– Нет, ну мужики! – попытался закончить свою мысль Михалыч, поправив на себе простынь. – Ну, вспомните нашу газету еще год назад. Я никогда не мог представить, что один человек сможет перевернуть наше болото. Саня, тебе же и тридцати, по-моему, еще нет…
– Михалыч, перестань, – снова перебил Бестужев своего зама. – Я не один сделал газету. Мы все ее сделали.
– Саша, все это так, но смотри, работают почти те же самые люди, остались все те же специалисты, а у газеты втрое вырос тираж. Посмотри, какие отношения внутри коллектива, а до тебя люди работали вместе по пять-шесть лет и даже не знали, кто, чем дышит. Боссы в газету почти не лезут, а раньше дергали её из стороны в сторону, на выборах всякую мразь приходилось тянуть. Я газету несколько лет домой не приносил и иначе как «малолитражка» ее не называл, а сейчас с удовольствием работаю, от работы испытываю удовлетворение, да я на жизнь иначе смотреть стал.
– Михалыч, все это прекрасно. Я очень рад за тебя, но поверь, хоть мне и очень приятно это слышать, в данном случае один в поле не воин. Мне просто повезло, что меня пригласили в тот момент, когда назрела критическая ситуация, когда все хотели перемен, вот нас на этой волне и вынесло.
– А знаете, Саша, – подключился к разговору Борис Израильевич, почтенный старец и политический обозреватель еженедельника, который, будучи самым преданным болельщиком, не пропустил ни одного матча с участием футбольной команды и соответственно ни одного заседания банно-пивного клуба. – Виктор Михайлович очень тонко подметил. Вы действительно герой нашего времени. Я очень долго думал, окажись Лермонтов нашим современником в столь не простой период для России, кого бы он сделал героем своего романа?
– Ну, уж точно не меня, – засмущался Бестужев. – Точнее, у меня нет столько изъянов, как у Печорина, – попытался все перевести в шутку Бестужев.
– Видите ли, Саша. В силу своей молодости, а я думаю, мне позволительно так говорить, вы оцениваете реальность текущими достижениями. Вы молоды, у вас еще все впереди, и дай вам Бог. Но все дело в том, что в этих условиях в этой стране успеха могут добиться только люди действия. Интеллигенция себя исчерпала. Сейчас мало быть образованным и воспитанным. Сейчас нужно быть бойцом, нужно быть человеком дела, но при этом нельзя жить одним днем. Нельзя кроить, нельзя обманывать, нельзя наживаться на горе и несчастье других. Нужно уметь хаму дать в морду, а для всего этого, Саша, нужно быть таким образованным, таким порядочным и таким спортивным, как вы. У вас даже фамилия благородного старого рода.
– Спасибо, Борис Израильевич, – Бестужев смущенно улыбнулся, – Но я считаю, что герои нашего времени нищие учителя, врачи и медсестры, которые, несмотря на все тяготы, остаются добрыми и достойными людьми. Да еще лопоухие, конопатые деревенские пацаны, которые воюют и гибнут в Чечне. Мне повезло. У меня больше запас прочности. Я могу позволить себе тот или иной маневр. Конечно, это не с неба свалилось, я всегда хорошо учился и много работал, но у меня больше возможностей повлиять на события в моей жизни, а у них нет…
Повисла пауза. Все обдумывали сказанное Бестужевым.
– Может, вы и правы, Саша, я как-то об этом не задумывался.
– Знаете, Борис Израильевич, – помолчав какое-то время, продолжил Бестужев. – Героизм – это, как правило, исправление чужих ошибок. В наше время герои те, кто остаются людьми, те, кто, невзирая на обстоятельства, делают то, что нужно, а не то, что приходится. Расскажу вам одну историю. Когда я закончил университет, через несколько дней я сразу пошел служить в армию, я сам так захотел. Много там видел и хорошего, и плохого, а потом, перед тем как на веки связаться с газетами, я какое – то время работал на телевидении в отделе новостей. В той редакции я был единственный, кто служил в армии, и потому стал «главным» специалистом по армейской тематике. Тогда ни много ни мало в самом разгаре была вторая Чеченская война и все мои репортажи, за редким исключением, касались Чечни, предстоящих отправок на Кавказ, перроны, аэродромы, встречи и проводы на войну, а войны, как известно, без погибших не бывает. Несколько раз мне приходилось снимать прибытие «грузов 200» и похороны военных. Так случилось, что к дополнению ко всем штрихам к моей биографии, служил я в элитном спецподразделении, спецназе внутренних войск.
Лица представителей банно-пивного футбольного клуба вытянулись от удивления и уважения.
– Ну ниче ты, Саня?! – еще больше восхитился своим шефом Михалыч, начавший было уже засыпать.
