Литмир - Электронная Библиотека
A
A

…Люба сидит у деда. На этот раз привезла ему продукты. На столе колбаса, печенье, бутылка красного вина, уже початая. Дед, довольный, сидит за грязным столом. И обстановка всё та же, как будто и не прошло времени. Кровать раскрыта, и тулуп на ней.

– Дуры вы, девки… Дуры… А чего Верка не приехала? – спрашивает дед.

– Она всё болеет, дедушка. Так-то она здорова. Откачали. Только молчит и ничего делать не хочет. Лежит, и всё, – жалуется Люба.

– А ты думала как? Кто туда заглядывает, надолго запоминает, – отвечает дед.

– Чего же она, всегда теперь такая будет, да? – спрашивает она.

– Так у ту сторону, Люб, ох, тянет, ох, засасывает, как ты думаешь-то? – объясняет дед.

– А я думаю, – с неожиданной яростью, привстав над стулом, говорит Люба, – я думаю, ему надо отомстить!

Дед мелко засмеялся.

– Не смейся! Научи! – крикнула Люба. – Слышишь, научи!

Дед перестал смеяться, протрезвел и строго сказал:

– Научи тебя! Это свою силу надо иметь, а ты – “научи”!

– А ты дай! Дай! У тебя же есть, я знаю, – потребовала Люба.

Дед налил себе стакан вина, выпил, пожевал колбасы, а Люба всё смотрела на него, не спуская глаз.

– А чего ты сама-то приехала, пусть бы она и приехала, – вильнул дед.

– Я сама хочу, – хмуро сказала Люба.

– А не забоисси? – спросил дед.

Люба покачала головой.

– Пошли, – велел ей дед и вышел. Люба пошла следом. Он привел ее к сарайчику, откуда в прошлый раз доставал ей темный клубок. Снял завязанную узлом проволоку с проушины и сказал: – Входи.

Вошли в темноту. Когда глаза привыкли, ничего интересного и особенного там не оказалось. Старый хлам сваленный, крестьянские обиходные вещи, давно вышедшие из употребления: деревянная борона, прялка, ухват. В углу, в большом решете лежала темная кошка с подросшими уже котятами. Старик нагнулся над кошкой, взял одного котенка, потом положил его, выбрал другого, сунул Любе в руку.

– Ну-ка, задуши его, – сказал дед. – Задуши рукой-то, левой.

– Да ты что, дед? – ужаснулась Люба. – Зачем его душить-то?

– Клади и валяй отсюдова, – сказал дед. – Не можешь.

– Могу! – взвилась Любка. – Могу!

И стала сжимать свой маленький кулак вокруг шеи котенка. Котенок пискнул и замер. Люба разжала руку – котенок был мертв. Дед взял его и бросил в сторону. Кошка встревоженно высунулась из решета.

– Пошли, что ли! – рявкнул дед, и они вышли на яркое солнце. – Ну всё, прощевай пока!

– Дед, ты обещал! – взмолилась Люба, чувствуя себя обманутой.

– Чего я тебе обещал, дура?! – рассердился дед.

– Ну, это… силу… – промямлила Люба.

– Иди, иди, всё у тебя есть, – всё больше сердился дед.

– Дедушка, я же отомстить ему хочу, пойми ты! – опять умоляет она старика.

Он сел на чурбачок, закурил дешевую сигарету и, глядя в землю, сказал:

– Если тебе чего надо, ты думай, что уж оно так и есть. Всё, как ты и задумала. Много чего есть. А сильнее этого ничего нет, девка.

…Вера всё-таки пришла к психоаналитику. Белая маленькая комната. Немолодой человек в круглых очках, кудрявый, седой, западного образца. На стенах – репродукции странных геометрических картин. На одной Эшер, на другой мандала. Вера сидит напротив. Разговор начался уже давно.

– Я говорил не о той истории. Сейчас – о том, что сегодня, вчера – самое мучительное, самое неприятное – сейчас. Надо подумать и назвать: что? – спрашивает мужчина.

– Стыдно, – отвечает Вера. – Стыдно перед Сержем, перед сестрой.

– Вот, вот! Отлично! Стыд! – обрадовался человек. – Стыд! Это правильно. Он такой тяжелый, душит. Вот здесь, да? – показывает рукой на шею. – Надо его весь собрать и снять с себя. Снимите ваш шейный платок, да. Это ваш стыд. Вы снимаете его и бросаете. Бросайте, бросайте!

Вера отбрасывает платок.

