Всего дважды мы с отцом совместно рыбачили, оба раза на отдыхе в Конче-Заспе. В первый раз мы, обогнув озеро, в котором купались отдыхающие, из любопытства вышли через дыру в заборе, высоком, бетонном, на той его стороне обнаружив пруд с одиноким причалом. На следующий день произошел мой первый урок рыбалки. Специально с намерением порыбачить на отдыхе отец перед той поездкой приобрел мне и себе удочки. Моя удочка, синяя, была намного короче его красной. С завистью я косился на нее тогда и помню, как отец обещал мне, что, когда я выросту, он подарит мне свою. Несмотря на мой малый возраст, а мне на тот момент исполнилось девять или десять, причал был слишком узок для нас обоих. Он к тому же был местами прогнившим и никак не мог считаться надежной опорой. Доски причала скрипели, когда я на них наступал, а это, замечу, я - маленький мальчик, - что же до отца, то он всерьез опасался, как бы под его ста килограммами причал посредине не сложился бы вдвое. Впоследствии вышло, однако, не так, но обо всем по порядку.
Из наживки у нас был только хлеб, крючки - самые обыкновенные. Впрочем, и в пруду, не водилось ничего экзотичней карасиков. От хлеба мы отрывали немного материи и, смочив слюной, скатывали ее в шарики. Получившуюся массу нанизывали на крючок, затем забрасывали в воду. Отец учил меня азам, говорил он много и не только о рыбалке, для нас это занятие было также поводом пообщаться. К сожалению, за годы, прошедшие с тех пор, его наставления в этом нелегком ремесле мною почти позабылись, оставшись по большей части невостребованными, так как заядлым рыбаком я так и не стал. Так получилось, что я ни разу не рыбачил с дедом, который любил это дело побольше охоты, в которой также был искусен - это, конечно же, с моей стороны огромное упущение, однако в те годы, когда это было возможно и легко осуществимо, меня занимали совсем другие вещи, а после - стало уже слишком поздно.
В тот день, вернее часть того дня, проведенную вместе с отцом, улов наш был скудным. Справедливости ради отмечу, что порыбачить толком нам удалось меньше часа. Небо было пасмурным все утро и ближе к окончанию рыбалки разразился дождь, проливной, - самый настоящий ливень, он-то и согнал нас с причала. Отец - мой капитан - отдал приказ поворачивать баркас к берегу, что в переводе означает сматывать удочки и поскорее бежать домой. Я был юнгой, жутко неопытным и неловким, таким неловким, что в реальном плавании меня бы скорее скормили акулам, нежели довезли обратно до берега, не говоря уже о втором шансе. Испуганный внезапным ливнем и, как следствие его, спешкой я с горем пополам управился со снастями, а когда пришла пора выдвигаться, сделал неверный шаг и провалился ногой в воду. Я выбрал не ту доску, за что и поплатился. Выругавшись, отец вытащил меня из воды чуть ли не за шкирки, как дрянного котенка, одним резким движением поставив на ноги в безопасное место. Во весь путь домой он молчал угрюмо, предвкушая, видимо, реакцию матери, - за ней, как мне помниться, не заржавело. И мы не заржавели от воды. Потом еще рыбачили, и все те разы были куда успешней этого первого раза, блина, как говориться, вышедшего комом.
История со змеем и наши с отцом скромные рыбацкие потуги для меня неразрывно связаны. Первая - это расцвет наших отношений, вторая - закат и увядание. Ближе к подростковому возрасту я начал меняться и уже не мог спокойно выносить его подколки, он же был по словам матери "таким человеком", подкалывал, что называется, "любя", для меня в самый разгар подростковой ломки эти ее отговорки ничего не значили и уж тем более ничего не могли изменить.
