— Директор в отпуске.
— А кто его замещает?
— А для чего он вам?
— По личному делу. Мне надо поговорить…
— Ну дак и приходите, когда он будет.
— Совсем необязательно с ним! Можно и с заместителем.
— Заместителя тоже нет. Она уехала по делу.
— Но кто-то из начальства, наверное, есть?
— Только врач.
— Вот и прекрасно. Я могу поговорить с врачом.
— Обождите здесь, я пойду, доложу ей. Как ваша фамилия?
— Фамилия? А зачем вам моя фамилия? Она ни о чем не говорит…
— Кто не говорит?
— Ф-фамилия.
Люба уже злилась и на эту тетку, и на себя, и на глупую ситуацию, в которой оказалась.
— Вы мне голову не морочьте, любезная. Или я дверь запру — и весь разговор.
— Постойте! Чащина моя фамилия, — торопливо сказала Люба, испугавшись, что тетка в самом деле закроет дверь.
— А звать как?
— Любовь Антоновна.
— Ладно, обождите тут.
Дверь закрылась, и Люба, слегка растерянная от недружелюбного приема, осталась стоять на крыльце. Ждать пришлось долго. Наконец дверь открылась и неприветливая женщина в линялом халате молча посторонилась, как бы приглашая Любу войти.
Люба шла следом за «истуканом» по длинному темному коридору первого этажа, пропахшему чем-то кислым, и лихорадочно обдумывала первую фразу, которую скажет врачу. Вдруг ее провожатая резко остановилась и Люба, продолжая по инерции идти, толкнула ее в бок так сильно, что та чуть не упала:
— Ты чего, ошалела, чо ли? Глядеть надо под ноги! Вот здеся врач, проходи.
Не слушая Любиных извинений и не удостоив ее взглядом, она пошла обратно в вестибюль.
Люба постучала и, услышав: «Входите!», несмело вошла в кабинет врача. Его обстановка была типичной для подобных заведений: стол, пара стульев, стеклянная этажерка с медикаментами, шкаф с документацией и кушетка, обтянутая коричневым потрескавшимся дерматином.
За столом сидела женщина, сильно напоминающая жабу. На это сравнение наталкивали слишком уж характерные черты: водянистые выпученные глаза, большой рот, расплывшееся туловище с такой короткой шеей, что голова казалась ввинченной в него по самые плечи.
— Здравствуйте! Меня зовут Любовь Антоновна. Я…
— Проходите, присаживайтесь. Так, я слушаю вас.
Любе сразу не понравился тон ее голоса. Он был не просто холодно-высокомерным, а ледяным, не допускающим не только фамильярности или простоты со стороны собеседника, а заставляющим заискивать и оправдываться. Люба в душе вся ощетинилась, хотя внешне выглядела вполне благочинно.
— Я из Москвы приехала. Дело в том, что вчера по телевизору показали ваш интернат…
— Ах, вон оно что! — со вздохом облегчения произнесла врач. — Так вы по поводу нашего Николая?
— Д-да… Я…
— А я подумала, что очередная инспекция из облздрава.
Ее голос переменился до неузнаваемости. Высокомерные модуляции еще оставались, но лед растаял. А на некрасивом лице даже появилась улыбка.
— Давайте знакомиться. Меня зовут Нинель Эдуардовна. Я главный врач в этом доме-интернате. А вы, Любовь Антоновна, кем приходитесь Николаю?
— Двоюродной сестрой.
— Да? — Нинель Эдуардовна смерила Любу взглядом, в котором читалось легкое недоумение.
— Я увидела его по телевизору и сразу же узнала. Вот. Приехала за ним…
— Это как-то странно… А что, других, более близких, родственников разве нет?
— Ну почему. Есть, конечно. Но, понимаете, им некогда, работают. А я на пенсии, времени у меня хоть отбавляй…
— A-а. Понятно. Ну что же, Любовь Антоновна, дело это не такое простое, как вам, должно быть, кажется. Во-первых, объясняться вам придется с исполняющей обязанности директора Комлевой. Ее сейчас нет. Она уехала за медикаментами и будет только завтра.
Во-вторых, предстоит процедура оформления документов, установления личности и тому подобное. Я, конечно, не специалист, но общее представление о таких делах имею. Ведь он находится в федеральном розыске, не так ли?
Люба кивнула, а жабоподобная Нинель встала, чтобы взять из шкафа медицинскую карту.
