– И почему вы не уговорили маму выйти за вас замуж?! Почему оставили её одну?
– Но ведь она была замужем… правда, недолго. И ты – плод её брака с твоим отцом – почувствовал корявость фразы, по сути верной, смутился. – Ты меня упрекаешь? Винишь?
– Имею ли право? Не судите, да не судимы будете! Кажется, так говорят православные… христиане… кто там? Вы сами всю оставшуюся жизнь будете осуждать себя за мягкотелость, за эдакую послушность полудетскую… Нет, я никого не виню, просто мне очень жаль, очень-очень жаль, что у вас с мамой ничего путного не получилось.
– Путного… непутёвого… Фразеология одна! Да-с!!! Брак выхолащивает души людей. Они пьют до дна страдания, душевные недуги друг друга, всё самое-самое лучшее, светлое, сокровенное… До последней капельки! И – настаёт пустота. Зияющая рана… А потом, по истечении лет, оба стесняются взглянуть друг другу в глаза, ибо читают в них собственные былые слёзы, молитвы, клятвы, потому что видят обнажённость свою в этих самых глазах напротив. И начинается игра в молчанку, начинается бесконечное отчуждение взаимное… А потом – позывы к поиску выхода из тупика. К поиску выхода на другую сторону, к другой душе! Ибо ты привык взваливать самую тяжёлую часть ноши своей на чужие плечи – не на чужие, может, но всё равно… иначе не можешь жить!! Дальше – хуже – измена!!! Я не верю в любовь! Людям была нужна она и они придумали себе Ромео и Джульету! Придумали сказочку про две половинки, что бродят по свету, ищут друг друга…
– Бедный вы мой Сергей Павлович! Но ведь, говоря сейчас всё это, вы это же всё и отрицаете – разом! Вы с таким запалом, с такой болью сейчас произносите такие слова, что всем своим видом как бы даёте понять: не слушай меня, девочка, живи своим умом, дойди до той степени отупения… отчаянья, чтобы поверить в несусветную ложь самой себе, а я, старый пентюх, давно выжил из ума от иллюзий, тоски, от самообольщений и годен разве что на…
– …продолжай, ну! Чего замолчала?! На что я годен??? На вечный поиск чужих душ, чужих тел?! На порхание бабочкой? На что?!!
– Запомните, Сергей Павлович, родной мой, родной, потому что вы были по-настоящему близки с моей мамой, были дороги ей… запомните: я никогда, ни при каких условиях не позволю себе оскорбить ни вас, ни кого бы то ни было. И дело тут не в воспитании – просто я отдаю себе отчёт в том, что человек, любой, живёт так, как может, как живёт. Понимаете??? Не хуже, не лучше – ровно так. Ровно так, КАК ОН УЖЕ ЖИВЁТ. И он не виноват в своей судьбе, в своих пороках! Да, конечно, он мог бы, он реально обязан самосовершенствоваться, стремиться к лучшей доле… Но мы-то с вами знаем, что всё это по большей части только слова. Бывают исключения, сильные личности, но они не в счёт. Масса людей живёт сегодняшним днём и живёт ровно так, как может… Да-с!!!
– Вот ты какая…
– Да уж, такая.
– А говоришь, что вылитая мама… что вы были неразлучны… Она ведь не думала так, как думаешь ты! Она была… другой – чистой, романтичной, нежной, дарила мне себя, помогала своим пониманием. Я делился с нею – всем-всем… Плакал, как ребёнок, смеялся, был её продолжением…
– Сергей Павлович, Серёжа… – рука Светы мягко легла на плечо Бородина – мужчин так просто обмануть…
– Нет, нет! Не верю! Она не могла притворяться со мной! У нас столько всего было замечательного, и каждый раз я убеждался в её высоком благородстве, в её мудрости и целомудрии, в её негасимой любви ко мне! Ты слышишь? А может быть, и ты притворяешься, обманываешь меня – сейчас, в эти самые минуты?!
– Мне-то зачем? А она… она и не притворялась! Просто, находясь с вами, попадала… ну, как бы в иное измерение, понимаете? В любом человеке сосуществуют два «Я». И вот мамино лучшее «Я» принадлежало всецело, без остатка вам, а другая часть – и мне, и остальным людям. Иногда эти половиночки переходили… переливались одна в другую и тогда я совершенно не узнавала маму, хотя любила её всегда и всегда сердцем узнавала, что именно в данный момент и кому именно предназначается. Вот так-то вот…
– Мы были счастливы! Несказанно счастливы, Светка!
