Philip Pullman

Aladdin And The Enchanted Lamp

Печатается с разрешения издательства Scholastic Children’s Books, a division of Scholastic Limited

Text © Philip Pullman, 1995

Illustrations © Chris Wormell, 2019

© Е. Мигунова, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Сказка про Аладдина всегда мне нравилась. В ней есть всё: комедия, драма, фантазия, магия, страх, восторг и потрясающе закрученный сюжет – не говоря уж о том, что всё в ней невероятно экзотично, причём, наверное, это ощущение было даже у самых первых рассказчиков. Ведь, хотя изначально сказка была записана в той части мира, где говорят по-арабски, Аладдин родился в Китае, за тысячи километров оттуда.

Получить разрешение заново рассказать такую прекрасную историю – большая честь и ответственность. И огромное удовольствие. Важно оставаться верным форме и духу оригинальной сказки, но непременно нужно добавить и что-то новое. А если не можешь прибавить к истории ничего от себя, лучше уж не берись и передай её тому, кто сможет!

Сказка эта прошла сотни превращений, её рассказывали на десятках языков. Лет двести по ней ставили пантомимы, её пересказы можно найти в бесчисленных сборниках, её играли в тысячах кукольных театров.

В будущем появятся новые версии истории про Аладдина. Мне было очень весело пересказывать её, и я просто счастлив занять место среди тех, кто передаст эту сказку новым поколениям.

Филип Пулман

Жил-был когда-то в Китае мальчишка по имени Аладдин. Был он сыном портного Мустафы и превратил жизнь своего несчастного отца в сущий ад. Целыми днями напролёт он вместе с другими повесами и бездельниками носился по базару, озорничал, то и дело попадал в разные истории и высмеивал каждого, кто пытался его урезонить. Никакому ремеслу он обучен не был, работать не хотел. Мустафа в конце концов не выдержал этого горя, зачах от переживаний и умер.

Остался Аладдин с матерью, которой теперь приходилось в одиночку заботиться о непутёвом сыне. Она умела только одно: прясть хлопок, и целыми днями трудилась, пока Аладдин с приятелями слонялся по улицам.

– Когда же ты найдёшь себе приличное занятие, лоботряс? – спрашивала она сына.

– Каждому своё, матушка! Ты прядёшь хлопок, а я бедокурю. Это отличное занятие, и вполне мне подходит.

Матери казалось, что она вот-вот отправится в могилу вслед за мужем.

Как-то раз, когда Аладдин сидел на базаре у фонтана и брызгал водой на прохожих, в соседней кофейне попивал мятный чай некий араб, по виду из Магриба[1]. Он накручивал на палец бороду и внимательно прислушивался ко всему, что происходит вокруг. Услыхав имя «Аладдин», он навострил уши, колючие глаза его заблестели, а длинные пальцы загнулись, словно когти, потому что он знал об Аладдине кое-что, чего сам Аладдин не знал. Он немного понаблюдал за мальчиком, а потом подошёл к нему и заговорил:

– Скажи-ка, молодой человек, как твоё имя?

– Аладдин.

– Не тот ли ты Аладдин, что приходится сыном портному Мустафе?

– Да, это я. Но мой отец вот уж год, как умер. Остался я с матерью.

При этих словах магрибинец принялся завывать так, будто новость разбила ему сердце. Он рвал волосы на голове и выдёргивал их из бороды, бил себя в грудь, по щекам его текли слёзы, точно ручьи по горному склону. Поражённый Аладдин не знал, что и думать.

– Брат мой! – рыдал магрибинец. – Бедный мой братик Мустафа! Я наконец нашёл тебя, но лишь для того, чтобы узнать о твоей смерти! Ай-ай-ай, какая жалость – какое несчастье… но сын его жив, сын! Аладдин, мой племянник, плоть от плоти моего брата, кровь от крови нашей!

И он заключил Аладдина в объятия и расцеловал в обе щеки. Аладдин очень удивился и разволновался, как и его дружки, которые подглядывали из-за фонтана, ведь с первого взгляда было видно, что магрибинец определённо богат: на его ремне красовалась серебряная пряжка, на боку висел золотой кинжал, а в тюрбане сверкал красный как кровь рубин.

Ещё больше взволновался Аладдин, когда магрибинец вынул кошель и дал ему десять динаров, сказав:

– Отнеси это матери, Аладдин, любезный мой племянник, да вели ей купить самой лучшей снеди, какую сможет найти, и приготовить ужин. Вечером я зайду засвидетельствовать почтение вдове моего дорогого брата. О! О! Брат мой! Мёртв! Сердце моё разбито! Где, ты сказал, вы живёте, милый мальчик?

Аладдин понимал, что из-за охватившего его горя магрибинец даже забыл адрес родного брата.

– На улице Торговцев Маслом, – сказал он. – За домом Шахида, Робкого поэта.

И со всех ног помчался домой, рассказать матери хорошие новости. Разумеется, она не поверила ни единому слову.

– У твоего бедного отца никогда не было братьев, бессовестный ты мальчишка! Зачем тебе только понадобилось выдумывать этакую дичь? Будь у него брат, разве я не знала бы об этом? Убирайся прочь с моих глаз и найди работу! Своим враньём и вечными выдумками ты разобьёшь мне сердце!

Но Аладдин показал матери деньги, и уж в это ей пришлось поверить. Так что она отправилась на базар и купила баранины и риса, шафрана и куркумы, баклажанов, слив и гранатов и приготовила лучшие кушанья, какие только умела. Просто на всякий случай.

И, представьте себе, как только угощение было готово, раздался стук в дверь, а за ней стоял магрибинец. Он сменил свой халат на другой, богаче первого, и умастил бороду нардом, а тюрбан украсил золотой брошью, и выглядел даже роскошнее и наряднее прежнего.

– О! Жена моего возлюбленного брата! Сердце моё разбито! О, эти любимые старые комнаты – ковёр, тот самый, на котором мы с братом молились, преклонив колени… – А это старая медная чаша, в которой он омывал руки… Ай-ай-ай! – И, бросившись на пол, он принялся кататься и бить себя кулаками в грудь. Аладдина это так тронуло, что он тоже расплакался. Но его матушка смотрела с подозрением, потому что жена Шахида, Робкого поэта, подарила ей эту чашу только в прошлом году. И ещё кое-что заставило её насторожиться: зубы во рту магрибинца были очень острые – каждый как иголка.

Однако слёзы есть слёзы, а этот человек рыдал и завывал так, что мать Аладдина испугалась, как бы он и сам не умер. Она подняла его и сказала:

– Мир тебе, господин! Не хочешь ли сесть и отведать угощения, которое я приготовила?

И все трое сели и преломили хлеб. А пока они ели, магрибинец рассказывал им о своей жизни, причём явно врал без зазрения совести, но Аладдин верил каждому его слову.

– Много лет я водил торговые караваны между Китаем и Марокко, и нажил большое состояние, которое надеялся когда-нибудь передать моему дорогому брату и его семье. Потом я заинтересовался учением дервишей – святых людей, чья мудрость сияет ярче солнца. Тридцать лет провёл я в пустыне с этими достойнейшими и праведными людьми, но, проснувшись однажды утром, подумал о брате моём Мустафе и о его семье, которой я так никогда и не видел. И сразу же сердце моё наполнилось горячим желанием повидать его. В тот же день я пустился в дальний путь, задержавшись лишь, чтобы прочитать молитвы. И всё это для того, чтобы узнать – увы! увы! – что мой любезный брат мёртв. Но, я вижу, достойный сын занял его место и заботится о своей матери, как и подобает сыну. Каким счастьем это наполняет моё израненное сердце!