И именно об этом продолжает размышлять Георгий Адамович в критической статье «Литературные заметки. Книга 1»: «Величайшею ценностью старой русской литературы было её представление о личности, – т. е. о человеке. Первый вопрос, который мы к теперешней литературе обращаем, таков: какое представление о человеке создала она, – и в лихорадке всех теперешних «строительств» какой тип личности она ищет и вырабатывает?.. Наиболее значительные и зрелые произведения советской литературы написаны на тему этих вопросов, наиболее важные диалоги в ней ведутся вокруг них. Губительность индивидуализма ощущается всеми… Пафосом общности можно было бы назвать то, что одушевляет советскую литературу. Если же пытаться дать определение тому, против чего она в самых страстных своих устремлениях направлена, то надо сказать: против одиночества, против индивидуализма, против замкнутости человеческого сознания в самом себе… Одних этих слов достаточно, чтобы признать, что советская литература говорит не о пустяках…»

И мы видим в произведениях Степанова, что в «Порт-Артуре» события и персонажи группируются вокруг фигур Звонарёва и Вари, как и в продолжении повествования. Возникшая в первом романе некая общность сблизившихся людей получает в дальнейшем более обширное, закрепляющее определение. Всех их, бывших участников обороны Порт-Артура, сплотили похожие взгляды, отношения к событиям, стремление к борьбе; они ощущают себя единым, о котором Борейко в конце романа говорит: «Соберутся все свои, одна семья… Звонарёвых». И хотя в книге самим Звонарёвым автор уделил меньше внимания, выводя на большие роли других персонажей, тем самым писатель тоже подчёркивает, что «Семья Звонарёвых» приобретает уже символический смысл.

Михаил Стрельцов, член Союза российских писателей и Русского ПЕН-центра

Воинский эшелон медленно подошёл к Рязанскому[4] вокзалу. На перроне выстроились рослые широкоплечие солдаты лейб-гвардии Семёновского полка[5] в серых шинелях, подпоясанных белыми гвардейскими ремнями. У каждого на ремне были надеты два патронных подсумка, на винтовках поблескивали штыки. Лихо заломленные бескозырки с синими околышами и синие погоны с императорскими вензелями придавали солдатам особо торжественный и грозный вид. Офицеры, в ремнях с револьверными кобурами и чуть приподнятыми из ножен шашками, находились в полной боевой готовности.

– Что, брат, никак для встречи героев собрались? – осипшим голосом спросил один из солдат своего соседа.

– Эге. Разве не видишь? Аккурат для встречи! И винтовочки, и патрончики. Всё в полном порядке. Попробуй пошебуршись!

– Разговоры!.. – пронзительно резким голосом протянул старший офицер, щеголеватый гвардейский капитан. – Открыть вагоны! Прибывшим не отходить от эшелона. Солдаты сгружают вещи и выстраиваются в две шеренги около своих вагонов. Господ офицеров попрошу находиться при своих взводах и строго следить за выполнением моих распоряжений.

Окинув быстрым взглядом весь эшелон, капитан двинулся к классному вагону, из которого уже вышли несколько артиллерийских офицеров. Один из них подошёл к капитану и, вытянувшись перед ним, представился:

– Начальник эшелона демобилизованных солдат Квантунской крепостной артиллерии[6] прапорщик Звонарёв!

– Лейб-гвардии Семёновского полка капитан фон Поппе! – отрекомендовался гвардеец, пожал прапорщику руку и справился, кто находится в классном вагоне.

– Его превосходительство бывший командир Квантунской крепостной артиллерии генерал-лейтенант Белый и артиллерийские генералы Тахателов и Мехмандаров, а также несколько раненых офицеров. Среди них один тяжелораненый – поручик Борейко, – доложил Звонарёв.

Капитан предложил ему ознакомиться с распорядком выгрузки эшелона, а сам зашёл в офицерский вагон. Здесь он представился Белому[7] и другим генералам.

– Ваши превосходительства и господа офицеры могут пройти в буфет первого и второго класса. Окна там завешены, вокзал охраняется, так что вы будете находиться в полной безопасности.

– В Питер-то поезда ходят? – поинтересовался Белый.

