Предисловие

Я родился в семидесятые, а мужал в девяностые и это, наверное, диагноз. Мое поколение застало мощь великой страны и крах империи. Мы по-детски радостно вступали в пионеры, но осознано отвергли комсомол. Нас воспитывал двор и разговоры взрослых на кухне. Мы стали свидетелями зарождения капитализма в стране, а вмести с ним, появления рэкета, заказных убийств и бандитского беспредела, захлестнувшего города и посёлки. Во времена нашей юности обесценились СМИ, мы первые кто перестал верить газетам и телевизору. Мы, воспитанные на подвигах второй мировой, проскочили Афганистан, но увидели море крови в Чечне. На наших глазах разваливалась страна, нищали семьи, с безнадеги пили отцы, а матери бились в кровь, чтобы попытаться удержать привычный быт. Нам говорили, вы счастливчики, жить в такое время! Перед вами все дороги открыты. Мы верили и готовились к свершениям, но у всех вышло по-разному. Хаос, который тогда царил кругом вошел и в жизнь каждого из нас. В тридцать я уже чувствовал себя на восемьдесят, так много нам пришлось увидеть и пережить. Каждый раз на вопрос, откуда ты, всегда вздыхаю, потому, что не знаю с чего начать. В разное время я жил, учился и работал в Сибири, на Алтае, в Москве, в Питере, в Ярославле и еще много где. Не Хемингуэй конечно, но для одной заурядной жизни вполне хватит. Срочную провел на Кавказе. И свои и «чехи» меня звали бандит, так неистово я защищал неделимость России. После успешно работал в кино, на телевидении, в туризме, в шоу-бизнесе, в журналистике, в рекламе и в профессиональном спорте. Попытки заработать на жизнь продолжаются. Свои записи я начал вести еще в те времена, когда в России мало кто знал что такое интернет и сотовый телефон, никто не бывал и не отдыхал за границей, в магазинах ничего не было, а что было, продавали по талонам. Это было не так давно, в начале девяностых, точнее, в начале лихих девяностых.

Фотография

Можете ли вы представить себе студента, который приехал из огромного города, где есть даже метро, в маленький сибирский городок, бывшую окраину царской России; который из-под крыла школы и родителей очутился в общежитии и всю зиму, лютую сибирскую зиму, проходил в осенних туфлях?

Именно так я и выглядел: зимние ботинки украли в общаге, чужой город ещё не стал приветливым, полная свобода и безнаказанность, хроническое безденежье, гора проблем в универе, безбашенная общага, короче, та ещё безнадёга. Одним снежным и слякотным днем конца зимы я брел на почту, чтобы получить денежный перевод от родителей – глоток воздуха на дне океана. На дворе было начало девяностых. Из дома особо помочь не могли, сами концы с концами еле сводили, впрочем, как и вся страна, тогда все мучились и выживали. После трех пар и бессонной ночи в общаге, пятый курс обмывал Госы, мой мозг не воспринимал суету людей на улицах, на остановках и у бывших киосков «Союзпечати». Был включен «автопилот», конечная цель которого было окошечко на первом этаже почты. Никого и ничего не замечая, я вошел в здание, пропитанное канцелярским запахом. Пройдя через весь зал почты, я подошел к амбразуре, где было вытрафаречено наполовину стершимися буквами «До востребования». Я встал в очередь, и воткнул глаза в чью-то спину, которая была, может, белая, может, красная, а может, серая, мне было без разницы, какая она, я просто стоял за ней. На этой спине висело что-то приятного цвета. На этот цвет у меня почему-то включился разум и в глазах появилась резкость. Рюкзачок – вот что это было, ярко-малиновый с зелеными кармашками, блестящими замочками и с разбросанными повсюду синими кляксами, не похожими одна на другую. Подобные рюкзачки я видел дома по телевизору, в фильмах об американских тинэйджерах.

«Надо же, откуда он здесь», – подумал я, глядя на заморское чудо. Яркий рюкзак поистине выглядел чудом, среди плохо одетых людей в убогом почтовом зале.

