В эту ночь Лиза почти не спала. Бродила по спальне, замучила горничную, раз пять порывалась то написать Алексу злобное письмо, то, напротив, записку с извинениями. Напрасно она вспомнила эту безголосую певицу… Лизе вовсе не хотелось обижать Алекса – само как-то вышло. Однако ж слова извинения не хотели ложиться на бумагу, и Лиза пообещала себе, что напишет письмо утром. С тем и уснула.

А проснувшись, поняла, что волна совершенно искренней ярости к Алексу захлестнула ее с новой силой. Жалкий безвольный слизняк! Как можно любить женщину, которая тебя отвергла?! Совершенно невозможно! Это его даже роднит с Гаврюшиным! И такого мужа желает ей отец?! Надеется, что этот слизняк, Алекс Риттер, защитит ее, случись что? Ежели отец и правда так думает, то ему нужно немедленно оставить служебные дела и выращивать помидоры в приусадебном парке, как прочие благородные старцы, ибо решения он принимает в корне неправильные!

Встав чуть свет, Лиза растолкала горничную и велела немедленно нести ей письменные принадлежности. Но села писать не Алексу, и не отцу, и даже не Гаврюшину. Лиза написала короткую записку Виктору Алифанову и просила его приехать немедля. А после переоделась в легкомысленное утреннее платье и села к окошку дожидаться.

Виктор был единственным, кого Лиза могла бы назвать другом. Они были откровенны, честны меж собой – Виктор понимал ее с полуслова, в конце концов! Лиза даже знала, что Виктор влюблялся довольно часто, но, сколь бы ни была хорошенькой очередная его зазноба, он никогда не сох по ней дольше недели. По мнению Лизы, Виктор не был очень уж привлекателен внешне, но та легкость, с которой он шагал по жизни, молодецкий задор, обволакивающий бархатный баритон, которым он пел цыганские романсы под гитару, – все это заставляло девиц (да и дамочек в возрасте) влюбляться в него без оглядки.

Пожалуй, что и сама Лиза не была исключением… Виктор нравился ей, определенно нравился. Особенно четко она поняла это, когда ее сердце радостно затрепетало, едва его сани показались под окошком особняка. Лиза тотчас бросилась встречать гостя.

– Лизонька, что стряслось? Вы плакали? – спросил он первым делом.

– Все плохо, Витя, очень плохо.

Лиза всхлипнула и по-свойски обняла его, уткнулась носом в плечо. Виктор напрягся:

– Батюшка ваш дома ли?

– Нет… вы проходите, Витя, я велю немедля принести кофе – вы, должно быть, и не завтракали.

– Это было бы кстати…

– А впрочем, нет, не раздевайтесь – лучше прогуляемся.

Виктор не очень-то обрадовался необходимости снова идти на мороз, но мужчины, дети, собаки и даже иногда кошки слушались Лизу беспрекословно. За исключением, правда, особенно мерзких индивидов вроде Алекса Риттера! Но Виктор к последним не относился, поэтому снова натянул пальто, взял трость и вслед за Лизой отправился гулять в парк.

Впрочем, здесь мыслям о ненавистном Риттере и вовсе было раздолье: парк, вытянутый по форме, простилался вдоль Гимназической набережной и решетчатым ограждением упирался аккурат в стену доронинского особняка, где Риттер теперь и обосновался. Повезло же им с папенькой с соседями! Летом от них можно было хотя бы отгородиться высокими раскидистыми яблонями, но сейчас, в феврале, голые деревья выставляли все как на ладони.

Лиза уцепилась за плечо Виктора Алифанова, вещающего о каких-то светских новостях, хмуро глядела на окна доронинского особняка и думала о своем.

– Вы знаете что-нибудь о младшем Гаврюшине, Витя? – спросила Лиза, перебив Виктора на полуслове. – Он, кажется, в Казанском университете учился, как и вы?

– Да, и впрямь учился, – согласился Виктор, легко перепрыгивая на новую тему. – Забавно, я прежде о том и не задумывался! Да что о нем рассказать… Батюшка его, Иван Ефимович, богатый купец из кержаков[4]. Гласный, однако в городском собрании не часто его увидишь – все в делах да в разъездах. А еще, я слышал, метит он на место городского головы, когда…

Виктор смутился, а Лиза нетерпеливо закончила сама:

– Когда мой папенька в отставку выйдет. Это я тоже слышала – да не о том, Витя, я вас спрашиваю! Не про отца, а про самого Кирилла Ивановича расскажите. Что он за человек? Тоже ходит в это ваше варьете?

