Природа, по всей видимости, руководствовалась именно этим соображением, так как теленок попался мне на удивление смирный, к тому же в тихий и спокойный час. Для меня же по прошествии многих лет вновь открытая та фотография стала ужасающим откровением, ведь столь любимый мною жизненный мой путь мог оборваться тогда по сущей ерунде и недосмотру, помутнению рассудка взрослых, уж не знаю, что тогда случилось в действительности с моими родителями. Чтобы тогда на самом деле с ними не вышло, но корова, даже если та и молоденький еще теленок, - без сомнения, очень плохая компания для человеческого детеныша в первые, самые нежные и беззащитные его годы, и это мягко еще говоря. Вторым моим соображением по данному поводу была мысль о том, сколько же таких прецедентов сумасбродства было, возможно, еще, на фотоснимках незапечатленных, которым так и не суждено было быть сделанными? Соображение это ужаснуло меня в не меньшей степени, чем и сам подлинный случай.
В деревне мне доводилось слышать, что могут сотворить коровы в ярости, особенно будучи в стаде, но и без него тоже. Я видел и не единожды само стадо, возвращающееся вечером домой с пастбищ, ревущее, раздраженное мошкарой и поднимающее за собой облака пыли. Видел, и могу с полной уверенностью утверждать, основываясь на собственном опыте, что организм сей, а стадо - это, без сомнения, и есть, единый, слаженный организм, вполне способен и двор своротить, набравши достаточно пылу. Уже будучи ребенком лет пяти-шести и наблюдая издалека за тем, как стадо мало-помалу мельчает по мере движения улицей, как убывает из него голов, - уже тогда я страшился той силы и не понимал, как могут эти маленькие, тощие сельские дети без страха приближаться к нему, уводя родную буренку на ночевку и вечерний подой. Даже сама идея забрать, отделить от столь гигантского существа часть представлялась мне безумной и если даже и осуществимой, то сопряженной с неминуемым огромным риском. Верно, для сельских детей, с ранних лет потреблявших рядом с молоком материнским молоко и коровье, выросшим в близости вымени и, таким образом, сроднившимся со своими рогатыми, дело обстояло иначе, - но не для меня, городского мальчишки, в деревне чужого и, как следствие, страшащегося в ней многого.
Из всех же деревенских вещей лишь комбайна боялся я больше стада, когда тот, возвращаясь порой с полевых работ, со страшным шумом проносился мимо нашего дома, осыпая всю улицу срезанными колосками, прежде прилипшими к жвалам этого гигантского насекомообразного техногенного чудовища. Когда комбайн проезжал, все дети, играющие на улице, либо прятались по домам, либо вжимались в стены родных дворов, будто прося у них защиты, когда же стадо приходило вечером, дети, напротив, выходили его встречать, ничуть не робея и не убегая прочь. Это всегда было большое столпотворение, шумное и громоздкое, но по временным рамкам не очень долгое. Процессия движется, пока последнюю корову не уведут домой, и мимо нашей улицы проходило стадо достаточно быстро - в близости нас жило не так много коров.
Максим рассказывал, что их корова, имя которой я, к сожалению, не помню, однажды задавила молодого кота, размозжив тому голову копытом. Легко поверить, учитывая дурной нрав, которым она отличалась. Это была большая, пожилая уже на тот момент желтая с белыми пятнами буренка, с одним полуотломанным рогом и вечно злыми, налитыми кровью глазами. Словом, по ней было видно, что от животного лучше держаться подальше, это-то я и делал и ни разу даже не подошел к ней ближе чем на десять шагов. Ее теленок же, которого они держали в сарае и на поля пастись вместе с общим стадом еще не выводили, рос на удивление смирным, небуйным и проблем недоставляющим существом. Его дальнейшего будущего я, к сожалению, не знаю, так как вскоре после этого с Максимом разговора я в деревню ездить перестал, но думаю, оно не сильно отличалось от созревания и в дальнейшем жизни всех прочих коров.
