Молча ставлю сумку на забросанный бумажками стол и иду за шефом. Тонкий шлейф спиртного разливается в коридоре тошнотворной рекой. Прячу нос под ладонью и пробегаю мимо журналистов, пряча взгляд. Чего они все так таращатся на меня? Отряхиваюсь от неприятного ощущения надвигающейся беды.

В коридоре холодно, пробирает до костей, а в кабинете начальника плюс тридцать – можно загорать под калорифером. Пот мигом выступает на висках, скатывается по щекам тонкими ленточками, а плечи сковывает изморозью, будто у меня жар.

Не люблю, когда меня отчитывают.

– Что произошло в моём кабинете? Валерий Кузьмич, что-то с макетом?

– Я расскажу, что не так, – говорит он с яростью и, рывком погрузившись в кресло, туго сплетает перед собой сальные пальцы. Смотрит разочарованно и продолжает выливать на меня свой гнев: – Ты чью иллюстрацию использовала для прошлого номера?

– На обложке?

Начальник отвечает кивком, и кривизна рта посылает в меня пренебрежение.

– Мой, – говорю, но сердце ёкает и замирает под горлом с глухим «тук».

– Правда? – Валерий толкает по столу белоснежный лист, и я понимаю, что моей карьере пришёл конец. Вот так просто. Один документ – и нет моих заслуг, а имя опорочено навсегда.

Судебный иск кричит обвинениями в плагиате и воровстве. Кто будет разбираться, что друг подарил идею, помог с наброском, а потом… передумал. Правильно. Никто не будет оглядываться на наши отношения. Факт воровства есть? Этого достаточно для разрушения моей жизни.

И я даже знаю почему Вова написал эту бумагу.

– Но… – холодный металл предчувствия раздвигает рёбра и заставляет меня сделать лишний вдох. Хватаю вдогонку ещё один, но он начинён горечью и жестоко дерёт глотку, будто я глотнула гвоздей.

– Пиши заявление об уходе по собственному желанию, – категорично отрезает редактор и ещё глубже вонзает острие невидимого ножа в грудь.

– Но это же я рисовала, – пытаюсь защититься, но понимаю, что бессмысленно. Кабинет становится тесным, тёмным, мне хочется убежать и спрятаться, как маленькой беззащитной девчонке. Опускаю голову и шепчу: – Мы рисовали вместе.

– Ты должна была указать его авторство! – верещит Валерий и хряпает по столу кулаком. Я вздрагиваю и пячусь назад. – Это ведь не детские игры, Новикова!

– Я знаю, но он сам просил остаться в тени.

– Плевать, что просил! Значит, должна была взять, – подчёркивает Кузьмич и утыкает толстый палец в стол, – письменный. Отказ. От. Авторских прав! А не подставлять журнал! – добивает с криком. – Иди, можешь не отрабатывать. Всё равно праздники на носу. Возьмёшь расчет, и будь здорова. – Он отмахивается от меня, как от назойливой букашки, а мне совсем дурно становится. – Рекомендаций не будет, извини, Яра.

– А как же номер? – сиплый голос совсем не похож на мой. Нервы колючим ежом расползаются по телу и замирают в груди. Всё кончено. Из-за моего отказа, Вова решил меня утопить, а ведь я ему верила, делилась сокровенным. Зря. Влюбленные не знают пощады. А любящие и подавно.

И четыре года моего изнурительного труда дизайнером сожглись одним обвинением, покрылись пеплом, разбили надежды и оставили меня наедине с призрачной любовью.

Только один человек знал о моей тайне.

И он предал меня.

Стоны вновь кажутся не моими,

будто бы я провалилась в безвестность.

Я никогда по тебе не остыну,

и наша любовь, как слова из песни…

Двадцать восьмого декабря засыпаю под утро. Я не хочу этой встречи, но бренное тело отключается, когда серое молоко рассвета просачивается сквозь тюль.

Мой любимый призрак улыбается, а в глазах горят жадные огоньки.

– Ты задержалась, – говорит лукаво, с порывистым шёпотом, а я не могу уловить его тембр и запомнить голос. Он каждый раз другой: неведомый, незнакомый.

Стою посреди комнаты и жадно хватаю воздух. Мне рядом с ним всегда всего мало. Воздуха, тепла, света, страсти…

– Отпусти меня. Не мучай, – говорю, а сама вопреки словам тянусь к его щеке. Хочу рассмотреть знакомые черты, родинки, морщинки. Хоть что-то, за что можно зацепиться в реальной жизни. А вижу только глаза. Золотые, невозможно глубокие, с чёрными расширенными зрачками и отражением моего испуганного лица и копны алых волос. Сон размывает образ Призрака и уничтожает меня. Ещё два дня, и любимый снова растает на целый год.

