— Мама…

— Потерпи, сын мой, — Лия закусила губу и прищурилась.

— Мама…

— О, Ишвара, Соломон! Тебе плохо? Больно? Перестать? — она отложила иглу и всмотрелась в побледневшее лицо сына, блестящее от пота.

Соломон не отвечал, лишь неотрывно смотрел в окно.

— Боже правый, Соломон, ты словно призрака увидел… — Лия с трудом выпрямилась и тоже посмотрела в окно. И замерла.

— Лейла! — Соломон вскочил и метнулся к выходу из комнаты — ночной воздух ворвался в тесную комнатушку.

Улица была пуста, только с небес лил призрачный свет старый месяц; даже звезды попрятались. Соломон беспомощно огляделся и не решился позвать вновь — а ну как отец услышит и устроит им с матерью выволочку? Соломон нехотя поплелся обратно.

— Никого, — развел он руками.

Лия сидела бледная и прижимала руки к груди.

— Ты… Она же умерла… — прошелестела Лия. — Умерла же?

Она испытующе воззрилась на сына. Соломон понимал, к чему клонит мать. Много позже он прочитал в одной из книг, что находились те, кто нарушал главное Табу алхимии — совершал человеческое преобразование, чтобы вернуть кого-то из тех, кого забрал Бог. О последствиях этого в книгах написано не было. Сам Соломон тоже не раз одинокими ночами думал: а что, если… Но отметал эту мысль, гнал ее прочь… Но женщина за окном совершенно точно была Лейлой. Не его видением, сном или галлюцинацией — мать тоже видела ее. Что же это…

— Я не делал ничего такого, мама, — покачал головой Соломон. — Видит Ишвара, я бы многое отдал, чтобы она…

Лия обняла сына тонкими руками, пачкая застиранное платье в краске и крови.

*

Ласт опустилась на камень, так и не добежав до крыши, где они условились встретиться с Энви после того, как угаснут краски дня. Отчего-то ей было тяжело дышать, а грудь будто бы сдавило слишком туго зашнурованным корсетом. Она листала странички собственной памяти — памяти той, кем стала пять лет назад, силясь найти хотя бы одну причину, по которой ее могли обуять столь странные чувства и реакции, и не находила. Уже который раз она почему-то медлила рассказать о том, как продвигаются исследования того самого молодого человека в очках — Соломона. Понимала, что это может обернуться полным фиаско для всех планов Отца, но умалчивала.

Пульс отчаянно бился где-то в висках, воздуха словно не хватало. На этот раз он совершенно точно ее увидел — и бросился вслед. Ласт сбежала, будто бы чего-то испугавшись, — хотя он был всего-то человеком!

— Прохлаждаешься, — раздался над ее ухом насмешливый голос — Ласт вздрогнула от неожиданности. — А я жду тебя, жду, думал, где потерялась? — Энви недовольно сложил руки на груди.

— Выполняла задание, — вмиг совладав с дыханием, Ласт недобро усмехнулась острой улыбкой-серпом.

— И как? — протянул Энви. — Понравилось?

— Как обычно, — парировала Ласт. Теперь она и сама никак не могла взять в толк, что же такого произошло с ней в том самом переулке, где заинтересовавшемуся алхимией ишвариту — Соломону — накалывали на руках аналоги преобразовательных кругов.

— Нас торопят, — хмыкнул Энви. — И правда есть повод для беспокойства?

— Правда, — кивнула Ласт, и в душе ее смутно зашевелилось нечто, обдавшее изнутри холодной волной.

— Опять тот очкастый?

Ласт прищурилась и строго посмотрела на брата.

— Ну ладно-ладно, — примирительно поднял руки Энви. — Вечно ты придираешься. Этого нельзя очкастым назвать, Глаттони — жирным уродом…

— Глаттони — не урод! — возмутилась Ласт, вставая и глядя на Энви сверху вниз.

— Ну хорошо, ненасытная утроба… — буркнул Энви, с трудом сдерживая улыбку.

— Тоже не очень, — притворно вздохнула Ласт. — Он — твой брат!

— Ага, верно говорят людишки — родственничков не выбирают! — брякнул Энви и вжал голову в плечи, будто бы ожидая от сестры подзатыльника. Но Ласт не обратила на это внимания — так и стояла задумчивая, глядя куда-то вдаль.

— Ну так это тот, очкастый? — нетерпеливо спросил Энви.

— Соломон, — невзначай поправила брата Ласт.

