Как контраст той жизни, которую вели мои родители, передо мной были примеры другой, как мне казалалось, более совершенной. Образ жизни отца моей мамы завораживал меня. Он пил всю жизнь и при этом не болел похмельем и всегда был работоспоспособен, чем очень гордился. Однако конец его, который был явлен мне в вещем сне, был не столь вдохновляющим: его заживо съел церроз печени, и я до сих пор помню истощавшее тело деда с трсясущимися иссохщимися от болезни руками, протянутыми ко мне с мольбой дать ему ножницы, чтобы он мог вскрыть себе вены, так как терпеть боль от разлагающейся заживо печени у него не было уже сил. Я тогда учился в шестом классе. К сожалению, образ жизни деда с образом его постепенного ужасно болезненного умирания я никак тогда не связал. У меня всё равно тогда перед глазами стояли образы весёлых застолий родственников по тем или иным поводам. Такого никогда не было в моей семье. И мне казалось, что моя семья в этом отношении ущербна. У меня было романтическое отношение к красивой стороне фактического пьянства и разврата души и тела. Запретный плод всегда кажется слаще, чем он есть на самом деле.
Однако я был очарован тем, как живут другие семьи. У них были гости, которых никогда не было в моей семье. А гостеприимство мне тогда казалось неразрывно связанным с культурой потребления алкоголя. У меня постепенно сложилось стойкое эстетическое восхищение образом жизни в кругу людей, которые гостеприимны, веселы и умеют пить так, чтобы жизнь была еще лучше и веселей. Этот образ полностью не соотвествавал тому, как жила моя семья: ни алкоголя, ни застолий, ни друзей семьи. Полностью трезвая замкнутая жизнь людей, которые на самом деле знали истинную цену моих иллюзий. Но прививка от романтизма мне привита не была. Абсолютная правда в том, что со мной никто и никогда не вёл вообще никаких бесед. В том числе и воспитательных. Так уже сложилось исторически, но я рос и формировался в абсолютном одиночестве, которым никогда на самом деле не тяготился, так как мой мир, в том числе и внутренний, был всё-таки достаточно насыщен различными интересами, которые скрашивали мою странную жизнь.
Ещё одно интересное обстоятельство. Очень скромный во всём образ жизни, который вела моя семья, у меня в итоге связался с тем, что в моей семье отсуствовала культура распития спиртных напитков и сопутствуюещего с ней гостеприимства. Мой наивный романтизм очаровался именно понятием культура, которое само по себе несёт в себе элемент возвышенности, который по непонятным мне тогда причинам был почему-то недоступен моей семье. У меня постепенно сложился комплекс неполноценности касательно моих родителей. Не скажу, чтобы мне было стыдно за них, но чувство неловкости своей такой трезвой исключительности из общей картины мироздания я испытывал точно. По крайне мере, это достаточно близко «по запаху» к тому, что я тогда осязал.
В шестом классе я увидел впервые, что такое присуствие алкоголя в моей семье. Но я опять сделал неправильный вывод. А вывод был только в том, что отец не умеет пить. Но он умел пить. И ещё КАК!!! Это был апогей алкогольного безумия. И обязательные при этом сигареты. Очень много сигарет. Теперь я понимаю причины этой связки. Но тогда для меня всё было дико и неправильно трактуемо. Я не видел сути вещей. А отец и мать знали. Но в шестом классе отец возродил, то безумие в своей жизни, с которым казалось бы он покончил в связи с рождением своего долгожданного именно наследника – меня. Папа показал мне вживую как он умеет пить. Причём пить строго один. Но это было феерично и фантасмагорично одновременно.
