Это чертово восстание! Как-то ведь прожили начало осени, ну да, митинги, товарищи, кто-то там приехал из Финляндии, было тревожно, Нину он теперь в гимназию провожал и встречал, но как-то жили! А потом – выстрелы, грохот, страшный залп, наутро было ничего не понять, а потом – пожалуйте – в газетах: все власть народу, революция и так далее.

И ничего еще бы, только потом явились товарищи – национализировать лавку, она теперь принадлежит народу. Арсений Васильевич согласился сразу – конечно, он сам планировал лавку именно народу и отдать, пожалуйста, дорогие товарищи… Только можно он ее передаст – кому передавать? Комитету? Хорошо, комитету – завтра? Наведет порядок, ревизию? Можно? Конечно, он за революцию и счастлив отдать лавку народу.

Всю ночь он распихивал припасы – все-таки хорошая квартира, вот кладовая – ведь и не видно, что там дверь, очень удобно. А если еще подвинуть шкаф, так тогда и эта комнатушка будет не видна, а сколько туда можно спрятать!

Наутро явились товарищи, застали бывшего хозяина с бумагами, в лавке порядок:

– Вот, товарищи. Все учтено, все расставил.

Бумаги смяли, выкинули на пол, бывшего хозяина выставили за дверь. Арсений Васильевич потоптался за порогом, потом вернулся – не возьмут ли товарищи его работать в этой самой лавке? Но тут не повезло, товарищи назвали его кровопийцей и вытолкали.

Вечером прибежала Лида, сказала, что пьяные охтяне днем влезли в мастерскую, повыкидывали швейные машинки, а один пьяный дурак, глумясь над перепуганными женщинами, такое вытворил с суровой ниткой, что жаль – не затянул потуже: сразу бы сдох, и туда бы ему, сволочи, и дорога.

– Таисию я, Арсений, к себе взяла – квартира-то у нее при мастерской, а там страшно. Так она, вот дура-то, прости господи, мне и говорит: надо нам теперь вместе держаться. Пусть и он сюда с Ниночкой переедет, будем семьей. У меня голова кругом идет, Арсений, и ты натворил, и переворот этот еще.

Планы Таисии Николаевны напугали Арсения Васильевича еще больше, чем переворот и конфискация лавки, но там все устроилось благополучно – через две недели вдова с сыном перебрались к тетке на Выборгскую сторону. Из мастерской удалось спасти отличную зингеровскую машинку и целый ящик ниток.

За окном протопали сапоги. В соседний дом, кажется. Аресты теперь проходили почти каждую ночь, каждую ночь слышались крики и ругань, каждое утро пустела какая-то квартира. Надо все-таки отвести Нину к Лиде – на всякий случай. Хотя Охта – такая окраина, нигде сейчас не безопасно.

На улице стихло. Может быть, просто так прошли товарищи… надо лечь спать, отдохнуть.

В дверь тихо постучали. Арсений Васильевич едва не подпрыгнул, но потом понял – чека стучит не так… но кто мог явиться ночью? Он подумал о Лиде и скорее пошел к дверям:

– Кто там?

– Это я…

– Кто это – я?

За дверью молчали.

– Говори кто, а то не открою!

– Я…

Арсений Васильевич узнал голос. Охнув, он отпер большой засов.

Володя стоял на пороге, в накинутой гимназической шинельке, без шапки. Он поднял голову, со страхом и отчаянием посмотрел на Арсения Васильевича. Смирнов скорее втащил его в переднюю:

– Что, Володенька? Что случилось, мальчик мой?

Володя тяжело глотнул. Он попытался было что-то сказать, но слова не шли, он весь дрожал и левой рукой вытирал уголок рта. Арсений Васильевич обнял его и прижал к себе.

– Тихо, тихо, малыш… успокойся, никому тебя не дам… что сделалось, кто обидел моего мальчика?

Володя отстранился от него. Он снова пытался что-то сказать, но губы не слушались, он все трогал уголок рта, и наконец выдавил:

– Папу…

– Что? – охнул Арсений Васильевич, – что, Володя?

– Папу… арестовали.

Вот оно что… что ж, этого следовало ожидать – богатый инженер, резкий, откровенный, сдерживаться не считал нужным, Володя ведь в него такой – не промолчит, не отсидится в уголке… что же теперь с ним будет, что будет с его семьей? Главное – мальчишку как жалко!

На пороге появилась заспанная Нина:

– Папа, что случилось? – Володя? Папа, что, уже утро? Что случилось, папа?