Виктор хохотнул, воровато оглядываясь по сторонам, но, когда убедился, что с Лизой они одни, не смущаясь, поделился:

– Ох и нравитесь вы мне, Лизонька, вашей прямотою! А что до Гаврюшина: нет, пожалуй, в подобных местах я его ни разу не видел. А впрочем, тихий он, незаметный, о нем и сказать нечего. Учился не на медицинском, а то ли на юриста, то ли на лингвиста… плохого о нем не слышал. Как, впрочем, и хорошего, любезная моя Лизонька. Нынче Гаврюшин папеньке в купеческом деле помогает. Хотя пару лет назад, я слышал, уезжал куда-то, а вернулся вот только, незадолго до Рождества.

– Вскоре после меня он вернулся, – раздраженно, злясь на Гаврюшина, подсказала Лиза. – И ездил за мною, в Петербург. В тех же самых местах появлялся, что и мы с тетей.

– Вот как?..

Лиза скосила глаза на его лицо, и ей показалось, что обычно беспечный Виктор чуть напрягся. Даже свел брови над переносицей. Никаких особенных намеков он прежде ей не делал, но… вдруг ему не все равно?

И тогда Лиза решилась признаться:

– Вчера Кирилл Гаврюшин просил моей руки. У отца. И батюшка заявил мне, что согласится.

Виктор воззрился на нее, не зная, что и сказать…

– Пойдемте сядем, – сказала за него Лиза.

Парковая дорожка упиралась в резную беседку. Лиза всегда любила это место: в детстве играла здесь в куклы с нянюшками, в юности читала книги и готовилась к занятиям на курсах. Позже, когда папенька посвятил ее в некоторые городские дела, касающиеся благотворительности, изучала здесь документы и постановления…

Виктор нередко бывал с нею в этой беседке, но столь откровенный разговор меж ними случился впервые.

Лиза смотрела в его лицо – простое, знакомое до самой последней точки на радужке голубых глаз. Она знала, что из Виктора вышел бы отвратительный муж… вероятно, еще хуже, чем даже из Гаврюшина. Но если бы он предложил ей что-то подобное – она бы согласилась не раздумывая.

Только он не предложит.

Когда-нибудь, лет через пять или даже десять, когда его батюшка подыщет ему подходящую невесту, он, может, и женится. Но не раньше. И не на ней.

– Да полно вам, Витя, скажите хоть что-нибудь! – Лиза вдруг рассмеялась немного натянуто и взлохматила его мягкие светлые кудри.

– Что тут скажешь… Вы любите Гаврюшина?

Лиза снова рассмеялась:

– Разумеется, нет!

А потом, будто что-то толкнуло ее, она подалась вперед. К Виктору, к его губам. Замерла, почти коснувшись их, чувствуя его тепло и то, как смешиваются их дыхания, – и ждала, что главный шаг сделает все-таки он.

Не дождалась.

Виктор не шевелился и будто обмер от страха.

Тогда Лиза, хмыкнув, поцеловала его сама. Закинула руки ему на плечи и с удовольствием почувствовала, что Виктор все-таки обнял ее, крепко прижал к себе и целовал теперь довольно напористо, горячо и страстно. Даже забыл, как обычно, воровато оглянуться по сторонам.

Напрасно в этот раз… потому что и минуты не прошло, как Лиза услышала совсем рядом посторонние шаги – тяжелые и размашистые. А мигом позже через плечо Виктора увидела ворвавшегося в беседку Алекса Риттера, глаза которого метали молнии.

Ей показалось, Риттер с разбегу отшвырнул бы Витю в сторону… не отпрыгни она от него сама.

– Я… я не ждала вас, Алекс… Вы к папеньке? – растерявшись вконец, бормотала Лиза.

И, взглянув на его покалеченную руку, внезапно, будто осенило, она поняла, как и при каких обстоятельствах он получил ранение… Он же стрелялся из-за этой певицы! И один бог знает, на что еще способен, ежели его разозлить.

– Я не к вашему папеньке, Елизавета Львовна. Я к вам. Могу я поговорить с вами? – На Виктора он не взглянул, но требовательно добавил: – Наедине.