Но сейчас уже слишком поздно об этом жалеть, так что я натягиваю на голову капюшон и прячу замотанное шарфом лицо в высокий воротник парки. И иду по двору, хотя все мои инстинкты кричат мне поскорее убраться обратно внутрь.

Но мне всегда говорили, что важные дела надо начинать и кончать в соответствии с заранее намеченным планом, и я вовсе не желаю весь остаток учебного года сидеть тут взаперти, как пленница. Лучше умереть.

Я засовываю руки в карманы и продолжаю идти.

Поначалу я чувствую себя так скверно, что могу думать только о морозе, о том, как он действует на мою кожу, хотя едва ли не каждый ее дюйм покрыт несколькими слоями теплой одежды.

Но чем дольше я иду, тем теплее мне становится, так что я ускоряю шаг и наконец-то начинаю оглядываться по сторонам. Солнце встало часа четыре назад, почти в десять утра, так что сейчас у меня впервые выдалась возможность увидеть здешнюю глухомань при свете дня.

Как же тут все красиво – даже на территории школы. Мы находимся на склоне горы, так что мне постоянно приходится идти либо вверх, либо вниз, что на этой высоте отнюдь не просто, хотя теперь мне уже стало намного легче дышать, чем два дня назад.

Сейчас, в ноябре, растений вокруг немного, но везде виднеются вечнозеленые деревья. И их зелень красиво смотрится на фоне белого снега, который устилает здесь почти все.

Мне любопытно, как это – слепить снежок, но я, конечно, не снимаю перчаток. Я нагибаюсь, беру горсть снега и пропускаю его сквозь пальцы, просто чтобы посмотреть, как он сыплется вниз. Когда он высыпается, я снова нагибаюсь, беру еще снега, затем леплю из него комок, как говорил Флинт.

Это легче, чем я думала, и через несколько секунд я уже изо всех сил швыряю получившийся снежок в ближайшее дерево, стоящее слева от развилки, которую дорожка образует впереди. И с удовлетворением смотрю, как он ударяется о ствол и взрывается, после чего иду к левому ответвлению дорожки.

Но, подойдя к дереву, я понимаю, что еще никогда не видела ничего, подобного этим его темным, корявым корням. Огромные, серые, шишковатые, хаотически переплетенные и словно вышедшие из какого-то страшного ночного кошмара, они едва ли не кричат прохожим: «Берегись!» Добавьте к этому обломанные ветви и местами содранную со ствола кору – и кажется, что этому дереву самое место в фильме ужасов, а вовсе не на безупречно аккуратной территории Кэтмира.

Не стану скрывать – я настораживаюсь. Да, я знаю, нелепо испытывать отвращение к дереву, но чем ближе я подхожу, тем уродливее оно выглядит и тем более стремной кажется мне тропа, которую оно охраняет. И, решив, что, отправившись на прогулку, я и без того уже достаточно далеко вышла из своей зоны комфорта, я иду не налево, а направо, по дорожке, которая освещена солнцем.

Этот мой выбор оказывается удачным – за первым же поворотом я вижу несколько флигелей. Я останавливаюсь, не доходя до них, поскольку там сейчас наверняка идут занятия, и мне совсем не хочется, чтобы меня застукали, когда я буду заглядывать в окна классов, как какая-нибудь извращенка.

К тому же перед каждым таким домиком установлена табличка, на которой написано его название и указано, что в нем преподают.

Один из наиболее крупных флигелей называется Чинук, и в нем преподается изобразительное искусство. Я занимаюсь живописью с тех самых пор, когда поняла, что цветные карандаши годятся не только для раскрашивания книжек-раскрасок, и сейчас мне очень хочется подбежать ко входу, распахнуть дверь и посмотреть, что собой представляет здешняя изостудия, в которой мне предстоит работать.

Но вместо этого я достаю телефон и делаю фотографию таблички. Надо будет погуглить слово «чинук». Я знаю, что оно означает «ветер», по меньшей мере, на одном из языков коренных народов Аляски, и будет интересно выяснить на каком.

Вообще-то надо будет погуглить все непонятные слова на этих табличках, и, обходя флигели – одни побольше, другие поменьше, – я фотографирую каждую табличку, чтобы затем выяснить значение всех не известных мне слов. К тому же, думаю я, это поможет мне запомнить, где что находится, ведь я понятия не имею, в каких аудиториях преподаются предметы из моего списка.