Каждый раз, когда, предаваясь ностальгии, я рыбачу с отцом в Конче-Заспе, в прозрачной глади вод я наблюдаю отражение пасмурного неба и трепещущего под налитыми свинцом облаками змея. Точно также, как змей, но в своей стихии, поплавок трепещет и гарцует, тревожа поверхность воды волнами. - Не сейчас! - громко шепчет отец над самым моим ухом, - Потерпи, сынок, еще не время... Дай крючку вонзиться как следует! Он охвачен азартом, присущим, должно быть, всем мужчинам, я, к стыду своему, и возможно в силу возраста, азарт этот чувственно тогда так и не распробовал. Но он советует, и я даю крючку вонзиться.
Пруд для меня выходит из берегов, становится морем, затем океаном, поплавок накреняется вбок, как плавучий маяк во время, предшествующее шторму, когда волны высокие, а на горизонте уже виднеются черные столбы туч, но еще есть время уйти без потерь. Все матросы с надеждой косятся на капитана, однако слишком страшатся его, чтобы предложить отступление. Капитан хладнокровно решает стоять до последнего. самые опытные среди моряков качают отчаянными головами, пережив сотню штормов, в предвкушении готовятся к сто первому. Они не намерены сложить свои головы, но перечить морскому волку не смеют. И даже худшая буря в Судный день не сможет сорвать эти головы лучше, чем они сами умеют, пришвартовавшись в каком-нибудь из портовых кабаков.
Отец сопит в нетерпении леопарда, наблюдающего антилоп на водопое. Мои коленки предательски дрожат и норовят, подогнувшись, уронить тело, но в тоже время я собран, все мое я буквально сосредоточено на конце удочки и через леску, к нему прицепленную, сосредоточено на поплавке. Бедная рыба, заарканенная, пожалуй, худшим лассо в мире, как и дикая лошадь, не желает сдаваться так просто. Она мечется во вред себе из стороны в сторону в призрачной надежде приговоренного к смерти вырваться из ее костлявой хватки, а поплавок неотступно следует за ней, как морской дьявол, неумолимый судья и безмолвный палач. Тем времени петля сжимается все туже. Катушка разматывается, леска скользит, срезая гребни бушующих волн, подобно лезвию ножа, срезающему пивную пену с бокалов в тех прибережных забегаловках, где рыбаки коротают вечера за выпивкой и азартными играми, в компании женщин на одну ночь отдыхают от трудовых будней. Гильотина, - и та режет хуже! Чего уж говорить о топоре палача?!..
И в тоже время я в прошлом. Леска - это нить между двумя мирами, мост между прошлым и будущим, между отцом и мной. Упадет он и связи не останется. И будучи там, у пруда, на пике напряжения, верхом на пуле, часть меня находится в прошлом, на пустующем поле, в компании змея, отца и скирд. Это мое тихое место, но в тоже время и эпицентр беснующегося урагана, око бури.
- Тяни! - кричит отец.
- Тяни! - истошно вопит капитан, привязанный к мачте, в тщетных, тщеславных попытках перекричать глас разъяренного Нептуна. Ему нужен этот улов, все, что они смогут достать, вырвать из лап пучины. Он жаден и алчен, как и все моряки, - жаден и алчен, как и все люди. Его пороки, - пороки каждого, только умноженные во сто крат. В этот миг он - пример худшего из грешников. Лишь китобои пали ниже, замахнувшись на подобное себе. Убивший же другого человека из корысти, но не по нужде, - теряет право называться человеком.
Рыбка трепещет на леске, роняя капли воды с хвоста на дерево причала, совсем небольшая по размеру, но огромная по своему значению. Это мгновение, - момент триумфа есть во всех занятиях рода людского. Охотник наблюдает, как падает его добыча, начиненная свинцом. Рыбак видит рыбу, трепещущую перед ним. Борец - поверженного на лопатки противника, чистая победа! Полководец видит родное знамя, реющее над полем битвы, слышит крики своих солдат, восхваляющие его! Он слышит свое имя! Первооткрыватель, водружая флаг родной страны на новой покоренной высоте, предвкушает те же крики по возвращению домой. Уже на тот момент он видит свое имя на страницах истории. Ученый-вирусолог открывает новый штамм опасного вируса, чтобы создать лекарство. Он предвкушает пользу и овации спасенных - мысли об этом спорят его труд.