– Раз-то в год? Смешно. Человеку этого мало. Человеку всего! мало… Все-го.
Он молчал, потрясённый, не зная, что ответить девушке.
– Да как вы не поймёте, что мне просто невыносимо тошно от того, что не вы… не ты мой отец, что мамы нету давно в живых и мы не вместе сейчас!
Крик души. А ему показалось, что тень, странный призрак Наташеньки, явился к нему с того света в образе дочери и юными устами предъявляет счёт за не сложившуюся жизнь, за то, что он, мужчина всё-таки, пошёл на поводу фантазий нелепых молодой женщины и столько лет, столько невозвратимых лет откровенно загубил. Говорится же: ни себе, ни людям! Возможно, и не был бы он таким бабником не просыхающим^], имея семью, детей… Внезапно почувствовал усталость, опустошённость…
– Теперь уже поздно ворошить всё это – выдавил наконец из себя, тотчас поймав ускользающую мысль: поздно ли? Он что, поставил крест на судьбе? Разве память сердца не основа личного жизненного опыта? Разве она безнадёжна?!
– Сыграйте что-нибудь – попросила Света.
– Что?
– Не знаю… А хотите, я вам сыграю?
Он не хотел.
– Хочу.
Девушка грациозно, плавно, белоснежно скользнула к инструменту… Начала исполнять «РОНДО В ТУРЕЦКОМ СТИЛЕ». Неплохо, на школьном уровне…
– Ну, как? Хорошо?
– Как? Ну-ка, на минутку…
Знаком попросил её освободить стульчик. Удобно устроился сам, превратившись вдруг из неуверенного лирика в одержимого, целеупорного Музыканта… Руки зависли над клавиатурой (девочке померещилось: между кончиками пальцев и строгими рядами пластинок чёрно-белых возникло напряжение, заискрился воздух…], левая нога чуть-чуть откинута назад, корпус наклонён… слегка, самую малость… вперёд, навстречу грядущей волне, которая зарождается в недрах кабинетного рояля, вызревает и… И Светлана – он боковым зрением уловил это – напряглась даже в ожидании чудодейства. Ей – он понял это – выпало на долю невероятное: до конца измерить глубину раскаяния гения, поверив алгеброй сердца молодого, наивного гармонию, может, аберрацию высокую[6] в исполнении мастера, в его, маэстро этого, бездарной судьбе… Экзамен на соответствие мечты сбывшейся мечтам теперь уже несбыточным… никогда! Подобного испытания он, Бородин, прежде не переживал и потому просто обязан был выдержать сейчас. Тишина, нет-нет, не тишина – пауза, пауза\ Ещё мгновение – ворвётся, хлынет поток легчайших, ярчайших, скоротечных, только не скороспелых звуков…
Он резко поднялся, сказал:
– Я ещё не начал исполнять, а ты уже живёшь предстоящей музыкой, уже грезишь ею… Нужно уметь подчинять себе слушателя всецело, налаживать между вами некий мостик… Понимаешь? Тогда, считай, первый шаг к успеху будет сделан. Ладно, родная моя, не всё сразу. Считай, это был преподан первый урок. Ты как – хорошая ученица?
В ответ – пожатие плечами. Он поймал себя на мысли, что Наташа, Наташенька так ни разу и не побывала в этой его огромной квартире, зато её дочь, Светлана – здесь и, похоже, вполне освоилась на новом месте…
– Ты работаешь, учишься?
– И то, и другое… Сейчас в отпуску.
Метнула на него взгляд, в котором читались и разочарование, и уважительная настороженность, и тоска исступлённая, и что-то ещё, глубинное, взгляд, где соединены ум, воля, приспособляемость к любым житейским передрягам, также холодный расчёт, дерзость, свойственная юности…
– Какого цвета у тебя зрачки?
– Болотного…
– Подойди, подойди поближе…
Рассматривал прекрасные, сияющие очи и силился вспомнить, какие глаза были у Натальи. Не мог…
– У меня мамины глаза. У меня всё мамино. Знаете, иногда нас даже принимали за сестёр, настолько я на неё похожа. И если бы не разница в возрасте…
Ему невероятно захотелось дотронуться до девушки, обнять её, прижать к груди и долго-долго гладить эти плечи, головку, тихонечко ласкать, ласкать, возвращая долг обеим… с чувством признательности за поддержку на кладбище…
