Гости, неумело скрывающие душевное разочарование по результатам несостоявшегося судилища, без лишних слов и неуместного энтузиазма уныло поднялись из-за стола. Поочередно поручкались с легендарным комдивом, по традиции обменялись интернациональным победительным жестом с зажатым у плеча кулаком и потопали восвояси по лесной извилистой дорожке.

  Ни раскаты зловещего грома, ни первые крупные капли дождя не могли разогнать безнадёгу, что волчьей хваткой вцепилась им в горло и не давала надежды на продых, хоть на малый глоток торжества коммунизма. Не знали, не понимали, конечно, они, что коммунизмом как раз и был их исступлённый нечеловеческий труд. Этот дурман оголтелой работы, как способ проживания мелькающих дней, без должной награды за труд, может, и был, и являлся ярчайшей вершиной их советского житья-бытья. И это тоже извечная драма, никогда не решённый вопрос: что дороже для благодушного человека, что способно приносить наибольшее удовлетворение - давать или брать? Казалось бы, проще всего единовременно давая и брать, но тогда не получится испытать величайший восторг, тотальное к жизни презрение. Но это уже между прочим удел святых и юродивых.

  Долго сидел за омытым грозою пеньком насквозь промокший Василий Иванович. Он даже не обратил внимания, как из небесного корыта окатило Разлив шрапнельной россыпью града, как остервенело хлестали его по щекам тугие ветви холодных дождевых струй. И всё сидел, прямо смотрел перед собой ничего не видящим внутренним взором, пробираемый мелкой дрожью от внезапного ненастья и невыразимой внутренней стужи. Бесполезной оказалась серая каракулевая бурка, которую предусмотрительно доставил денщик ещё при начале потопа и которая теперь оплывшим мокрым квачом распласталась на залитой дождевою водою скамейке. Едва ли и Анкины тёплые груди способны были в эту годину глубокой печали отогнать от сердца лютую сердечную стынь.

  - Командир, - в который раз уже из сухого шалаша голосом заботливой няньки тоскливо отозвался Кашкет, - ведь наверняка заболеете, неровен час чахотку прихватите, было бы из-за чего над собой измываться. На кой чёрт сдались вам все эти электростанции и ленинский план, чтобы осчастливить ими неблагодарное человечество. Давайте лучше на балалайке для вас что-нибудь для души поиграю.

  Когда озноб перешел в состояние зубодробильной трясучки, Василий Иванович тяжело стащил с себя доверху залитые дождем сапоги, поочередно вытрусил из них вездесущую воду и, не оборачиваясь, побросал в сторону шалаша, предвидя наперёд, что стерегущий Кашкет тотчас подхватит и начнёт приводить их в порядок. Такая же участь постигла и габардиновые галифе, из которых ещё в начале дождя был предусмотрительно эвакуирован мобильный телефон.

  Неожиданно Чапай, в мокрых семейных трусах и прилипшей к груди гимнастёрке, выскочил одним прыжком на центральный пенек, резко выхватил из чехла кавалерийскую шашку, сделал пару отчаянных с присвистом махов и стремительно загородил в ножны клинок. Буйную его, открытую всяким ветрам шишковатую голову, в который раз за последнее время, пронзила гнетущая мысль о невозможности принципиально изменить что-либо в окружающем мире. Что лишало положительного смысла и его собственную жизнь, и суровую до безобразия революционную борьбу. Однако в закалённом бесконечными боями командирском сердце оставались непоколебимая ответственность, долг перед близкими, перед однополчанами, перед памятью погибших товарищей, наконец. И Чапаев, будто после отобравшей все силы безжалостной сечи, едва держась на босых с синеватыми прожилками ногах, направился к командирскому шалашу.

  В незамысловатом лесном жилище примирительно пахло нежностью сена, благоуханием сушёного разнотравья, пёстрыми пучками развешанного Кашкетом под камышовой кровлей. Не только на случай нечаянных хворей, но и просто для заварочных ароматов. Молча разделся легендарный комдив донага, укутался в запасную Анкой пошитую тёплую бурку и, так же ни слова не обронив, погрузился в сладкое, врачующее тревожную душу забытьё.

  В ушах послышался далёкий перезвон колокольчиков хрусталя - верный спутник несущейся в неизвестность дороги. Замелькали верстовые столбы, полустанки, и вот прямо перед собой он увидел добродушное лицо убиенного Николая Романова, который мягко трепал его за плечо и ласково говорил: "Василий, вставай, пора на работу".

  Чапаев со всей ясностью осознавал, что подобная встреча могла состояться где угодно, но только не на Земле. Стало быть, Господь, не предупредив, принял решение отозвать его навеки к себе. "Всё-таки поступил он не совсем по-приятельски, - подумал Чапай, - мог бы, конечно, заранее подсказать, чтобы и по службе, и в семье сделать последние распоряжения". Но не было страха, не было ни капли печали, не было положенной в таком случае жалости об оставленных людях. Почему-то не возникло естественного любопытства, не появилось желания прикинуть в уме, разобраться, что ожидает теперь впереди, какими сюрпризами встретит Создатель. То, что жизнь пока не закончилась, вселяло некоторый оптимизм, но зачем, почему она не закончилась, абсолютно не интересовало комдива.

  - На работу, так на работу, - покорно согласился Василий Иванович и так же, как все находящиеся в просторной военной мужской казарме, стал обряжаться в новую зелёную робу, услужливо поданную Николаем Вторым в протянутой руке. И покрой комбинезона, и размер мягких тапочек - всё на удивление ладно совпадало со статью комдива, и даже маленькая гребёночка для причёски усов обнаружилась в потаённом нагрудном кармане. Более того, драгоценный мобильный телефон, подарок товарища Фрунзе, тоже благополучно оказался при нём. Внутренний голос настойчиво шептал на ушко Чапаю, что с телефоном ни в коем случае не стоит на людях светиться, хотя бы до той поры, пока не опробует связь с заветным девятизначным абонентом.

  Где-то вдали, сквозь долготу расстояний и толщу переборок, по-корабельному ударила вахтенная рында, и одетые в зелёные комбинезоны товарищи, молча толпясь у входных дверей, стали скоренько выталкиваться на дежурное построение. Вместе со всеми, увлекаемый потоком людей, комдив пробирался по сложным переходам и лабиринтам со ступенчатыми маршами и скользящими спусками, пока наконец не оказался на геометрическом плацу верхней палубы огромного космического скорохода, очертания носовой и кормовой части которого едва улавливались в синеве фосфорического неба. Два мощных носовых прожектора прорезали для лайнера космический путь, небольшой третий фонарь на самом кончике верхней мачты сварочным светом сигналил морзянку для идущих на встречных курсах кораблей.

  Экипаж скорохода по-военному быстро справился с построением, и даже Василий Иванович с бывшим царём нашли себе место в расчётном строю. "Сейчас, наверное, заставят присягу принимать, - подумал Чапай. - Интересно, как у них здесь относятся к новобранцам, дедовщиной не травят? Клятв никаких даже под смертельной угрозой не собираюсь давать, пока сам не пойму, чем они на корабле занимаются".

  И вот откуда-то с верхней рубки послышалась усиленная репродуктором команда: "Романов, доставьте новичка к капитану, всему личному составу приказываю организованно разойтись по служебным постам. В добрый путь, дорогие товарищи".