И это меня огорчает и мучает больше, чем предательство друга. Чем увольнение и полный мрак в будущем.

– Ты сама меня держишь, – отсекает разговоры и оказывается ближе. Я слышу слабый запах чайного дерева. Невесомый, как и его облик.

– Скажи, кто ты?

Тысячу раз заданный вопрос остается без ответа. Тёплая рука приподнимает ночную сорочку и скользит по груди, сжимает, не спрашивая разрешения. Торможу его, перехватив пальцы.

– Имя скажи! Где тебя найти? Умоляю…

– Нет, это не поможет, – он усмехается и наклоняет голову. Волосы щекочут ключицу, но я не могу рассмотреть их цвет.

Призрак склоняется, гладит меня горячим дыханием, касается губами груди, обхватывает сосок, прикусывает до легкой боли и водит языком по кругу ареолы. Нежно мучает, а затем резко отталкивает меня на кровать.

– Прошу… – шепчу неистово. – Четвёртый год я, как в бреду. Или явись мне, или уходи. – Выгибаюсь от его ласк, хочу усилить прикосновения, чтобы запомнить их. Призрак прижимает меня сильней к постели и не позволяет раскрепоститься, владеет, будто не он в моем сне, а я в его.

– Всему своё время, – говорит и второй рукой немного раздвигает мои бедра. Водит пальцами по коже и шумно дышит. – Скажи, ты будешь меня ждать? – ласкает и смотрит. Будто прожигает насквозь. Мучает. Испепеляет.

– Не-е-ет, – не краснея вру. – Я не хочу тебя больше ждать. Ты не хочешь раскрыть себя, значит, я начну строить новую жизнь.

В пламени его радужек загорается ревность.

– С другом, который предал?

– Не твоё дело! Ты призрак, тебя вообще в моей жизни нет! – Пытаюсь оттолкнуться, но он сильнее напирает и проникает пальцами глубже, растягивая меня изнутри, заставляя вскрикнуть.

– Будешь ждать, сказал. Я не отпускаю тебя. И никогда не отпущу, потому что ты моя. Мой мираж.

– Бессовестный, – еле выговариваю, язык заплетается, а надломленный вожделением голос не хочет слушаться. В голове фейерверк от наката эмоций и страсти. Ловлю мерцание ёлочных гирлянд за крепкими плечами моего мучителя.

Я никогда не отмечаю Новый год, в моем доме тихо и пусто в последнюю ночь декабря, потому что этот праздник наполнен болью и тоской разлуки. Разлуки с тем, кого на самом деле не существует.

Когда темп его движений во мне ускоряется, я рычу сквозь зубы: – Ненавижу-у-у.

– Любишь… – властно припечатывает он и наклоняется к губам. Толкается языком в рот настойчиво, рождая трещины на моих защитных ограждениях. Шарит по телу горячими ладонями, распаляет так, что я не могу дышать и беспомощно тяну его на себя.

Призрак всегда приходит без одежды: но и цвет кожи не различим в иллюзии сна. Я представляю его себе смуглым, как крепкий кофе. Хочу до безумия: то ли прогнать, то ли сделать своим навсегда. Это безумие, и я уже давно неизлечимо больна.

– Можно я с тобой останусь? Во сне. Не хочу возвращаться во мрак реальности. Прошу тебя… Забери.

– Уверена, что ты спишь, когда со мной? Или, что бодрствуешь, когда просыпаешься? – отодвигает руку, разрешая мне секунду передохнуть, и забрасывает мои ноги себе на бедра.

Приятное тепло наполняет меня с мягким толчком. Жёсткие губы накрывают рот, не разрешая говорить. Да и я и не смогла бы: стон рвётся наружу, цепляется за его язык, переплетается с шумным дыханием. Его или моим. Не важно.

– Ты отравил меня, – жалобно шепчу, когда он отрывается, чтобы перевернуть. Дерзкий, сильный и мой. Хватаюсь за спинку кровати и принимаю его жар. Плачу от распирающей приятной боли, что заливает низ живота и ошпаривает поясницу, и наклоняюсь ниже, упираясь на локти. Сильные ладони оглаживают мои бедра и тянут рывком на себя.