– Ниночка, Якова Моисеевича арестовали, – промямлил Арсений Васильевич.

Нина, ничего не говоря, смотрела на них расширившимися от страха глазами.

Володя поднял голову.

– Они его уводили, мама и сестры плакали… я хотел его спасти, я на них бросился… а солдат… он меня отшвырнул… на пол… я…я…

И он забормотал что-то бессвязное, беспомощное, дрожал и все вытирал уголок рта.

Нина подошла ближе:

– Погоди, папа.

Она осторожно отняла Володину руку от лица, притянула его голову к себе на плечо, и, осторожно покачиваясь, стала баюкать, что-то шепча на ухо.

– Папа, сходи к ним, – попросила она, не оборачиваясь.

Арсений Васильевич накинул пальто и поспешно вышел. Как на улице холодно! Дали они ему хоть одеться?

Совсем они были разные, и если бы не дружба их детей, никогда бы не познакомились. Смирнову казалось, что Яков Моисеевич поначалу не приветствовал то, что Володя так привязался к Нинке, но со временем оценил ее, Нина всем нравится. Последний год перед революцией Яков Моисеевич как-то зашел в магазин, поговорил со Смирновым, пожаловался, что сын, хоть и такой умница, бывает непослушным, строптивым, упрямым. Сказал, что дочери – это совсем другое, Арсений Васильевич грустно заметил, что ему не с чем сравнить, его сын умер в младенчестве. Потом в лавку забежали с хохотом Нина с Володей, Володя, увидев отца, смутился, покраснел, Нина тут же накрыла стол к чаю, и они все вместе уселись за стол. Володя немного стеснялся отца, но Нина весело расспрашивала Якова Моисеевича про железную дорогу, про паровозы, подливала ему чай, и вечер прошел очень весело и приятно. Потом Володя с отцом ушли, и в окно Арсений Васильевич увидел, как Володя на улице взял отца за руку, а тот обнял его за плечи.

Что же теперь будет?

Арсений Васильевич поднялся на второй этаж и осторожно постучал. Дверь приоткрылась, и на пороге появилась встрепанная Софья Моисеевна.

– Кто здесь? – спросила она растерянно, близоруко щурясь.

– Это я, Арсений Васильевич… войти позволите?

Она посторонилась, прошла в переднюю и растерянно села на стул. В гостиной плакали девочки.

Арсений Васильевич наклонился и взял Софью Моисеевну за руки:

– Володя у нас…

– Да… простите меня, я сама его к вам послала. Солдат… толкнул Якова, ударил, Володя бросился на него, тот отшвырнул его на пол… как котенка… много ли ему надо … он хотел было встать, но солдат толкнул его… ногой… и Якова увели. Я боюсь, если они вернутся, Володя может натворить дел… не знаю, что будет теперь с нами!

– Послушайте, дорогая… давайте верить, что все наладится… бывают ошибки, может быть, он завтра будет дома… Прошу вас, постарайтесь успокоиться. Слышите, девочки плачут. Может быть, пойдемте к нам?

Софья Моисеевна глубоко вздохнула:

– Нет, Арсений Васильевич, я останусь дома. Спасибо вам! Если позволите, пусть Володя побудет у вас. Присмотрите за ним! Я боюсь, что они вернутся, и он натворит глупостей.

– Конечно, Софья Моисеевна. Присмотрю. Я зайду к вам завтра. А пока запирайтесь как следует.

Он послушал, как задвигается тяжелый засов, и скорее побежал к себе.

Нина открыла ему дверь.

– Ну как он? – шепотом спросил Арсений Васильевич.

– Заснул вроде, – так же шепотом ответила Нина, – но спит плохо, вздрагивает, стонет. У него синяк на руке жуткий, папа, и за бок он все хватается. Его сильно ударили, наверное. Как проснется – посмотри, может, врача надо?

Арсений Васильевич кивнул и подошел к дивану. Володя спал, свернувшись, подтянув колени к животу. Нина накрыла его клетчатым пледом, Арсений Васильевич осторожно провел рукой по темным влажным волосам. Володя вздрогнул, но не проснулся.

Они просидели около него всю ночь. Иногда Володя стонал, метался, открывал глаза, пытался встать, но Нина ласково уговаривала его, что-то шептала, он опускался на подушку и засыпал снова. Утром она заснула на кресле рядом с ним, Арсений Васильевич укрыл ее своей курткой, а сам остался сидеть на стуле, присматривая за обоими.