Я немного беспокоюсь – а что, если тех предметов, занятия по которым проводятся в этих домиках, окажется слишком много? Что же мне тогда делать? Бегать каждую перемену в мою комнату, чтобы напялить на себя все эти теплые одежки? А если да, то сколько здесь, в Кэтмире, длятся перемены? Потому что шести минут – столько длилась каждая перемена в моей прежней школе – мне определенно не хватит.

Дойдя до конца ряда построек, я вижу выложенную камнями дорожку, которая, похоже, идет по территории школы, ведя к противоположной стороне замка. Меня охватывает странное чувство, похожее на то, которое я вчера вечером испытала в библиотеке: внутренний голос говорит мне, что надо повернуть назад, и я на секунду останавливаюсь.

Но я знаю, что это просто-напросто игра моего воображения, как и тогда, когда меня напугало то дерево, а потому избавляюсь от непонятного чувства и продолжаю идти вперед.

Но чем дальше я отхожу от главного здания, тем более пронизывающим становится ветер, и, чтобы не замерзнуть, я ускоряю шаг. Теперь ясно, что мне однозначно не станет жарко и можно распрощаться с мыслью об избавлении от одного из слоев одежек, как предлагал тот веб-сайт. Напротив, с каждой секундой все более и более реальной становится перспектива превратиться в ледышку.

Но я все равно не поворачиваю назад. Кажется, теперь я обошла уже более половины территории школы, а раз так, идя вперед, я скорее дойду до главного здания, чем если направлюсь назад по той же дороге, по которой пришла. И я еще плотнее обматываю шарфом лицо и продолжаю идти вперед.

Я прохожу мимо деревьев, мимо замерзшего пруда, на котором я бы с удовольствием покаталась на коньках, если бы мне удалось удержать равновесие во всех этих одежках, затем вижу еще два небольших флигеля. Табличка перед одним из них сообщает, что этот домик называется Шайла и что там находится магазин, а на табличке, прибитой над дверью второго, написано: «Танана – студия танца».

Названия этих флигелей прелестны, однако количество преподаваемых в них предметов немного удивляет меня. Не знаю, чего именно я ожидала от Кэтмира, но определенно не такого. Здесь преподаются все предметы, предлагаемые для изучения в обычной старшей школе, но сколько же тут и других, которых в государственных школах не сыщешь днем с огнем.

Надо признать, что все известные мне сведения о дорогих школах-пансионах почерпнуты из старого DVD моей матери с фильмом «Общество мертвых поэтов», который она заставляла меня смотреть вместе с нею раз в год. Но показанная в этой картине частная школа-пансион Велтон отличается от Кэтмира. В Велтоне царили сверхстрогость, сверхжесткость и сверхчванство, а в Кэтмире, похоже, наблюдается только последнее из трех.

Ветер все усиливается, и я еще больше ускоряю шаг. Дорожка проходит мимо нескольких больших деревьев – не вечнозеленых, а голых, безлистных, с ветвями, покрытыми инеем и усеянными сосульками. Я останавливаюсь, чтобы полюбоваться ими, потому что они красивы и потому что преломляемый ими солнечный свет образует на земле у моих ног пляшущие радужные пятна.

Я так очарована этой причудливой игрой света, что некоторое время готова терпеть даже ветер, поскольку именно он заставляет радужные пятна плясать. Однако в конце концов мне становится слишком холодно стоять на месте, и я, миновав деревья, выхожу к еще одному замерзшему пруду. Судя по всему, он являет собой место отдыха, поскольку вокруг него стоят скамьи, а в нескольких ярдах от дорожки возвышается увенчанная снежной шапкой беседка.

Я делаю пару шагов в ее сторону, подумав, что можно было бы посидеть в ней и минутку отдохнуть, но тут замечаю, что она уже занята: в ней сидят Лия – и Джексон.

Я дала себе слово, что, увидев Джексона в следующий раз, не стану спасаться бегством, как напуганный кролик, но сейчас определенно не лучшее время для того, чтобы толочься рядом. Ведь все в облике этих двоих так и кричит, что они говорят о чем-то очень серьезном. И, что еще важнее, о чем-то сугубо личном.