Я пакую вещи весьма беспорядочно. Саша помогает мне, вдохновенно рассказывая про очередную не то 'козочку', не то 'кошечку'. Его рассказ заканчивается одновременно с моими сборами. Я быстро одеваюсь, друзья берут по чемодану, и мы идем к моему 'Москвичу'. Пока я грею двигатель, Саша спрашивает:

  - Проводить тебя до общежития, или сам доберешься?

  - Не надо. Если что, Головань наверняка знает дорогу, покажет. Ты поезжай к себе, а то бабка в избу не пустит! - говорю я.

  - Какая бабка? Мы, как две недели, сняли однокомнатную квартиру в пятиэтажном доме! Ты же нам ее и нашел! - удивляется Сашка.

  - Да? На счет бабки, я так, ну, Лену так назвал. К слову. В общем, потом поговорим, видишь, Головань заждался! Пока! - я, избегая смотреть Сашке в глаза, несу чушь, пытаясь как-то выкрутиться.

   Уже двигаясь по трассе, я спрашиваю у Голованя:

  - А бывает, что из памяти месяц жизни вываливается?

  - В России у мужиков порой полжизни 'вываливается', и все ничего!

  - Я не из подобного контингента. - Недовольно говорю я.

   В ответ Головань таинственно улыбается в полутьме салона. Оставшийся путь мы молчим, лишь он иногда ненавязчиво напоминает мне направление.

   В общежитии номер пять поселка Дальний, в двести семнадцатом номере, я нахожу популярный журнал, а в нем кроссворд с моими каракулями. Это сильно портит мне настроение. У меня не вызывает радости даже то, что эта комната гораздо просторнее и лучше обставлена, чем та, что я покинул.

   После того как мы заносим мои вещи, Головань неожиданно предлагает:

  - Григорий Алексеевич, а пойдемте ко мне!

  - Спасибо. Пожалуй, я откажусь. Устал, и разложиться надо.

   Тем не менее, он настаивает, мотивируя тем, что в это время суток в поселке поужинать негде, а продуктов, как он заметил, у меня нет. Мысль о том, что я могу отойти ко сну голодным, делает меня более сговорчивым.

   Доктор, бодро шагая летними туфлями по хрустящему снегу, приводит меня к многоэтажному дому. Дверь нам открывает его жена. Лицо у нее заспанное, мятое. Она говорит хриплым голосом:

   - О, как неожиданно! Обычно к нам никто не приходит. Володя не любит гостей.

   - Почему? - из желания подержать разговор, интересуюсь я.

  - Проходите, располагайтесь! Я ненадолго! - вместо ответа пространно говорит она и уходит на кухню.

   Мы проходим в гостиную. Оглядывая комнату, почти лишенную мебели, я замечаю на стене написанную маслом картину. Она талантлива, но совершенно безумна. Мое внимание к ней неприятно Голованю. Поэтому я отвожу взгляд и задаю нейтральный вопрос:

  - Жилплощадь своя или служебная?

  - Своя. Получили, как молодые специалисты. - Отвечает Головань так, будто обдумывает каждое слово.

  - Повезло...- говорю я, думая, чтобы еще спросить.

  - Повезло. - Соглашается Головань, а затем, повысив голос, интересуется, - Маш, где ты там? Поесть организуешь?

  - Обожди, приведу себя в порядок! - слышится из кухни.

  Головань просит меня снять рубашку, и, слушая мои легкие, говорит:

   - Вам непременно нужно бросать курить. А...,- он немного колеблется, потом решается сказать,- проблемы с памятью, так это потому, что у вас тяжелейшая депрессия. Вы никак не можете принять новую для вас среду, живете в прошлом. Заведите девушку, это вам поможет!

   Я краснею и не знаю, что сказать. К счастью, с подносом появляется Маша. По ней не заметно, чтобы она привела себя в порядок. Пожалуй, лишь глаза лихорадочно заблестели. Странно, от нее не пахнет, а то можно было бы подумать! Головань, присмотревшись, резко спрашивает у жены:

  - Маша, где сын?

  - Кажется, спит в своей кроватке. - Неуверенно отвечает она.