Что же до коз, то с ними я, судя опять-таки по все тем же фотографиям, сталкивался постоянно и был довольно близко знаком. Это были самые настоящие стычки между ними и мной, в которых те смирные в общем и целом животные поддавались с моей стороны нападкам. Я любил их гладить и трогать за рожки, словом, всячески третировать, они же не всегда разделяли эту мою любовь к себе, и очень часто отбрыкивались. Однако каких-либо травм, полученных в борьбе с ними, я не припомню, а уж тем более серьезных, так что с полной уверенностью можно сказать, что из тех стычек я неизменно выходил, хотя и бесчестным, но победителем. Между тем было это все в тот же период, что с и обнятым мною теленком, поэтому сам я те стычки в виду специфики возраста помню смутно, но некоторые воспоминания из числа самых ярких, эмоционально сильных, у меня о нем все же сохранились, а также сложилось исчерпывающее, насколько это, конечно же, возможно с учетом возраста, представление о козах.
Если в вопросе взрослых кур меня больше всего задевала их наглость и нескончаемое глупое квохтанье по поводу и без, то в вопросе гусей меня в самом что ни наесть прямом, физическом смысле задевали их ловкие клювы. Как, впрочем, и мою мать. Через всю свою жизнь пронесла она обиду на них и детское воспоминание, в котором безмятежно шла она по улице девчушкой, совсем не ожидая беды, когда внезапно подверглась нападению этих агрессивных деревенских извергов, беспардонно ощипавших ее платье. Гуси - они такие, они тиранят всех и без разбору, и если и есть у села хозяева от животного мира, то гуси, без сомнения, считают себя таковыми. На момент моих к прабабушке поездок гусей при дворе мы уже не содержали, что в детстве меня, помниться, довольно-таки сильно огорчало, даже несмотря на всю их порочность, так как непременно хотелось собрать вблизи себя всего живого да побольше. Меня в том моем желании не останавливал ни дурной нрав иной живности, ни уж тем более особенности и сложности ее содержания, список которых для каждой земной твари уникальный и происходит из ее потребностей. Таким образом, будучи маленьким мальчиком я хоть и ненавидел кур за их наглость и глупый вид, а также нелепую в соотношении с все тем же видом напыщенность, но единожды пожив вместе с ними бок о бок, без них свое деревенское лето уже не представлял. Без курей оно было бы неполным и, как следствие этого, неполноценным, а я уже в те ранние свои годы очень тяжело переживал перемены отрицательного характера, ревностно отстаивал свое право на постоянство, что было мне присуще не только в деревенской, но и во всей прочей, городской, стало быть, жизни; остается мне присущим и теперь, пускай и в несколько смягченной форме.
В этой части я хочу вам также рассказать одну историю о свиньях, подчас переживания которой имел сомнительное удовольствие наблюдать метания перепуганной хрюшки, по недосмотру хозяев оказавшейся вдруг на свободе незадолго до окончания своих злоключений, что для домашних свиней означает также и момент окончания их бренной жизни. В том случае свинье, которую как раз собирались колоть, не иначе как чудом удалось сбежать за миллиметр от удара лезвия длинного хозяйского ножа, в обиходе именуемого также колуном, растворившись в поздних сумерках летнего вечера. Свинья эта затем, под пологом почти упавшей уже ночи, проделала короткий путь от наших соседей по фамилии Сеник к нам вдоль узкого перешейка огорода, по удачному стечению обстоятельств обогнув в практически уже непроглядной темноте и выгребную яму, в которую регулярно падали то куры, то собаки, то коты, не замарав тем самым свое ценное мясо тамошними отходами. Проделав все это, свинья оказалась между дровяником и сараем, хвостом к ножу мясника, а пятачком к нашему двору. Спасения ей, впрочем, было не видать, как своих ушей: ведь известно, что и на свинячьи ушки, и на языки тоже, и на многие другие весьма даже нелицеприятные порою составляющие свинячьего тела, находятся всегда охочие до них любители.
