Она вновь и вновь переживала события той майской ночи в деревне. Поначалу был стыд. От дневной бесшабашности не осталось и следа. Даже «Рябина на коньяке» не действовала. Ее бил озноб. Она стеснялась не только самих обстоятельств, но и своего тела, своей неуклюжести в таких делах. Ей казалось, что она смешна, нелепа в этом дорогом французском белье на фоне скромного интерьера деревенской избы. Но Александр почувствовал ее душевные терзания и сумел унять их, помог забыть страхи и предрассудки. Его умелые, поначалу нежные, затем все более пылкие ласки превратили немолодую, закомплексованную женщину в желанную красавицу. Ей внушили, что кожа ее словно бархат, ступни узкие и мягкие, как у ребенка, волосы шелковые и пахнут первоцветом.

Он целовал и ступни, и колени, и родинки на животе. Она уже не сомневалась, что эти ласки искренние, что они идут от сердца, а не от холодного расчета на то, чтобы разогреть партнершу для секса. Женская интуиция подсказывала, что сейчас она и только она — единственная отрада в жизни этого человека, сильного и одновременно такого безоружного в своем счастье. Она ощущала свою власть над ним и упивалась ею. А он горячо шептал слова признания. Он говорил, в сущности, те слова, какие говорят в такие моменты мужчины своим женщинам. Но в них она видела особый смысл. Умная женщина, она принимала условия любовной игры и верила комплиментам ровно настолько, насколько они соответствовали реальности. Не слова имели для нее значение, а то, что скрывалось за ними, — глубокая признательность одинокой души, нечаянно обретшей гармонию, надежду на счастье. Она понимала, что явилась Александру в нужный час, когда его сердце, достаточно настрадавшееся, было открыто для новой любви. Впрочем, он и не скрывал этого.

Под утро, когда за окном уже отчетливо стали видны набиравшие цвет яблони, а птицы начали свою неистовую перекличку, Александр вдруг ни с того ни с сего сказал:

— Ты знаешь, в нашей школе не хватает учителей. Собственно, их почти нет, если не считать двух пенсионерок да молоденькой учительницы начальных классов, которая собралась в декретный отпуск.

— Это намек? — лукаво спросила Люба, приподняв голову с его плеча и заглянув ему в глаза.

— Ага. Своего рода предложение руки и сердца, — рассмеялся Александр, крепко прижав к себе ее податливое тело.

Но позднее, когда ехали на станцию на его УАЗике, он спросил внезапно севшим голосом:

— Люба! Так как насчет моего предложения?

Она помолчала, боясь обидеть необдуманным словом, затем осторожно сказала:

— Надо подождать. Пусть время за нас решит. Если не сможем врозь, значит, судьба быть вместе. Ты только не обижайся, Саша. Хорошо? Ведь не молодые уже — нельзя нам ошибаться.

— Хорошо, согласен подождать. Хотя и не в моих правилах — осторожничать и долго думать. — И после паузы вдруг с невеселой усмешкой не то спросил, не то вывод сделал: — Значит, испытательный срок назначила?

Любе почудился холодок в его голосе. Она искоса взглянула и заметила, как посуровел его профиль — брови нахмурились, затвердел подбородок, а возле губ легла жесткая складка.

Внутри у нее был полный разлад. Ей еще никогда не приходилось переживать чувства одновременно к двум мужчинам. Она до сих пор любила Игоря — в этом не было сомнений. Ведь даже сейчас, рядом с Александром, она вспоминала бывшего мужа и невольно сравнивала с ним своего нового знакомого. Какие они разные! Игорь — романтик, художник по мироощущению, непостоянный, увлекающийся. А Александр? Что она знает о нем? Люба вновь взглянула на Александра, сосредоточенного, казалось, только на дороге.

— Ты ничего не рассказала о своем муже, кроме того, что он бизнесмен. Какой он человек? — не глядя на Любу, вдруг спросил Александр.

Люба замерла от неожиданности. Вот те раз! Звучит банально, но он будто читает ее мысли. Причем эту его необыкновенную прозорливость она уже подметила. К примеру, вчера за ужином она много смеялась над морскими байками, которых Александр знал множество и рассказывал весьма артистично. Вдруг он умолк, виновато взглянул и задал неожиданный вопрос, тронувший ее до глубины души:

— Ты устала от меня? — и предупреждая ее возражения, не без горечи продолжил. — Вижу, что утомил. Да я и сам… Ты не думай, что я какой-то трепач. Это я от волнения. Хочу понравиться тебе.