— О, ты уже и его имечко знаешь! — поерничал Энви. — И правда — времени зря не теряла!

“Откуда ты знаешь его имя?” — Ласт вздрогнула — так явно это прозвучало в ее голове, словно кто-то, стоящий рядом и опаляющий ледяным дыханием, спросил ее об этом.

— Подслушала, — отмахнулась Ласт. — Да, дело в нем, — слова слетели с губ просто — как не было этих дурацких терзаний. — Он близок к тому, чтобы разгадать схему круга.

Глазищи Энви расширились от удивления и стали походить на две фиолетовые плошки.

— Да ла-адно?! — ахнул он. — Тупой человечишка?! Разгадать?!

Он засмеялся — до слез, утирая глаза широким движением предплечья.

— Ты с ума сошла, сестрица! Или ты шутишь? Никогда не знал, что ты умеешь так отпадно шутить!

— Я не шучу, Энви, — в голосе Ласт зазвенел металл.

Энви вмиг умолк и, казалось, даже волосы его разом стали не такими растрепанными.

— Значит, вовремя этот ублюдский округ сравняют с землей, — прошипел он и довольно осклабился. — Завтра.

========== Глава 18: Трижды ад ==========

Аместрийцы наступали. Львиная доля сил была брошена на зачистку округа Канда: одного из самых крупных районов Ишвара. Пока часть подразделений прорывала фронт, остальные пытались заячьими тропами пробраться с тыла, тоже встречая сопротивление. В синее чистое небо поднимался ослепительно яркий диск солнца; оно разгоняло острыми, точно бритвы, лучами тяжелый черный дым и смрад и заливало землю беспощадным пустынным зноем.

Алаксар вбежал в комнату брата. Соломон сидел на полу; вокруг него громоздились горы книг, свитков, исчерченных непонятными символами листов, рукописей и бог весть чего еще.

— Брат! — Алаксар тяжело дышал, глаза его гневно сверкали. — Армейские отряды почти у самых дверей! Бросай свои книги!

— Постой, — Соломон даже не поднял голову от листа с какой-то причудливой схемой. — Осталось совсем немного…

Алаксар в недоумении покачал головой: судя по тому, что творилось совсем рядом, промедление могло обернуться лишь одним — смертью. Он присмотрелся к брату: осунувшийся, бледный, под глазами — круги, пепельная щетина на щеках — Соломон словно в одночасье постарел. Алаксар покачал головой и только тут осознал, что в облике брата появилось нечто совершенно новое.

— Что у тебя с руками?! — голос его сорвался — слишком это походило на то, что было ересью, богохульством, тяжелейшим преступлением для любого ишварита.

— Ты про татуировки? — Соломон растерянно осмотрел собственные руки, покрытые совсем свежими, не успевшими зажить рисунками. — Видишь ли, — Соломон воодушевленно сверкнул глазами; с него словно слетела печать усталости, — в основе алхимической трансмутации лежат три процесса. Это анализ, разложение и синтез.

Алаксар не хотел слушать, но руки не повиновались и не могли закрыть уши, язык прилип к небу, дыхание перехватило — он даже не мог велеть брату замолчать и не осквернять ни его слух, ни стены родного дома богопротивной мерзостью.

— Моя правая рука разрушает, — воодушевленно продолжал Соломон, совершенно не обратив внимания на состояние брата, — а левая — созидает! Пойми, Алаксар! Если дать дурным чаяниям прорастать на благодатном поле войны, боль объединится с болью, и мир затопит океан ненависти. Но если собрать добрые чувства, мир можно направить по совершенно иному пути! По пути любви и согласия! Именно для этого я изучаю алхимию, я изучил восточную альмедику и даже сумел объединить эти подходы и улучшить их!

— Ты думаешь совершенно не о том! — вскипел Алаксар. — Армия уже…

— Остановись! — невесть как попавший в их дом Хайрат положил тяжелую ладонь Алаксару на плечо.

— Остановиться? Остановиться?! — тот снова задышал чаще, сердце билось в висках. — Ты говоришь мне остановиться, когда мой собственный брат изучает алхимию?!

Алаксар махнул рукой и пулей вылетел из комнаты брата — сил смотреть на все эти еретические книги у него вовсе не было. Хайрат и еще пара соплеменников направились за ним. Арон сидел в углу и молча рассматривал содержимое кружки, Лия, заплаканная, сидела в стороне и беззвучно молилась. Соломон, закусив губу, принялся что-то ожесточенно вычерчивать на чистом листе.