— Арбайтсляйтер Веберн, — полицейский был совсем молод и почти безус, — потрудитесь, пожалуйста, объяснить, отчего вы пролетаете в этом направлении уже третий раз?
— Задумался, — ответил Готтфрид, забирая обратно водительскую книжку. — Видите ли, я начал работу над новым проектом…
— Проследуйте, пожалуйста, домой, — полицейский был предельно вежлив. Его не до конца сломавшийся голос, по мнению Готтфрида, звучал комично, и он едва удержался от улыбки.
— Всенепременно, — Готтфрид кивнул. — Хорошей вам ночи.
— Благодарю… — полицейский даже как-то растерялся. — Отправляйтесь домой, хорошо? — совершенно не по-уставному крикнул он, когда Готтфрид закрывал окно флюквагена. Готтфрид снова кивнул в ответ.
Придя домой, он спешно разделся и лег, надеясь, что его быстро сморит и это ускорит наступление следующего дня. Однако сон не шел. Готтфрид даже встал и проверил, хватает ли у него чистых рубашек — их оказалось на неделю вперед. Проверил бельевой ящик — тоже все оказалось в полном порядке. Заглянул в небольшое зеркало над умывальником в комнате — Алоиз был прав, стоило подстричь волосы.
Все эти мелочи, вопреки обыкновению, совершенно не успокоили его. Он пожалел, что дневник отца нельзя было пронести сюда — он бы столько времени использовал с пользой! Возможно, стоило все-таки вернуться к Марии… С этой мыслью он вывесил одну из рубашек на дверцу шкафа — положит наутро в багажник, пусть всегда будет что-то на смену, если он снова решит заночевать не дома.
Готтфрид лег и уставился в потолок. Беспорядочные мысли роились в его голове, перетекали одна в другую, но он не мог ухватить ни одну из них за хвост. Наконец, он провалился в беспокойный сон, в котором они с Марией сидели, держась за руки, на заднем сидении флюквагена, а несчастную машину со всех сторон облепили мерзостные зараженные твари. Они выли, скребли по стеклам и фюзеляжу когтями, а Готтфрид только крепче прижимал Марию к себе, осознавая, что конец — вот он, еще немного, и они разорвут обшивку, выбьют стекла и доберутся до них… А потом откуда-то из-под штурвала появился Тило, и он был тоже заражен. Готтфрид уже был готов закричать, как зазвонил будильник.
Смурной и невыспавшийся, Готтфрид, вопреки обыкновению, тут же скатился с кровати, взял мыло, бритву и полотенце и поплелся в общий душ — благо в такую рань не успела собраться очередь. Пятница обещала быть совершенно отвратительной.
___________________________________________
1) Herbei zum kampf — гимн Люфтваффе. Имеет идентичную мелодию с “Авиамаршем”.
========== Глава 6 ==========
Вопреки тягомотному предчувствию, первая половина дня прошла хорошо: работа в команде спорилась; птенец-Отто на сей раз пошел обедать со своим куратором, а не увязался за Готтфридом и Алоизом; Агнета прочитала все архивные материалы и пришла за новыми, клятвенно пообещав в понедельник как следует подготовиться к мозговому штурму. Даже Айзенбаум был на удивление приветлив. Малер принял все отчеты и похвалил Готтфрида за резвый старт и настоятельно посоветовал не сбавлять оборотов.
Обед тоже подали на диво вкусный, и Готтфрид задумался о том, что, должно быть, на него произвело слишком большое впечатление то зараженное существо, да и Тило не понравился. А кошмары не снились ему уже давно, вот он и принял близко к сердцу.
Они с Алоизом выходили из столовой, когда столкнулись с Вальтрауд Штайнбреннер.
— Не забудьте, пожалуйста, что сегодня партийное собрание, — напомнила та. — Через полчаса в конференц-зале. И напомните об этом всем коллегам и подчиненным, — она выразительно посмотрела на Готтфрида. — Если кто-то из вашей лаборатории не явится, отвечать вам.
— Так точно, — кивнул он. — Спасибо вам, Вальтрауд.
— Это моя прямая обязанность, — она пожала плечами и направилась дальше.
— А я чуть не забыл, — признался Алоиз. — Впрочем, нам-то что… Все равно мы чисты перед родной Партией, аки младенцы.
— Угу, — кивнул Готтфрид. — У которых от рождения похмелье.