Люба вновь засмеялась, но уже по-другому, грустно и понимающе. В ней родилась неодолимая нежность к нему. Она не стала по своему обыкновению сдерживаться и выплеснула весь запас этого неистраченного чувства на своего возлюбленного.

Ах, если бы Игорь был таким проницательным! Как часто он неверно истолковывал ее настроение!

— Ну что надулась? Я опять что-то не то ляпнул? — спрашивал ее муж, когда они гуляли по осеннему парку и ее одолевала непонятная печаль при виде голых деревьев, опавшей листвы, низкого, тяжелого от свинцовых туч неба.

Она пыталась объяснить то, что чувствовала в этот момент, но у нее не получалось, выходило какое-то нытье про плохую погоду, а Игорь раздраженно успокаивал, мол, скоро придем домой, к теплу, горячему чаю и, как всегда, начинал увлеченно рассуждать на темы русского пейзажа. Она слушала с интересом, не перебивала, лишь иногда вставляла удивленное «Да?» или «А я не знала». Игорь все сильней вдохновлялся — его подогревали ее чуткое внимание и восхищенный взгляд — и говорил, говорил, говорил…

Да, он не лишен тонкости, восприимчив ко всему прекрасному. Но почему оставался легкий осадок после таких прогулок? Как будто не было исхода, удовлетворения, ощущения полноты жизни. Это глубоко засело в Любином подсознании, а так как жить не мешало, то и разбираться в себе она не спешила. И лишь сейчас, трясясь в УАЗике по разбитой дороге, она осознала то необъяснимое, что копилось в ней многие годы. Невыговоренность желаний. Невысказанность души. Вот как это называется! Все можно преодолеть в браке, любое недоразумение и любую проблему, но при одном условии — если тебя выслушают и поймут. А Игорь не понимал. Вчера она сделала открытие: оказывается, и говорить не обязательно. Александр понял ее настроение без слов, по выражению глаз, движению рук, короткому вздоху и еще чему-то неуловимому, мгновенному.

Люба в который раз тяжело вздохнула и вернулась из воспоминаний в вагон электрички. Соседка ее зашевелилась, суетливо отодвигая свою тележку, чтобы встать:

— Скоро моя станция. Пойду на выход. Счастливого вам пути! — и вновь улыбнулась так мягко и ласково, что у Любы потеплело внутри.

— И вам всего наилучшего! — от души пожелала Люба.

На станции Люба увидела из окна, как ее недавняя соседка, тяжело ступая больными ногами, медленно катит тележку по перрону. Ей стало жаль эту женщину, но тут же подумалось: «Она счастливая. Это меня надо пожалеть. Интересно, помчалась бы я за тридевять земель за яблоками, чтобы испечь пирог для мужа? Не знаю. Да и где он, муж?»

Как только поезд тронулся и вскоре монотонно застучал на стыках, увозя Любу в неизвестность, она вновь предалась воспоминаниям. Теперь из памяти выплыл визит к психологу. После ухода Игоря Люба не находила себе места в их большой квартире, опустевшей без хозяина, ставшей сразу неуютной и холодной. Особенно невыносимо было по вечерам. Владислав заканчивал университет, жил своей жизнью, в которой для матери было совсем немного места. Разумеется, ее страдания не остались для сына незамеченными. Он искренне жалел ее, но как помочь, не знал. Задушевных бесед они никогда не вели, и начинать это делать сейчас им обоим показалось бы неуместным. Все чаще Владислав не ночевал дома. Любе было известно, что у него есть девушка по имени Женя, тоже студентка. «Наверное, опять у нее», — думала Люба, стоя возле окна, за которым сиял огнями ночной город. Ей ничего не хотелось. Движения ее были скупыми, как будто она экономила энергию. Люба сделала три шага до кресла, села, скрестила руки и крепко прижала их к груди. Слегка покачиваясь корпусом вперед и назад, она мысленно ворошила, перетряхивала, выворачивала наизнанку прошлое. Как? Почему? Что она делала не так? За какие грехи ее наказал Бог? Безжалостно разоблачая себя — свой характер, поступки, привычки, она находила в этом некую отдушину, дающую ей, как ни странно, источник сил, чтобы продолжать жить.