– Очень хорошо. Сейчас, сразу же станет легче. Сейчас вы почувствуете облегчение. А чуть раньше – мы живем обратно, в ту сторону, назад. Что раньше? Какое самое тяжелое чувство там, раньше? – Он требовательно смотрит на нее.

– Я его ненавижу. Ненавижу… – шепчет Вера.

– Правильно. И это очень тяжело. Чувство сильнее вас, больше вас, его невозможно вынести, такое оно огромное и тяжелое. Правда? – Вера кивает. – Надо его снять. Надо освободиться. Надо избавиться, выбросить. Как снимают с себя рубашку. Как старье с себя сбрасывают. Ну, сама, сама…

Вера медленно расстегивает пуговицы блузки.

– Молодец, правильно. Снимай и выбрасывай, освободи себя. Вот так. И сразу же легче, легче. Задышала по-другому.

Блузка летит на пол.

– Еще немного назад, еще немного назад, – с давлением говорит он.

Вера начинает плакать.

– Ну что там, что? Говорите, пожалуйста. Надо всё сказать, чтобы освободить себя, – внушает он. – Это огромный груз, тебе не под силу его тянуть. И не надо. Сейчас ты будешь новая, легкая…

– Я люблю его, я ужасно его люблю. Я ничего не могу поделать, – жалобно говорит Вера.

– Глупости, глупости. Ерунда. Лишнее. Снять, снять, убрать. Этого и не было ничего. Не должно быть. Не любишь. Толстый, старый. Пахнет плохо. Нельзя его любить. Ошибка какая-то. Заблуждение. Совсем не любишь. – Он подходит к ней, расстегивает пуговицы на юбке, спускает молнию. – Снимайте. Это старая одежда. Старая грязная одежда. Никакой любви. Надо освободить себя. Верх мы уже освободили. Ты дышишь так хорошо, так легко. Сейчас освободишь низ. И вся тяжесть эта ужасная уйдет. Ну снимай же, снимай!

Вера медленно снимает юбку, бросает на пол.

– Ну вот, видишь, как хорошо. Ты свободна, свободна, и тебе хорошо. И мы опять назад, назад двигаемся. Вспомни, что там тебе мешало, вспомни. Почему плохо, ну? – настаивает он.

– Отец женился на Тоньке, на мачехе. Мы там жили. Она нас ненавидела. Колготки рваные вечно. В школе издевались. И учителя… Отец не понимает ничего, пьяный всегда… – произносит Вера как во сне.

– Обида. Очень большая обида. Отец перед вами виноват. Обиду надо снять. Время пришло. Всё давно прошло. Обиду снимаем, девочка. И учителя твои идиотские, и одноклассницы, и рваные колготки, и отца – снимай! – требует он.

Вера сбрасывает с ног туфли. Стоит перед ним в трусиках и лифчике.

– Еще немного назад, попробуем. Там было… что? Что?

– Мама! Мама! Мама! – кричит Вера. – Мамочка!

…Щит с юношей отъехал совсем в угол. Вдоль стены – новые щиты. На них – съемка бижутерии, фрагменты оформления выставки. Серж ходит мимо щитов и говорит:

– Ваше ушко, мадемуазель, в масштабе один к двадцати. В количестве десяти экземпляров. Будет основным элементом оформления, модулем, так сказать. Все части вашего юного и прекрасного тела, за очень небольшими исключениями, будут представлены на выставке. К сожалению, изделия, которые мы представляем, недостойны столь прелестной модели. К тому же эти сволочи меня ободрали как липку. Чего и следовало ожидать. В конверте двести рублей, детка. Это тебе. Завтра к шести позировать. И прошу, пусть придет Вера.

Люба взяла конверт, положила его в сумку, села.

– Хорошо сидишь, – отметил Серж. – Знаешь, есть такой забавный винт у длинноногих людей.

Он сел и закрутил одну ногу вокруг другой.

– Ну-ка! – попросил он.

Люба закрутила ногу. Серж поморщился.

– Нет, некрасиво. Вам не идёт, мадемуазель.

Люба, раскрутив одну ногу, закрутила другую, подтянула их и села в причудливой позе. Закурила. Серж смотрит на нее почти с восторгом.

– Серж, скажи, а если бы тебе надо было убить человека, как бы ты его убил? – спросила Люба.

Серж оторопел.

– Надо подумать. Я б его съел, – со зверским выражением сказал он.

– Я серьезно, – строго сказала Люба.

– Любочка, я человек эмоциональный. Я бы мог это сделать только в состоянии аффекта. Ударил бы тем, что под руку подвернулось. Не дай бог…

– А я бы задушила… – страстно сказала Люба.

15
{"b":"701216","o":1}