— Не переживайте из-за меня, ладно? Я придумала: в школу я больше не пойду, а стану работать. Дам объявление в газету и буду на заказ вязать. Я могу такие костюмы вязать, вы и не представляете…

— Погоди, Аня, что ты говоришь-то? Что ты придумала? Ведь тебе всего тринадцать — еще учиться и учиться. Какая работа? Нет! Я даже слышать не хочу. Вот что! Садись и будем вместе думать, садись, садись! На твоем месте я бы тоже убежала без оглядки оттуда, где меня обижают. Я представляю, каково тебе войти в класс и вновь увидеть этого подонка. А если предположить, что за тебя вступятся, что Алтуфьев будет наказан?

— Вы его потащите к директору?

— Хм. Значит, я, по-твоему, только на это способна?

— Не станете же вы с ним драться…

— Нет, конечно, хотя по морде бы дала с большим удовольствием. И это не исключено.

— Нет, я не хочу, чтобы вы марали об него руки. Все равно я в школу не пойду.

— А если мы поручим это дело Владу?

Аня встрепенулась, в ее глазах мелькнул интерес, но тут же погас.

— Он не захочет связываться с семиклассником, — неуверенно сказала она.

— По дороге в Сергино он мне говорил, как жалел в детстве о том, что у него нет братьев и сестер. А теперь у него есть ты, поняла? Разве ты ему не сестра? И разве он не обязан заступаться за тебя? Погоди-ка!

Люба пошла в прихожую, взяла с тумбочки свой сотовый и набрала номер Владислава.

— Владик! Здравствуй. Как дела? Нормально? А папа? Все так же? Спрашивал о нас? Почему бы ему не приехать к нам? В воскресенье, например. Ага. Я вот что звоню: ты сегодня сильно занят? Нет? Мы с Аней очень хотим поговорить с тобой. Да. Ладно. Ждем.

Люба вернулась на кухню. Аня испуганно зашептала:

— Любовь Антоновна, я Владу не буду рассказывать. Мне стыдно.

— Хорошо, хорошо. Я сама ему расскажу, не волнуйся, я постараюсь это сделать в деликатной форме. А ты в это время посидишь с бабушкой, ладно? А теперь иди, позови ее обедать.

Михаил Григорьевич Ложкин нервничал. Лабораторная работа в седьмом «В», к которой он так тщательно готовился, шла из рук вон плохо. Не помогало даже новое, сверкающее свежей краской, лабораторное оборудование. Ребята то и дело отвлекались: шушукались, смеялись, кидались записками. В конце урока учеников ждал очень эффектный опыт на специальном макете, который бы наглядно продемонстрировал действие изучаемого закона. Но и опыт, похоже, в этом хаосе будет смазан, не произведет должного впечатления. Учитель ходил по классу, делал замечания, возмущался, подсказывал, объяснял, угрожал двойками, но все было напрасно. На пятерку с работой справились лишь двое из класса — вдумчивая Лина Горелик и серьезная не по годам Аня Перевалова. Михаил Григорьевич похвалил девочек, не преминув поставить их в пример, после чего Марина Пронина громко фыркнула, а Додиков, как всегда, съехидничал: «Женщина должна быть либо красивой, либо умной». Грозных заржал, как будто прозвучала очень остроумная шутка, остальные не обратили на это внимание, так как каждый был занят своим делом.

За три минуты до звонка в класс вошел Владислав Чащин. Он едва заметно кивнул Ложкину, который ответил ему тем же.

— Внимание, ребята! У нас гость, Владислав Игоревич Чащин. У него небольшое заявление. Послушайте! — громче, чем обычно, произнес Михаил Григорьевич и отошел к окну.

— Я буду краток, — сдержанно начал Владислав, кашлянув и задержав пристальный взгляд на Тиме Алтуфьеве.

Алтуфьев побледнел и потупился. В классе наступила та вожделенная тишина, о которой так мечтал сегодня учитель физики.