– Да нет мужики, я не воевал и чеченам уши не резал, – слегка замявшись, продолжил Бестужев. – Срок службы прошел в аккурат между двумя войнами. Правда, мне пришлось сполна хлебнуть от дедов – «чеченов» за то, что они воевали, а я в это время учился в университете, но тогда на Кавказе все было спокойно, и свой «грех» перед ними искупить мне так и не удалось. Кстати, в Чечне я потом несколько раз был, но уже как журналист, и однажды даже послужил «России и спецназу». Колонну, с которой мы двигались, обстреляли и прижали. Пока пришла помощь, долбили нас часа четыре со всех сторон. Благо в сопровождении была рота десантников, а то не сидеть бы мне здесь сейчас. Раненые были, боевики техники сожгли много. Отстреливались мы со всех стволов, даже я несколько рожков по «зеленке» засадил. Десантура меня тогда зауважала. Когда все кончилось, я еще пошутил, дескать, давненько «калашик» у меня в руках не бился… Но это уже другая история. Тогда, когда я служил, на Кавказе было спокойно. Наш отряд в Дагестан ввели только в девяносто девятом году, когда там опять началась возня и воевать поехали пацаны, которые пришли служить через год после моего дембеля. После армии я часто приезжал в свой родной спецназ, делал много добрых репортажей об отряде и очень гордился тем, что еще недавно носил зеленый берет. В один весенний день, это было в марте, мне на работу позвонил мой бывший замполит, сказал, что в боях за село Комсомольское отряд потерял девять человек, есть много раненых и со дня на день в город привезут погибших. Ориентировочно назвал день похорон и повесил трубку. Впервые Чечня коснулась меня непосредственно. Погибли мои однополчане. Всех погибших хоронили на воинском кладбище с салютом и всеми армейскими почестями. Это были первые потери в отряде, и проводить воинов в последний путь приехали все, кто имел хоть какое – нибудь отношение к нашей части. На похоронах я встретил многих, с кем служил, и тех, кого знал уже позже. Много не говорили. Состояние у всех было подорванное, да и похороны – не лучшее место для встреч. Неожиданно среди солдат траурного караула я увидел друга детства. С Петькой мы когда-то росли в одном дворе. Я молча подошел, заглянул ему в зареванные глаза и коротко спросил:
– Кто?
– Серега Сажаев… В сержантской учебке вместе были…
Тогда имя этого пацана мне ни о чем не говорило. Петька был очень расстроен, и если бы не караул, горевал бы, наверное, навзрыд. У Петьки я узнал, где он служит, пообещал к нему заехать и, попрощавшись, обреченно пошел к машине. Мне предстояло сделать очень печальный репортаж. Прошло где-то полгода, и работа вновь заставила меня вспомнить те мартовские дни. Нашу съемочную группу пригласили в ту самую школу, где учился Сергей Сажаев. Мальчишке открывали мемориальную доску. Там я познакомился с его мамой и попросил рассказать, каким он был, а был он, мужики, обычным русским парнем, с типичной, как это ни досадно, для нашего безумного времени судьбой. Именно на таких, как он, у нас в России все и держится. Учился паренек в самой обыкновенной школе. Воспитывала его только мать. С юных лет он стал мужиком в семье и ее опорой. Как и все пацаны, хулиганил во дворе, прогуливал школу и, когда мог, подрабатывал. После окончания десятилетки поступил в пединститут. По конкурсу не добрал баллов, стал учиться за деньги, на платном отделении. Семья жила небогато. Денег хватило только на первый курс. Затем академотпуск и армия. Парень был крепкий, поэтому служить попал к нам в спецназ. Потом присяга и сержантская учебка. Что это такое в спецназе, даже мне, журналисту, словами передать трудно. Страшнее, наверное, только ад или долгая мучительная смерть. А выбирать ему не приходилось, поэтому пережил и это. По окончании командировка на Северный Кавказ. Пацан первый раз в жизни полетел на самолете, летел на войну. Из Дагестана матери прислал письмо. Восторженно рассказывал о полете. Затем еще были письма, но о войне ничего не писал, не хотел расстраивать маму и бабушку. Последнее письмо мать получила, когда его уже не было. Он отправил его в свой день рождения, поздравлял маму, очень жалел, что не может ее обнять, еще обещал, что, когда вернется, у них будет совсем другая жизнь. Незадолго до последнего боя его контузило. Казалось бы, вот он счастливый билетик выскочить из этого бардака, но он не только отказался вернуться в часть, он даже не пошел в госпиталь, причем, я уверен, он не геройствовал. Просто с самого детства жизнь не баловала, и он не искал в ней легких путей, не кроил, никого не предавал и не подводил. Как же он мог оставить своих пацанов там, в Чечне, на войне? Двадцатилетним он был всего несколько дней. На похороны пришли его одноклассники, друзья и девочка, с которой он дружил. Потом уже, когда все улеглось, его мать у нее спросила: «Вы хоть целовались?» Оказалось, что нет… И так горько мне стало, так обидно за этого пацана. Так мало хорошего у него было в жизни, хотя, уверен, вернись он живым, и институт бы он закончил, и дом и семья были бы у него полная чаша, и жизнь бы он ценил, и людей бы уважал, потому что с юных лет хлебнул через край, и уж он-то точно знал бы, что хорошо, а что плохо. На таких, как он, наша Россия стояла и стоять будет.
