– Честно сказать, мы все умираем от страха. Бабушка уехала в деревню и не хочет возвращаться в Виторию, даже чтобы сходить к врачу… И что, ничего нельзя сделать? Неужели вы не можете задержать сообщника Тасио или отследить аккаунт в «Твиттере»?

– Тебя Роберто зовут, верно? Так вот, Роберто, мы делаем все от нас зависящее, но я не могу делиться с тобой информацией.

– Хорошо. В любом случае пусть этот список будет у тебя. Носи его с собой, и если кто-то из этих людей умрет, имей в виду: виноват в этом…

– Слушай, парень, – перебил я его, не желая, чтобы он озвучивал мои собственные мысли. – С меня хватит. Ты хотел передать мне список, ты мне его передал. Все ясно как день. У всех нас есть в окружении люди, которые соответствуют этим требованиям. Об одном прошу: не разноси по всей Витории, что Кракен – это я. Это не в интересах следствия. Твоя соседка Нерея – та еще болтушка, но это не должно повторяться. Не заставляй меня взяться за тебя и выяснить, какую дурь ты употребляешь и где достаешь. Договорились?

Парень неохотно согласился.

К тому времени, когда я собрался выходить из шашлычной, меня поджидал только Лучо. Он посмотрел на меня с беспокойством, и мы молча вышли на площадь Мачете, названную так потому, что со времен Католических Королей и до конца XIX века генеральный прокурор должен был присягнуть перед мачете под угрозой того, что, если он не сдержит свое слово, ему отсекут голову.

Мы прошли напротив витрины, где хранился чудесный мачете: реликвия, о которой мало кто знал и которая, как это часто случается, будучи на виду, оставалась незамеченной. Позади апсида церкви Сан-Мигель, за решеткой, установленной в 1840 году, хранился знаменитый мачете, мимо которого равнодушно проходили не только туристы, но и сами виторианцы.

Но то, что я чувствовал в эти минуты у себя над головой, было тяжелее всякого мачете: мое сознание будто жгло огнем. Парень был прав какой смысл в моей работе, если я не могу защитить людей, которые чувствуют угрозу?

– Идем, Унаи. Провожу тебя до дома, – только и сказал Лучо, похлопав меня по спине.

Я кивнул, и мы молча побрели по мощеной площади, затем поднялись по ступенькам, которые соединяли ее с площадью Белой Богородицы.

Лучо был тот еще фрукт: его знала вся Витория. Длинный и тощий, он брил волосы с тех пор, как себя помнил, и единственной шевелюрой, которая украшала его бритую голову, была вертикальная полоска, ведущая от нижней губы к острому подбородку. Обычно он красил ее в разные цвета, в зависимости от того, в какой период жизни находился: полоска на голове была опознавательным знаком его настроения. Последнее время он красил ее в белый. Не в седой, не в платиновый, а именно в белый, яркий и безупречный.

– Ты куда-нибудь ездил в выходные? – спросил я его, чтобы сменить тему.

– Был в Наварре, прошел несколько маршрутов в Пиренеях, – рассеянно ответил он.

– Что-нибудь новое?

– Да, 7с+[26].

– Ты крут, – улыбнулся я. Но Лучо слушал меня невнимательно и не улыбнулся в ответ. – Что с тобой, Лучо?

– Странные были выходные, Унаи. С нами пошел Икер, парень твоей напарницы, и притащил с собой ее брата.

«Травку», – подумал я, сдерживая скептическую гримасу.

Брат Эстибалис был старым знакомым всей виторианской полиции. Он всегда был странным малым, владел травяной лавкой с эзотерическим декором и с ранней юности увлекался продажей веществ как минимум подозрительных. Я был уверен, что Эстибалис устроилась в полицию, чтобы быть подальше от выходок своего братца, граничивших с законом, хотя подозревал, что он до сих пор имеет слишком большое влияние на сестру.

Он был на пару лет старше Эсти, и я знал его с тех пор, как он ходил с рыжими дредами и рюкзаком, набитым марихуаной. В его подростковой комнате висела увеличенная фотография Потрошителя, что выглядело тем более странно – мы в его возрасте украшали наши стены фотографиями Саманты Фокс в трикини. Наверное, это волнующее чувство – засыпать каждую ночь под свирепой физиономией серийного убийцы и насильника.