А фантасмагория началась именно тогда, когда я учился в шестом классе. Была цепь событий, которые начали формировать мой жизненный опыт. Самое значимое событие – это была, конечно, смерть любимого дедушки. Затем странное событие, связанное с христианством. Я нашёл крестик, спрятанный внутри свечки. Родители очень испугались этого. Потом было залитие квартиры кипятком из прорвавшей трубы отопления на чердаке. И … папа показал своё истинное лицо Зверя. Он показал мне каким он может быть, и как ему нравится это дикое состояние опьянения, когда ему было наплевать на всех и на всё, включая высокооплачиваемую работу горняка, которой он так гордился. Я увидел, что такое запой. Я увидел то, чего всегда эти годы боялась мама: возвращение в реальность папы-алкоголика, которому нужно было только одно: выпить, похмелиться, поспать и далее по кругу. И он мягко говоря очень был не доволен тем, когда ему не давали желаемое. Он никогда не бил маму. Он никогда не бил меня. Но он бил сестру. Он крушил мебель. Он наводил в доме такой страх, что ему наливали. А потом была супружеская измена отца. Мама до конца его и своей жизни так и не простила ему этого случая. В сердцах она всегда ему припоминала ему этот инцидент. Сохранили они оба семью только из-за меня.
Однако я, увидев истинное лицо алкоголя, всё равно сохранил романтические представления о нём. Я почему-то решил, что отец просто не умеет пить. Но всё дело именно в том, что отец умел пить. Да, он пил всегда один, но столько, что уму непостижимо. Его буквально обуревала жажда от водки, которую он жадно глотал, не зажмуриваясь и не морщась. Он пил, пил и пил. И становился самим собой: Зверем в одеянии бывшего добрейшего человека. Я до сих пор помню его звериный взгляд. Взгляд счастливого Зверя, которого выпустили на волю.
Папа был законченный алкоголик. Так как в наркологии он официально никогда не лежал, то стадия алкоголизма мне не известна. Но однозначно болен он был основательно. Алкоголь составлял неотъемлимую часть его сущности, которая была лишь только покрыта тонким одеялом трезвой жизни только ради меня. Но в шестом классе Зверь вырвался на волю и никогда больше назад в Прошлое не возвращался. Он поглотил Настоящее и предопределил Будущее отца и косвенно мамы. К сожалению, из его существования уже в моей реальности подростка я не сделал правильных выводов. Моих самостоятельных аналитических способностей оказалось недостаточно, чтобы не романтизировать источник Зла.
Отец обладал силой воли. Громадной. Он имел качество достойное уважения: он мог сам остановить запой на самом его пике, а также прекращать резко табакокурение. Его могучий организм до поры до времени выдерживал такие перегрузки. Однажды не выдержал: остановилось сердечко, и папы не стало, когда мне было неполных 19 лет. Перед самой смертью он мне приснился в одинокой беседке, стоящей в центре бескрайнего цветочного луга. Он что-то настойчиво скороговоркой рассказывал мне. Деталей не помню. Мама пережила папу чуть менее чем на четыре года. Смерть у неё была такая же страшная как и у её отца: гниение вживую органов тела. Приближение смерти мамы я почувствовал шестым чувством после просмотра фильма «Буря столетия» по мотивам произведения Стивена Кинга. Там сын был виноват в смерти больной матери. Также и я виноват в смерти своей. Я не дал ей того, чего она от меня ждала: верной сыновьей любви. Я никогда не умел любить. Я уже заранее знал о том, что мама умрёт, хотя угасла она за 2-3 дня. Никто не ожидал её смерти. Никто. А я уже ЗНАЛ.
Вернусь немного назад. Расскажу очень коротко о себе. Я всегда был одиночка. Всегда и во всём. Родители совершенно не занимались ни моим воспитанием, ни образованием. То, что я учился строго на «отлично» было просто обыкновенное чудо, которыми как оказалось позднее моя жизнь не просто богата, она из них только и состоит. Мой статус отличника нисколько не делал меня объектом насмешек, так как помимо маминой склонности к самообразованию, я получил физическую силу отца и рост. Я просто был крупнее и сильнее всех в классе. И умнее всех. Я изначально начал привыкать к своей исключительности. Но в очень многих сферах в реальности просто недооценивал себя. Но я в конце концов тогда был ещё просто ребёнок, который к тому же рос сам по себе. Но о многом я не жалею. Я очень благодарен за ту свободу, которую подарили мне мама с папой. Я сформировался в условиях свободы и мира книг, с которым подружил меня папа. Мы вместе с ним начали даже собирать семейную библиотеку. Были достигнуты на этом поприще определённые серьёзные результаты. О нашей с папой библиотеке я до сих пор жалею очень сильно. Это самая большая и значимая вещественная потеря, которую я понёс в своей несуразной жизни.