Чисто машинально мои глаза взяли «средний план», в который попали шапка и пуховик обладателя рюкзачка. Шапка-ушанка из черно-бурой лисы идеально сидела на голове.

Пуховик был тоже чётко подогнан по фигуре, необычного темно-вишневого цвета с широким манжетом на поясе, придавая своему хозяину надутый вид. От всего увиденного мне захотелось увидеть его (или ее) ноги. Глазам, опущенным вниз, открылись зеленые с серым налетом джинсы, доселе нигде не виданные, и черные ботинки на толстой подошве с бляшкой на носке. Бляшка горела, отражая тусклые лучи ламп почты. Шапка вдруг повернулась, и на меня взглянули два глаза не очень красивого парня, ростом и возрастом примерно того же, что и я.

«Ну и чем ты заслужил такую роскошь?» – подумал я, глядя на свои убитые туфли. После прозы общажной жизни у меня выработалась какая-то непонятная злость ко всему благополучному. Вот тут-то я и понял, как в семнадцатом году народ похватался за колья, вилы и топоры. Нельзя злить народ. Сытыми проще управлять, да и сытому есть что терять, именно поэтому весь западный мир и живёт в таком достатке и стабильности. Я еще раз хотел посмотреть на парня, но шапка уже отвернулась.

«Интересно, кто ты, чей-то сынок?» – хищно подумал я.

До моих ушей донеслась английская речь, по всей вероятности исходившая от «дорого» парня.

«А, так ты иностранец», – понял я причину столь дорогой и хорошо подобранной одежды.

На пол из его кармана что-то выпало и с пластмассовым стуком очутилось у моих ног. Я нагнулся и подобрал. Это были водительские права – маленькая ламинированная картонка в пластмассовой рамке. С цветной фотографии мне улыбался американец, стояший впереди.

– Возьми, – аккуратно тронув его за локоть, сказал я.

– Оу! Сэнькю! – широко улыбнулся тот, и отвернулся.

Я с секунду постоял, глядя в затылок ушанки, потом взглянул на черно-белую фотографию в своем паспорте и вышел на улицу. Напротив почты пытался закрыть двери троллейбус, набитый людьми.

1993

Урок психологии

Психологию у нас в университете читали на четвертом курсе. На первой же лекции преподаватель, типичный представитель Томской интеллигенции: в очках, с бородкой и в непроглаженных штанах, заявил, что нам, будущим журналистам, психология чрезвычайно необходима, так как нам предстоит работать с людьми, и от того, насколько быстро мы сможем разобраться и подобрать ключи к тому или иному типу людей, будет зависеть итог нашей работы. Вобщем, спорить мы не стали, к тому же препод оказался милейший дядька. Знал отлично свой предмет и многому научил. На каждой его лекции всегда был аншлаг. На психологию собирался весь поток, и, если нужно было кого-то найти из параллельной группы, смело можно было идти к расписанию и смотреть, когда психология. На лекцию нужный человек являлся железно. Занятия у Владимира Анатольевича Сурикова мало походили на классические университетские лекции и практики. Это было нечто среднее – теоретические выкладки с практическими разборами на примерах, приближенных к обычным житейским ситуациям, причем все это было в качестве диалога. На его лекциях мы много общались, спорили, постоянно играли во всевозможные игры, тестировали друг друга. Преподаватель моделировал нам различные ситуации, конфликты и прочее столкновение интересов, и мы, каждый по-своему, пытались разрубить тот или иной «гордиев узел», а звонок с урока Сурикова вызывал, как правило, только сожаление и огорчение. Каждое занятие Владимир Анатольевич заканчивал одной и той же фразой:

– Ну, мои дорогие будущие интеллигенты, встретимся в следующий раз, – причем всегда было непонятно, издевается он над нами или шутит по-доброму.

Однажды, во время лекции, посреди очень бурного обсуждения, дверь в аудиторию открылась, и весь поток замер от неожиданности. В дверях стоял грязный, заросший бомж. Лично я оцепенел от мысли, как он сюда попал? Владимир Анатольевич, как человек интеллигентный, не подал и виду и попытался продолжить обсуждение. Но не тут-то было. «Гость» окинув всех мутным взглядом, произнёс: