******

— Слышали, что она сказала? Сноук нас слил… — пробормотал Финн, вяловато дергая плечами, взглядами словно поторапливая По, который все еще возился с руками Хакса, хотя Рен уже собирался заняться его замком на шее.

— Мало ли что она сказала. Слишком мало информации… — недовольно подал голос рыжий, сидевший так, словно под жопой у того был не бетон, а как минимум королевский трон.

— Рыжик, а рыжик, тебе мало того, что нам всем одновременно подсыпали какую-то хрень в бухло? Кабак-то сноуковский, без его указки там нихрена не делается. Вон наша горелая шлюшка вообще не пил, кто-то же дал ему по башке, — как-то уж совсем злобно глухо проскрежетал По, ковыряясь за спиной Хакса и кося одним глазом на окровавленный затылок Финна. — А с другой стороны, что за Люк, а? Пацаны?

— Я знаю Люка, — соизволил подать голос Рен, старательно держась животом подальше от плеча Финна. Благо длина рук позволяла.

Ясность разума уже вроде возвращалась, пусть с жуткой неохотой, но все же.

Потому Рен и обратил внимание, что от его признания квадратными глазами на него не посмотрел только Финн, но тут же списал его вялость и заторможенность на последствия удара по голове и многочасовое пребывание тут.

Рен всегда старался хотя бы делать вид, что верит во всю несусветную лабуду, вроде чуши о том, что нужно делать и как себя вести, будучи альфой. Альфа должен то, альфа должен это. Только вот никто никогда не объяснял, кому он там должен то и потому вел себя как считал нужным себе, а не для кого-то там. Признаться, он и моральными принципами не сильно заморачивался, разве что не в отношении тех трех говнюков, что были прикованы рядышком.

Но одним из нескольких несгибаемых истинных принципов была неприкосновенность женщины. Похер, омеги, беты там или даже редкие альфы. Женщина, она и на луне женщина, да хоть крокодилиха — значит, неприкосновенна. Ну, если там какая женщина зарвалась, то кто он такой, чтобы наказывать ее. Не его проблемы, пусть сами разгребаются. Своей женщины у него никогда и не было, и Рен в принципе не понимал, что значит наказать омегу. Да даже если бы и была — поднимать лапы на баб распоследнее дело.

И поэтому мир чуть окрасился багровыми тонами, когда тот утырок мало того что, врезал девчонке, так еще и ботинком шарахнул.

А омега была в сознании, он прекрасно это видел со своего места.

От этого знания стало только хуже, когда с нее содрали штаны.

Ее запах донесся до него, когда она там голозадой, с бурыми потеками по внутренней стороне бедер, змеей взвинтилась к решетке вентиляции, откуда изначально и доносился ее заглушенный аромат. Этот мягкий, почти осязаемый запах ласково, аккуратненько так хрупеньким буравчиком нахально влез в нос… и ударил по каждому нерву.

И Рена натурально повело.

Он бы и улыбнулся от вида ее отточенного замаха ножичком, на удивление весьма и весьма острым, только гребаный кусок скотча на роже мешал. Впрочем, не особо разозлился, когда та нахально его этой же лентой и заткнула.

И вот сейчас, сначала просто попробовав на вкус доступную и такую манящую медовую кожу, а после и вовсе банально глядя на сидевшую неподалеку девчонку, все стоял и думал о секундах, после которых его и повело.

Причем впервые в жизни вот так откровенно повело.

Чувство выбитой из-под ног твердыни земли неспроста заставляло его всегда проверять и просчитывать каждый свой последующий шаг. Будь это привычная операция по устранению или запугиванию неугодных Сноуку, или же будь то очередная ничего не значащая интрижка с первой встречной девушкой из клуба или подобранной под проливным дождем очередной бедняжкой. С самого подросткового возраста не видевший ничего, кроме откровенного предательства, грязи, лжи и прочей погани, теперь и дул на воду, умудрившись в свое время обжечься материнским молоком. Все это сдулось в один момент, именно в эти секунды чистого блаженного уюта в облаке самого необыкновенного, до одури манящего аромата почти в обнимку с абсолютно незнакомой девчонкой его пронзила впервые истинно чистейшая, самая яркая мысль.

Она.

Мать его за ногу через сто заборов.

Она?!

В миг, когда он первый раз сполна вдохнул запах свежести всего мира, Рен внезапно понял, что готов сгореть дотла. Несмотря на зарубцованные страшные ожоги души, он был готов сгореть. Уткнувшись ей в шею, он честно старался держаться, чтобы не заныть маленьким ребенком, коему выдали целый торт, но вручили самую маленькую ложечку, разрешая есть по крошечке. И плевал он, что сидит тут прикованный к стене с нехилым шансом и вовсе остаться тут, если заявятся дружки мертвяков. Запах, недавно совсем легким перышком щекотавший ноздри и подавший надежду, что он не останется тут куском тухлого гнилого мяса, теперь был таким напитанным, почти физически лег ему на язык и прочно осевший в легких чем-то невесомо родным, заполонил тело так, что Рена словно приподняло над холодным полом. В мозгах конкретно так переклинило, почему-то перемешало все мысли, превращая рассудок в растаявшее желе. Стало даже абсолютно пофиг, что существует мир вокруг.

Его звериная сущность сразу расправила поджатые хвост и лапки, едва до Рена донесся звук раскрытого замка, доводя до мозга настоящее положение дел. Он честно старался предупредить ее, но чертов язык подвел хозяина и Рен ляпнул лишь часть всего словесного потока, что неожиданно за несколько минут скопился внутри.

Она же словно увидела бога во плоти.

Смотрела на него так, что он был готов прямо там подскочить и выволочь ее за волосы в какой-нибудь темный уголок, чтоб никто не видел, чтоб ни единого свидетеля того, как он будет рвать на ней эти тряпки и… Чтоб брыкалась под ним, раздирала своими ноготками, чтобы, черт побери, плавилась под его лапами, выгибалась куда он потянет, пока он будет пытаться разорвать ее своим членом на две равные половинки, засунув ей в рот свой язык.

Смотрела так жалобно, выглядела таким неприкаянным зверьком, коему не нашлось места в целом мире, что он почти сделал шаг.

Чтобы все же подхватить… и запихать ее под свою кожу, укрыть от всех, прибрать к рукам, спрятать, стереть, вырвать эту тоску в блестящих глазенках. Захотелось растоптать до состояния жижи труп мрази, что посмел не просто избить эту кроху, но и осквернить ее своими гадкими пальцами.

В чувство его привел запах ее настоящего, ничем не прикрытого страха. Того самого, когда голова мутнеет от четкой невозможности вершить собственную судьбу, когда руки действительно опускаются. Волна этого ужаса почти сбила его с ног, окуная в прорубь с плавающими осколками льда.

Потому и приказал ей делать ноги, осознавая, что еще чуток и да, его сорвет с болтов, о чем он будет по-настоящему после сожалеть. Девчонку прогонял лишь с мыслями не о пнутом кованым сапогом чувстве достоинства, а что сам, мать его, Люк прислал спасать их едва стоящую на своих же ногах девчонку, а не отряд головорезов. Все таки еще не все мозги растерял, как лезвием по легким прошлась мысль, что нагрянуть могут в любой момент, а он тут совсем незнакомую девчонку сожрать готов, при этом что позади друзья вообще-то еще не все раскованы.

Выплюнул ей приказ, и сам едва чуть не рванул следом, едва за порогом не мелькнули грязнючие, но блять, такие миленькие розовые пяточки.

Времени облизываться не было вообще.

Им повезло.

Относительно конечно, но все же. Финн едва двигался, Хаксу с По пришлось чуть ли не тащить его. Они потеряли очень много времени, таскаясь по лабиринту непонятного подземелья, что Кайло уже открыто проклинал себя же, что прогнал девчонку раньше времени. Она могла бы сразу их вывести отсюда, неспроста же и по вентиляции гуляла, и за кодами как к себе на кухню сгоняла.

Только вот тут же мысленно и поправлял себя, что нет, прогнал вовремя.

Иначе ни он, ни она отсюда бы вообще не вышли. Как никогда отчетливо Рен понимал, что трахал бы ее во все возможные дыры, пока не заявились враги и не пришибли их обоих.