— Вот его, так сказать, документ. Другого не имеем.
Она села, затем пристально, даже изучающе посмотрела на Любу и, послюнявив палец, перевернула первую страницу:
— Та-ак. Николай Майский… Это условное имя, сами понимаете. Появился он у нас весной, вот и дали соответствующую фамилию…
— А когда конкретно это было?
— Восемнадцатого мая. Совпадает с вашим случаем?
— Да, да! Совпадает. Почти.
— Почти?
— Он пропал в начале февраля. Тогда… Постойте! А где же он был до мая?
— Вы меня об этом спрашиваете?
— Нет, извините, но…
— Да где угодно! Человек, потерявший память, все равно что малый ребенок. Он мог оказаться и в вытрезвителе, и на вокзале, и у бомжей — где угодно! К нам он поступил из местной больницы. Говорят, его сняли с электрички в ужасном состоянии: истощенного, с высокой температурой, простите, завшивленного, с коростами по всему телу. В больнице его лечили от пневмонии.
Врач произнесла эти слова без какого-либо сочувствия к Любе, и даже напротив, как бы обвиняя ее во всех бедах, случившихся с «Николаем». Она бросила взгляд на карточку:
— Тут из особых примет есть две, о которых, я думаю, могут знать лишь самые близкие родственники…
— Да? И что за приметы?
Врач в упор, выжидающе посмотрела на Любу, точно раздумывая, доверять ли ей столь «секретную» информацию. Люба опередила ее:
— У него на левой руке характерный шрам, давнишний, еще с молодости.
— Верно. Есть такая примета. Ну, а вторая, думаю, вам не известна. Это большая родинка на правом бедре, почти на ягодице.
Люба промолчала, лишь неопределенно кивнув, мол, да, о такой примете она не в курсе.
— А фотографии своего родственника вы захватили?
— Да, конечно.
Люба суетливо доставала из сумки фотографии, страдая от двусмысленности положения, в котором оказалась: «Что я наделала? Ведь мое вранье шито белыми нитками. В самое ближайшее время все раскроется. И как я буду выглядеть?»
Она молча протянула врачу снимки Игоря. Нинель Эдуардовна, близоруко щурясь, долго их рассматривала и наконец изрекла:
— Да, похож. Как его настоящее имя?
— Игорь. Игорь Алексеевич Чащин, Вот тут еще кое-что…
Она торопливо открыла сумку и вынула из нее старый, десятилетней давности, пропуск в научно-техническую библиотеку с маленькой фотографией Игоря. Нинель Эдуардовна, хмыкнув, взглянула на пропуск и подняла свои водянистые глаза на Любу:
— Извините, это формальность, разумеется, но так уж положено, вы свои документы захватили?
— Да. Вот…
Люба с упавшим сердцем снова полезла в сумку, не зная, что ей сейчас делать — признаться во лжи прямо сейчас или…
Она подала свой паспорт врачу и уже приготовилась к разоблачению, но, к счастью, Нинель Эдуардовна открыла лишь первую страницу и, быстро пробежав по ней глазами, тут же вернула документ. Люба тихо спросила:
— Я… Я могу посмотреть на него?
— Конечно, можете, Любовь Антоновна. Но сейчас у нас «мертвый час», послеобеденный отдых, так что придется немного подождать. Пойдемте, я провожу вас в гостевую комнату. Там вы можете полежать, если хотите.
Они вышли из кабинета. И вновь Люба почувствовала, как в нос ударил кислый запах. Гостевая комната находилась на другом конце коридора. Когда они проходили мимо вестибюля, где «истукан» мыла пол, Нинель Эдуардовна окликнула ее:
— Фрося, потом зайди ко мне!
Не переставая елозить лентяйкой по линолеуму, Фрося исподлобья взглянула на них, но ничего не сказала.
Люба сидела на продавленном диване в гостевой комнате с ощущением душевного дискомфорта, который не исчезал даже при мысли о скорой встрече с Игорем. Почему ей так нехорошо на душе? И дело не только во вранье. Это пустяк, на котором не стоит зацикливаться. Уж как-нибудь все обойдется. Ведь женщина, в конце концов, эта Нинель Эдуардовна, к тому же, наверное, ее ровесница. Должна понять, что… А! Ерунда! Нет, не в этом дело! Что же все-таки не дает ей покоя?