— Я тоже учился в школе и помню многие неписаные законы, — продолжил Владислав, окидывая взглядом класс. — Один из них, особо популярный среди мужского населения, гласит примерно так: «Сила есть — ума не надо» или, как удачно выразился Крылов: «У сильного всегда бессильный виноват». Не скрою — на собственной шкуре испытал действие этого закона, и сам, увы, применял его в отношении своих противников. Но ни разу — против девчонок. Потому что в моем кругу, в отличие от присутствующих здесь вьюношей, незыблем был еще один неписанный закон — с девчонками не драться и силу свою на них не испытывать. Мы это считали западло! Прошу прощения за сленг, но лучше не скажешь. И в конце хочу предупредить — у меня черный пояс по каратэ, так что, если кому приспичит, — могу устроить спарринг. А вы, девчонки, обращайтесь, если что… Надеюсь, мы еще увидимся.

Не успел Владислав подойти к двери, как раздался ехидный голос Додикова:

— А вы черный пояс за спарринги с семиклассниками получили?

Грозных загоготал безумным смехом, но, увидев лицо Владислава, примолк.

— С семиклассниками, которые беззащитным девчонкам руки выкручивают в укромных местах, я справлюсь и без каратэ, — едва сдерживая гнев, медленно проговорил Владислав. — Просто размажу сопли на морде и дам хорошего пинка под зад, причем на виду у тех же девчонок. Как вам такое зрелище?

Он в упор посмотрел на Додикова, который не выдержав его взгляда, покраснел и потупился. Улыбнувшись самой очаровательной улыбкой, на какую был способен, Владислав вышел из класса.

Спустя четыре дня после разговора с Аней Люба шла по школьному коридору с кипой тетрадей в руках и классным журналом под мышкой. Она уже повернула направо, к учительской, как заметила в конце коридора стоящую возле окна Лину Горелик. Девочка кивнула ей и как будто сделала движение навстречу, но в нерешительности остановилась. Люба подошла к ней сама.

— Здравствуй, Лина! Ты что-то хотела сказать или мне показалось?

— Да, то есть нет. В общем… — замялась Лина, но Люба терпеливо ждала. — Любовь Антоновна, можно мне сесть с Аней?

— Пожалуйста, но почему ты меня спрашиваешь, а не Татьяну Федоровну?

— Я думала… Мне казалось, что вы не позволите Ане со мной дружить.

Люба задумчиво смотрела на девочку. Лина всегда отличалась не по годам развитым интеллектом. А характер ее был спрятан за семью замками, хотя главную его черту — независимость — Люба заметила давно. Лина никогда не шла на поводу ни у кого, даже у своей подруги Яны Крольчевской. Девочки дружили с первого класса, так как жили в одном доме и даже ходили в один детский сад. Но трудно было найти более не похожих друг на друга подруг, чем Лина и Яна. Яна — капризная красавица, избалованная родителями и повышенным вниманием одноклассников, вся на виду со своим тщеславием, стремлением к лидерству и ярким впечатлениям, ждущая от жизни только праздников, не терпящая рядом с собой конкуренток. Она и училась на пятерки только потому, что не хотела ни в чем уступать своей подруге Лине, которой учеба давалась легко в силу природного ума и воспитания. Лину растили мама и бабушка. Мама, редактор на телевидении, была занята с утра до вечера, поэтому главной в семье была бабушка. Педагог на пенсии, она отдавала всю свою нерастраченную любовь долгожданной внучке, появившейся на свет, когда ее маме было далеко за тридцать. Добрая, но требовательная, Софья Захаровна Горелик привила внучке любовь к книге и независимость мышления, умение отстаивать свою точку зрения и быть выше суетных мещанских интересов. Люба хорошо знала Линину бабушку, преподававшую много лет назад русский язык и литературу в их школе. Позже, когда Софья Захаровна была уже на пенсии и появлялась в школе из-за внучки, Люба, встретив ее в коридоре, обязательно беседовала с ней об учениках, школьной жизни, современных проблемах педагогики. Ей нравился живой, острый, парадоксальный язык старой женщины, ее не совсем обычные взгляды на жизнь, полное отсутствие бабьей тяги к сплетням, жалобам и лицемерному сочувствию.

— Вот что, Лина. Пойдем в мой кабинет и поговорим, — предложила Люба.

Они вошли в пустующий класс и сели друг против друга.

— Ты поссорилась с Яной? — напрямик спросила Люба.

— Я с ней не ссорилась. Просто мы… Мы давно уже не подруги.

— Когда ты это поняла?