– Раз в сутки под усиленной воинской охраной, – сообщил капитан и кратко познакомил прибывших офицеров с обстановкой. – Весь путь от Москвы до Петербурга охраняется войсками. Положение здесь, в Москве, тоже крайне напряжённое. Уже с неделю идут бои с рабочими. Мы, как только приехали, сразу очистили от них всю Каланчевскую площадь, заняли все три вокзала и мастерские. Пришлось прибегать к жестоким мерам – вплоть до расстрелов на месте. Даже артиллерию пускали в ход.

– Неужели артиллерию? Против рабочих? – не поверил Тахателов. – Это всё равно что из пушек по воробьям палить!

Капитан чуть усмехнулся краешком губ.

– Напрасно вы так думаете, ваше превосходительство! Эти проклятые «воробьи» только в моей роте убили двух и ранили с десяток солдат. Кроме того, пострадали два моих офицера. Стреляют отовсюду: из-за угла, из форточек, с крыш домов. Бросишься искать – никого нет, будто сквозь землю проваливаются. Но у меня гвардейцы – ребята первый сорт. На них можно положиться. Всю эту вшивую рвань уничтожат в два счёта.

– Без суда и следствия? Позвольте, как же это можно так расправляться с людьми! – возмутился Мехмандаров. – Ведь не все же стреляют по вас?

– Миндальничать, ваше превосходительство, тоже нельзя, – решительно возразил капитан. – Иначе нас всех из-за угла перебьют, как куропаток. Взять, к примеру, эту площадь. Стоило нам прикончить здесь несколько человек, – я имею в виду захваченных инсургентов, – и сразу стало тише…

– Да, ваша задача не из почётных, – заметил Тахателов. – Не завидую вам.

Фон Поппе недовольно передёрнулся.

– Я, прежде всего, офицер и должен беспрекословно выполнять приказы начальства, – отчеканил он раздражённо.

Генералы вышли из вагона и в сопровождении денщиков с чемоданами направились на вокзал. Немного проводив их, фон Поппе вернулся к эшелону.

Артурцы в мохнатых маньчжурских папахах вытаскивали из вагонов свои вещи и складывали их на перроне. Гвардейцы-семёновцы строго следили за тем, чтобы никто из солдат не отходил от эшелона. Всех, кто нарушал эти указания, они бесцеремонно оттаскивали за шиворот на место и подталкивали в спину прикладами.

– Довоевались мы… Как паршивых собак, взашей гонят, – озорно сверкнув голубыми глазами, крикнул молодой артурец.

– Ну-ну, поговори ещё, – замахнулся прикладом солдат.

– Ты, дядя, не очень-то балуй. А то знаешь, что с такими игривыми бывает? Враз посурьёзнеешь…

Нарастающее возмущение артурцев остановил резкий свисток фон Поппе. На перрон быстро выкатили два пулёмета. Стволы были враждебно направлены на толпу. Безоружные артиллеристы, бранясь и хмуро поглядывая на карателей, нехотя выстраивались возле своих вещей.

– Ваше благородие, – обратился один чернобородый, с широким шрамом на лбу артурец к Звонарёву, – что же это получается? Целый год Артур защищали, кровь свою не щадили там, а тут за шиворот хватают, да ещё и пулемётами стращают.

– Ничего не могу сделать, братцы, – развёл руками Звонарёв. – Тут сейчас идёт настоящая война.

– С бабами да детишками воюют, – крикнул кто-то язвительно. – Оно и видно – гвардейцы!

– Прекратить галдёж! – зло заорал фон Поппе.

– А вы не дюже, вашскородие, – зашумели артурцы. – Неча нас, как собак, на морозе держать.

– Водочки б поднесли!

– Жди от такого!

– Куда дальше едете? – сбавив немного тон, обратился к солдатам фон Поппе. – Кому на юг, тех на Курский вокзал отправим. Там формируются эшелоны на Курск, Харьков, Екатеринослав, Ростов-Дон. Кто на запад или в Польшу, тот на Смоленский вокзал пойдёт. Оттуда на Вязьму, Смоленск, Минск, Варшаву. Будете идти строем, под конвоем моих солдат. Всякий, кто отстанет или убежит, будет считаться дезертиром. А за это – расстрел на месте. Понятно?