Альбина громко вскрикнула, словно получила удар током.

– Ты чего? – Ксюха уронила огурец. – Напугала.

Альбина чувствовала, как немеют руки и ноги. В горле пересохло. Дыхание участилось, а в животе похолодело.

Мама смотрела на нее с испугом:

– Что с тобой?

Альбина часто заморгала:

– Мальчик… – мыслями она снова была на озере. Снова вытаскивала Симеона из воды. Снова распахнутые глаза цвета неба смотрели невидящим взором. Положив руки на стол и опустив на них голову, разрыдалась.

Отец вскочил, сел рядом и обнял за плечи:

– Не держи в себе, расскажи. Полегчает.

Альбина подняла голову и прижалась к отцу. Всхлипывания мешали говорить, но она, глотая слова, словно боясь передумать, поведала о том страшном дне. Мама охала. Ксюха оторопело выговорила: «Ни фига себе!», а отец еще крепче обнял.

Альбина обессилела. Беспомощно переводила взгляд с отца на маму, ожидая сама не зная чего. Тишина. Только тикали настенные часы. Альбина уставилась на них. Гладко отполированный деревянный круг и веселые разноцветные шарики вместо цифр. Стрелки в виде ножа и вилки показывали половину десятого. Вспомнила, как мастерили их с отцом в прошлом году, на день рождения мамы.

«Часы. Время. Время, которого больше никогда не будет у Симеона», – безжалостно расстреливали мысли.

Заговорил отец:

– Да. Это большое горе. Смерть детей. Они для жизни, а тут смерть… – наполнил наливкой бокалы, молча отодвинув мамину руку, закрывшую было бокал Альбины. – Помянем.

Альбина всхлипывала. Мама поглаживала ее по плечу. Ксюха теребила край скатерти и смотрела на тарелку. Отец отодвинул рюмку и произнес, глядя на что-то, зримое только ему:

– Я не рассказывал тебе, Оль. У матери до меня был сынок. Левушкой звали. Это мне батя перед смертью поведал, что Ангел в роду есть. А она всю жизнь молчала…

Отец встал и начал мерить шагами кухню:

– В сорок первом отец на фронт ушел. А мать с Левушкой за Урал решила пробираться, к родне. На станции оставила пацаненка с вещами, а сама к начальнику пошла. Выпрашивать место в эшелоне. Вернулась не сразу, замешкалась. На перроне толпа. Народ бурлит: «Да что ж за тварь такая, малютку бросила!» И голос, голос знакомый причитает: «Мамочка, где ты, мамочка!» Мать кинулась к Левушке, схватила и в слезы. Кровинушка родная. Жизни дороже.

Альбина слушала затаив дыхание.

– В эшелоне со скарлатиной ехали. Заразился мальчонка. Двух лет не было. А говорливый. О жизни рассуждал. Перед смертью мать утешал. Вы живите, говорит, мамочка, да радуйтесь. Жить – оно хорошо… – Отец вздохнул: – Она не хотела рожать после этого. Я поздний получился. – он помолчал, хрустнул суставами пальцев.

Ксюха всхлипывала. Мама тоже плакала.

– Мать всю жизнь голову платком покрывала и водки не пила, – отец шумно вздохнул. – Такая вот штука… Люди и войну, и голод прошли.

Альбина встала, молча подошла к отцу и уткнулась в его широкую грудь. Он обнял и похлопал по спине:

– Ну все, все. Поплакали и будет. А мальчик тот, деревенский… Ну, знать судьба так решила, что не жилец.

Хотелось верить словам отца, что все просто: жизнь, смерть. Судьба, и все такое. Но изнутри выжигала мысль, что в гибели Симеона виновата не война. И не судьба. А только она, Альбина.

Ксюха тихо похрапывала на раскладушке. Альбина смотрела в потолок. Световые полосы пробегали по нему, пробиваясь сквозь неплотно задернутую штору. Сна не было. История с Левушкой не отпускала. Мальчик. Еще меньше, чем Симеон. Мать всю жизнь ходила в платке. Что она чувствовала? Жутко представить даже…

«Я чужого мальчика не спасла, а тут родное дитя потерять…»

Страх. Кругом один страх.

«Платок!» – Альбина встала, босиком проскочила в коридор и залезла в Ксюхину портняжную сумку. Достала ножницы и заперлась в ванной.