Алоиз засмеялся:
— Брось! И, кстати… — он замялся. — Ты извини за вчерашнее. Не знаю, что мне в голову стукнуло…
— Зато я знаю. Но, так уж и быть, промолчу. Пошли скорее, нам еще надо нашей группе про собрание напомнить. А то я не хочу потом отвечать за то, что какой-нибудь Айзенбаум пропустит собрание.
— Вот уж кто-кто, а Айзенбаум не пропустит, — возразил Алоиз.
В конференц-зале, должно быть, собрались все работники Научного, Инженерного и Медицинского Отделов. Люди стекались и стекались, пока не прозвенел звонок и вся эта многоглавая и многоголосая толпа не расселась по местам. Готтфрид и Алоиз примостились с одного из краев и осматривались. Впереди, ровный, точно кол проглотил, сидел Айзенбаум, а рядом с ним сутулился взлохмаченный Отто. По другую сторону, у центрального прохода, расположился Штайнбреннер с женой. Ровно в тот момент, когда Готтфрид скосил на них глаза, Штайнбреннер поймал его взгляд и торжествующе кивнул.
— Интересно, на какое время затянется эта нудятина? — прошептал Готтфриду на ухо Алоиз. — Поработать-то сегодня еще успеем?
— Я бы не рассчитывал, — вздохнул Готтфрид.
По центральному проходу меж рядов стремительно шел политрук Карл Хоффнер. Неопределенного возраста, сухой и на удивление невысокий, он умел говорить так, что, в зависимости от того, что и как он вещал с трибуны, вся толпа заражалась единым настроением и едиными чаяниями. Готтфриду иногда казалось, что призови этот человек всех своих слушателей к тому, чтобы шагнуть в посадочной площадки вниз, все повинуются слепо и безропотно. Должно быть, этих политруков где-то такому учат.
Хоффнер добрался до трибуны, прокашлялся в микрофон, поправил пенсне на носу и начал речь. Казалось, он говорил не что-то заготовленное и давным давно навязшее в зубах, нет, он говорил то, что думал, чувствовал и чем спешил поделиться, а люди — инженеры, врачи, ученые, студенты и профессора — жадно впитывали всякое его слово.
Хоффнер говорил. Об успехах Партии, об улучшении результатов экзаменов у детей, воспитывающихся в спеццентрах, и о том, что университеты открыли новые наборы на новые специальности. О том, что ученые нашли более эффективный способ очистки зерна, а, значит, нормы хлеба на душу населения повысят. О том, что уровень преступности в очередной раз снизился — и Готтфриду подумалось, что такими темпами в Арийской Империи преступности вовсе не должно было быть уже лет пять как.
Хоффнер перешел на персоналии. Он благодарил координаторов направлений за прогресс: технический, медицинский, научный. За выполнение планов, выдающиеся достижения и прочие вклады в развитие Арийской Империи. Готтфрид вытянул шею — он понимал, что до личной благодарности за ведение проекта еще не дотянул, да и модифицированной версии проекта не то что без году неделя, там и недели-то не наберется. Поэтому когда его фамилию не назвали в числе передовиков, он не слишком расстроился. Куда больше он расстроился, что выделили Штайнбреннера за безукоризненное проведение чрезвычайно важной экспедиции вниз. Алоиз и Готтфрид возмущенно переглянулись: ничего не скажешь, образцовое проведение, с таким-то отношением к личному составу!
— Может, на него донести? — шепнул Алоиз, явно раздосадованный такой несправедливостью.
— Да ну его, — отмахнулся Готтфрид.
Тем временем Хоффнер взял торжественную паузу и вновь заговорил:
— Видит фюрер, я бы предпочел, чтобы мне вовсе не приходилось говорить этих слов. Но я вынужден поднять и эти вопросы. Вопросы о недопустимом поведении в рядах нашей славной Партии! К сожалению, за минувшую неделю было совершено несколько вопиющих нарушений распорядка. Итак… — он обратился к бумагам, в которых, по всей видимости, были пофамильные списки. — Я попрошу подняться сюда…
У Готтфрида засосало под ложечкой и снова вспотели ладони. Его разносили на партсобраниях трижды, первые два раза — когда он был желторотым студентом. Всякий раз это было ужасно унизительно. Он вообще не понимал, ради чего проштрафившихся вызывают на всеобщее осмеяние, ведь всегда можно надавать по шапке и в другой обстановке. Но не ему было решать — Партия сказала “надо”… Готтфрид не ощущал на этот раз себя в опасности, но поймал себя на мысли, что каждый раз, когда начиналась эта неотъемлемая часть собрания, ему становилось не по себе.