Потрошитель был нашим алавским Джеком-потрошителем, неизбежной звездой во всех сборниках психологических портретов преступников, которые попадались мне в руки.

Хуан Диас де Гарайо Руис де Аргандонья, родившийся в 1821 году в Эгиласе, деревеньке на Алавской равнине, убил, изнасиловал и расчленил шесть женщин, четыре из которых – проститутки, и был казнен с помощью гарроты[27] в старой тюрьме Польворин.

По этой, а также по многим другим причинам я недолюбливал Травку, по крайней мере чувствовал себя ответственным за напарницу. Меня обеспокоило, что Эстибалис не проводила выходные в Витории в обществе своего жениха, как утверждала. Почему она меня обманывала? Что с ней случилось?

– Ну и вот, вернувшись с восхождения, он убедил нас заехать в Сугаррамурди, и в конце концов мы оказались в знаменитой Ведьминой пещере – Сонгинен Лесея, – рассказывал Лучо, пока мы спускались по каменной лестнице. – Провели там ночь, и чувак только и болтал о двойных убийствах и языческих ритуалах. Он считает, что преступник вроде как вернулся в другую эпоху, когда люди жили ближе к природе. Вот и устраивает исторические инсталляции. Говорит, не случайно все началось с дольмена Ведьминой Лачуги. Рассказал легенду про ведьму, которая когда-то в нем жила, и до сих пор местные в полнолуние бросают в дольмен маленькие камушки – подношение богине Мари. Но в деревне говорить про это не любят. Когда в 1935 году археологи обнаружили большое количество круглых камней, люди испугались репрессий со стороны церкви за то, что до сих пор сохраняют древние верования.

По мнению Лучо, преступления не случайно возобновились именно в Старом соборе: это не только религиозный символ нашего города – под ним покоятся развалины самого первого поселения на месте нынешней Витории, древней деревни Гастейс. Якобы это предупреждение для всех жителей Витории. Тела окружены символами, которые надо истолковать… Тут он смущенно умолк и отдышался.

– О каких символах он говорил, Унаи?

Лучо был не в курсе того, что первые жертвы были убиты тисовым ядом, а орудием нынешнего убийства явились разъяренные пчелы. Не знал он и того, что фирменным знаком убийцы были три эгускилора, разложенные вокруг трупов. И что в будущем преступления наверняка будут носить те же характерные черты.

– Я не могу рассказать тебе больше, чем пишет газета, ты же знаешь, – только и сказал я, пока мы неспешно шагали по площади Белой Богородицы.

Обычная стратегия Лучо: он выдавал порцию якобы полезной информации, а затем требовал, чтобы я рассказал ему о том, чего не знают остальные журналисты.

– Что такое, Лучо? Твой шеф давит на тебя сильнее обычного?

Директор «Диарио Алавес» был загадочным человеком, практически не участвовавшим в светской жизни. Многие десятилетия он руководил редакцией, оставаясь в тени, и был одержим своей газетой, как утверждали его подчиненные. Суровый человек прежней эпохи.

– Понимаешь, я рассчитываю на повышение. С тех пор как Ларреа вышел на пенсию, место заместителя директора освободилось, и я должен проявить себя с лучшей стороны. Мне нужно это место, и я прошу тебя помочь мне, Кракен. Надеюсь, ты дашь какие-нибудь сведения. Я зубами могу вцепиться в это дело, и если ты мне ничего не расскажешь, возьмусь за независимое расследование, – взволнованно проговорил он.

Мы уже добрались до моего дома, и я умирал от желания поскорее подняться к себе и забыть о работе, бифштексах и тусовках, но Лучо не считал наш разговор законченным, судя по ноге, вставшей между дверным косяком и тяжелой деревянной дверью, украшенной стеклянными вставками и решеткой.

– И что ты собираешься делать? – спросил я Лучо. – Напишешь статью и объявишь правдой все эти языческие бредни Травки?

Я пожал плечами и сделал движение, чтобы войти в подъезд.