь была у него вчера, смотрела, как он со своим театром возится! Мне даже в голову такое не пришло, а он… хоть бы слово, хоть бы намекнул! Ничего не сказал…
– Конечно, не сказал, – расстроенно отвечал Арсений Васильевич, – он же гордый…
– Гордый! Но ведь так нельзя…
Арсений Васильевич перебил ее:
– Можно, нельзя – это все разговоры… он такой. Ну, уж какой есть.
На следующий день Арсений Васильевич ушел рано. У него все получилось – он удачно отдал часы Володиного отца знакомому на Сенном рынке, получив за них неожиданно много, золотое кольцо жены поменял на муку и сахар, кроме того, успел зайти к Лиде и с облегчением узнал, что у нее из спасенных из лавки припасов осталось довольно много.
Домой он вернулся довольный. Нина с утра из остатков муки пекла маленькие пирожки с вареньем, он отошлет ее к Альбергам, а потом она приведет Володю к ним. У Лиды сохранилась маленькая шоколадка, и она отдала ее Арсению Васильевичу – побаловать Ниночку.
Может, и Володе дать кусочек, подумал Арсений Васильевич и безмерно удивился такой мысли.
Его сын умер, не прожив и месяца. Арсений Васильевич иногда с раскаянием думал, что почти не помнит его. Не успел привыкнуть, оправдывал он себя, и тут же думал, что нельзя себя обманывать – к Ниночке привыкать не пришлось, она была любимой и бесценной с самого рождения. А мальчик…
Но теперь, глядя на Володю, Арсений Васильевич часто думал о том, каким был бы его собственный сын, если бы остался жив. Светленьким, сероглазым, как Нина, таким же разумным, веселым, настоящим дружочком? Или… и вот тут Арсений Васильевич представлял себе Володю. Такой же… упрямый, увлеченный, с постоянно меняющимся настроением, то задумчивый, то безудержно веселый, умница, а в чем-то наивный, совсем маленький… то ласковый, то обиженный, с вечными идеями и придумками…
***
Мама опять ушла, Эля читала Анюте сказку. Володя постоял в дверях, послушал, потом вышел в темный нетопленный коридор.
Дуняша теперь у них не жила – забегала время от времени, что-то убирала, стирала, готовила, но говорила так:
– Вы, Софья Моисеевна, как-нибудь сами устраивайтесь – я вам благодарная, но у меня и своя жизнь. Теперь у прислуги жизнь другая.
Мама не обращала внимания, но когда Дуняша сказала это в третий или четвертый раз, ядовито бросила:
