– Если бы, – она смиренно закрыла глаза, и он ощутил, как к ним приближаются слякотные шаги.

– Я не говорю о том, что женщины добиваются меньшего, – за плечом раздался покладистый взрослый голос, с которым было бы трудно спорить из-за его въедливой мягкости. – Отчего же? Есть прекрасные, великие женщины. Умные женщины. Но вся история, все наше бытие указывает на то, что мужская воля гораздо уже, постепеннее, и направлена на полное достижение конечной цели, а женская…

Голос прошел мимо, унося с собой окончание мысли. Филипп успел хорошо разглядеть его владельца – мужчина в черном свитере, объявлявший выступающих в микрофон. Он обнимал за талию светловолосую девушку гораздо моложе него, и именно для нее и предназначалась эта пикап-лекция о неравной доле полов.

Юноша проводил пару взглядом до тех пор, пока они не скрылись за углом, и опустил голову вниз, наблюдая как трепещут чужие ресницы:

– У тебя чертовски приятно пахнет от волос, но мне совсем немного осталось до воспаления легких. Пойдем, оденусь и провожу тебя.

Яна сделала вид, что пропустила комплимент мимо ушей:

– Да… Да, пойдем.

Она не стала говорить вслух, что все равно не может теперь идти на остановку, потому что эти двое наверняка будут еще долго дожидаться там автобуса, убивая время пьяными, неестественными поцелуями.

Гости вечера не унимались и перешли от стихотворных произведений к музыкальным импровизациям под чей-то старенький синтезатор. Толпа гоготала и, по мере увеличения числа пустых картонных коробок из-под вина, росло и число новоявленных поэтов.

В груде верхней одежды на одной из скамеек у входа Филипп отыскал черное драповое пальто и поежился от ощущения прилипшей к телу ткани.

– Постой, – обронила Яна.

Она достала из своей сумки серый девчачий свитер с высоким горлом и потянула парню. Тот с недоумением взглянул на нее, и, поколебавшись, принял одежду.

– Теперь-то я точно впишусь, – он мотнул головой в сторону зала и стал расстегивать пуговицы на промокшей шелковой рубашке.

Девушка и не подумала отвернуться, а он не стал ей на это указывать, спрятав очередную ухмылку с помощью удачного наклона головы. Он не был атлетом, но и назвать его дохляком она не решилась бы. Ее свитер, как и ожидалось, оказался мал для Филиппа и обнажил его живот и запястья. Впервые с начала их недолгого знакомства он услышал смех Яны. Настоящий, дурацкий и очаровательный смех, и звуки, какие она издавала, когда было весело – будто ей не хватает воздуха.

– Прости-прости, – она вытерла краешком пальцев выступившие слезы. – Должна признать, тебе он идет гораздо больше, чем мне.

– Ну, это лучше, чем пневмония. Я не могу позволить себе заболеть. Не сейчас, – без обиды ответил он.

Дожидаясь, пока он расправится с пуговицами пальто, брюнетка отозвалась эхом:

– Не сейчас?

– Да, важная практика на носу. Если справлюсь – получу работу мечты.

– Дай угадаю… юрист? – она улыбалась, уверенная в своей проницательности.

Он встретился с ней глазами, пытаясь прочитать ее так же, как это сделала она.

– Нет, но близко. А сама на кого учишься?

– С чего ты взял, что я вообще на кого-то учусь? Может быть, вырвалась на один вечер из деревни, приобщиться к культуре хотела, – в голосе девушки снова появились нотки кокетства. Ей хотелось порисоваться, чтобы стереть из общей памяти тот момент слабости на улице.

– Вряд ли. Чтобы знать это место, нужно быть студентом одного-определенного вуза. А чтобы так прятаться при виде этого стихоплета, нужно быть студентом определенного курса.

С лица девушки мгновенно сошли все краски. Она уставилась в стену с облупленной краской, где кто-то нацарапал слова из песни «Enola Gay». Парень понял, что сболтнул лишнего.

– На самом деле, я заметил у тебя в сумке толстые тетради, когда ты свитер доставала. И краешек студенческого.

Яна молчала, глотая обиду на саму себя за столь унизительное поведение. Она впервые показала другому человеку, что испытывала необъяснимый, противоречивый интерес к этому профессору-неудачнику. Он был абсолютно несносным – непунктуальным, неулыбчивым и небритым. Ее до дрожи в коленях возмущала его философия, его взгляды на способности женщин, и, возможно, именно поэтому ее так тянуло быть замеченной им, переубедить его, перечеркнуть все его изречения, чтобы он пал ниц и остаток жизни сокрушался от того, как был слеп. Осознавая весь идиотизм своих фантазий, она не раз прокручивала в голове разные реплики и афоризмы, которыми она смогла бы заткнуть его податливый и нестерпимо спокойный голос.

Так и не услышав ее голос, Филипп вздохнул:

– Коньяк будешь?

3 глава

Мы ехали в роскошном автомобиле, марку которого мне так и не удалось запомнить. Это все равно не имело значения, так как нас сопровождали две машины с проблесковыми маячками на крышах. По мере того, как за окном становилось темнее, синий свет от мигалок казался все более навязчивым и каким-то истеричным.

Сначала я отказывалась садиться в машину. После того, как я привела себя в порядок, мне пришлось взять с вешалки скромное черное платье и убедиться, что размер действительно совпадает с моим. Дождавшись, пока я выполню ее указания, моя новая знакомая проверила наручные часы, встала с места и, кивнув самой себе, открыла ключом дверь палаты.

– Что дальше? – сказала я. – Может быть, объясните, наконец, где я?

Хотелось забросать ее вопросами, они рвались наружу, и я боялась, что захлебнусь: информация в ту минуту была моим кислородом, и пробыв в неведении столько времени, я ощущала себя коматозником, который понятия не имеет, что за действительность его окружает.

– В закрытом медицинском учреждении. Здесь в экстренном порядке обслуживают очень важных пациентов. И, когда я говорю «очень важных», я не преувеличиваю.

В нормальной ситуации я бы оцепенела от здешней обстановки и почувствовала бы себя крайне неловко от того, как я выгляжу на фоне этой безупречной девушки. Ей было около тридцати, практически моя ровесница, но стук ее шпилек звучал как дробь к маршу самоуверенности. Я же была похожа на костлявую взъерошенную птицу, измученную дальним перелетом. Да, в нормальной ситуации я бы замялась и замолчала, смущенная своим неподобающим внешним видом, но теперь мне было не до мелочей. Мне хотелось драться, бежать, кричать, говорить все, что я думаю, и больше никогда, никогда не стесняться слов, выпущенных из моего рта.

Я высказалась довольно резко:

– Это я уже поняла. Вы можете отвечать на вопросы конкретно?!

На лице Марии дернулась скула, однако не было похоже, чтобы она разозлилась. Я догадалась, что за информацию придется платить недолгим ожиданием – «телеведущая» занервничала, словно готовилась к эмоциональной речи, и переживала, скорее, не за мою, а за собственную реакцию. Создавалось впечатление, что я для нее – задание, и если она не справится, то получит кнут вместо пряника.

– Ты не ела более суток. Пойдем в столовую, я попрошу подать ужин.

Какая к черту еда? Ужин? Она что, шутит?

– Нет. Сейчас. Отвечай сейчас же, кто ты.

Девушка провела рукой по волосам, посмотрела в пол, а затем произнесла тихим, но четким голосом, будто боялась меня спугнуть.

– Твой муж погиб два дня назад. Он выполнял ответственное задание и умер как герой.

Мы стояли посреди ярко освещенного коридора, в конце которого изредка мелькали люди в халатах врачей. По моим щекам мгновенно хлынули горячие слезы. Я до сих пор не хотела верить в происходящее и старалась смотреть ей в лицо, чтобы уловить какую-то фальшь, распознать вранье, найти брешь в ее голосе.

– Позже тебе подробно расскажут о том, как именно это случилось. Самое главное в том, что он стал первым для нас с начала операции. Он – первая потеря, и при этом он даже не был военным, – она сделала короткую паузу и, наконец, подняла глаза на меня. – Это не было несчастным случаем. Его убили.