«Платок. Их не носят сейчас. Но, волосы…» – Альбина спокойно наблюдала, как в зеркале девушка с худым лицом и заплаканными глазами, методично отрезала прядь за прядью. Так лучше. Честнее.

Но платок…Он не давал ей покоя. Покончив с волосами, выбросила их в мусорку на кухне, оделась и бесшумно выскользнула из квартиры.

Ночная Москва жила полной жизнью. Куда люди едут круглые сутки? Две ленты из красно-белых огней медленно двигались навстречу друг другу.

Альбина пересекла площадь и вошла в торговый центр. Бездушные манекены с одинаковыми лицами зазывали модной одеждой, ладно сидящей на их среднестатистических плечах.

«Сюда».

Заспанная девушка моментально надела на лицо услужливую улыбку:

– Вам помочь? У нас распродажа сегодня. В честь восьмого марта. Последняя коллекция. – затараторила заученные фразы.

Альбина растерялась. Бутик пестрел всеми цветами радуги.

«Как мой этюдник на пленэре… Не думать, только не о живописи…» – она торопливо обводила взглядом напольные вешалы.

– А черное у вас есть?

– Конечно, – девушка провела ее в дальний угол, – вот, коллекция прошлого года. Черный в тренде был. – Она окинула быстрым взглядом Альбину и протянула юбку макси. – Ваш размер.

«Иди на фиг со своими трендами-брендами!»

Альбина разозлилась и хмуро выдавила:

– Мне свитер еще. И пальто.

Девушка засуетилась:

– Минуточку, – исчезла и почти сразу вернулась с вещами. – Пройдемте в примерочную.

– Мне не надо. Я так беру, – Альбине хотелось поскорее покончить с этим и уйти.

– Ну… – девушка обошла вокруг нее, – думаю, подойдет.

Альбина выхватила одежду:

– Где платить?

– Касса там. – обиженно протянула девушка.

Кредитки в кармашке сумки не оказалось. Альбина вспомнила, что отдала ее Ксюхе, чтобы та купила фурнитуру для платья.

«Растяпа!» – выбежала из магазина и понеслась домой.

В прихожей горел свет. Мама в ночной сорочке. В руках пакет с отрезанными волосами.

Увидев Альбину, она прошептала, расширив от ужаса глаза:

– Аля, – губа подрагивала, – что ты наделала?

– Волосы обстригла, – буркнула Альбина, роясь в Ксюхиной сумке. Нашла кредитку и, не дослушав причитания, закрыла дверь.

– Как нет? – Альбина остолбенела. – Меня час всего не было!

Девушка еле скрывала злорадство:

– Вы убежали, а у меня покупатели. И вещи им тоже понравились.

– Но я же первая пришла! – возмущалась Альбина.

– И ушли тоже первая! – парировала продавщица. – Я вам не экстрасенс, мысли читать. Вы ж не просили отложить, а теперь виноватых ищите!?

– Я не… – Альбина осеклась на полуслове, уставилась на девушку и развернулась к выходу.

Она бродила по городу до утра. Войдя в вагон метро, села, скрестив ноги, и уставилась в пол.

«Я пыль. Нет, ее заметно, когда долго не убираешься. Я пустое место. Простейших вещей не могу сделать. Ни на что не гожусь. И Симеона не спасла…»

Вымотанная, голодная, шла, не замечая ни тычки снующих на узком тротуаре прохожих, ни сигналы машин.

– Куда прешь, дура? Жить надоело?

Автомобильный гудок вывел из тумана. Альбина остановилась. Проезжая часть. Выпученные глаза водителя, высунувшего голову из открытого окна.

«Жить? Надоело ли мне жить?» – вопрос показался очень странным.

– Я не живу! Я существую! – закричала она на всю улицу.

– Больная! Тебе лечиться надо! – водитель снова просигналил, объехал Альбину и скрылся из виду.

Стас бежал босиком по холодному кафельному полу. Длинный узкий коридор маячил перед глазами. Собственная тень преследовала по серым стенам и потолку, иногда пропадая в тусклом подобии электрического света, проникавшего из дверных проемов. Хлесткие, как звук пощечин, шлепки ступней вперебивку с глухими ударами в груди. И музыка…

Фальшивый тенор надрывался на высоких нотах. Кто-то отвратительно пилил струны виолончели, заставляя ныть зубы. Беспорядочное завывание гобоев стремилось заглушить протяжные стоны то ли женщин, то ли детей, то ли мучимых кошек. Словно кнут палача, полоснуло слух глиссандо флейты-пикколо.10