Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Для создания праздничного настроения кое-где к столбам были привязаны связки пыльных воздушных шаров. Выглядело это так, будто, пролетая мимо, кто-то решил метнуть икру. Почти каждая дверь вела в банк. Тощие зазывалы хватали меня за руки:

— Change your money, mister! Change your money in our bank! Please, mister!

Вдоль тротуаров был навален мусор. Пакеты, стаканчики, лохматые бумажные полотнища. Местами мусор достигал уровня колена. Вдоль домов под навесами сидели женщины, которые сосредоточенно лупили по клавишам раздолбанных пишущих машинок.

Все несколько раз выпили пива. Журналисты смотрели на Бригитту, как подростки, набирающиеся впечатлений для вечернего сеанса онанизма. Заметив это, Папаускас сказал, что мы, пожалуй, пойдем. Всем пока. Малайцы расстроились. Несколько раз спросили, в каком номере нас разместили и можно они зайдут вечером?

Стоять посреди тротуара было жарко. Страшно дымили мотороллеры. Бригитта вливала в себя теплое пиво и разглядывала прохожих малайцев.

— Зайдем в тень?

— Вы заметили, что здесь совсем нет белых? Последнее время мне почему-то хочется здороваться с белыми. Просто потому, что они белые. Даже с незнакомыми шестидесятилетними бюргерами.

— Подумать только: я доехал до другой части света!

— У света есть только две части: тот свет и этот.

— Вы не находите, что напиваться с утра — это пошло?

Через пару кварталов обнаружилась громадная вывеска «ROBERTSON’S Department-Store». Внутри был электрический свет и кондиционированный воздух.

— Желаешь чего-нибудь прикупить?

— Я?! Здесь?! Извини, но с тех пор как я первый раз переспал с женщиной, я больше не ношу джинсы «Райфл».

На первом этаже стояли столы, заваленные пестрыми тряпками и кедиками 38-го размера. Три любые футболки за восемь ринггит. Любые двое джинсов за пятнадцать. Папаускас отрыл смешную T-Short. На белом фоне девять пар черных скелетов сплетались в наиболее популярных эротических позициях. У скелетов-мужчин член напоминал берцовую кость.

— Бригитка! Бригитка! Хочешь, я куплю тебе такую футболку? А чего? Будешь носить у себя в Брюсселе.

Начиная со второго этажа, цены выросли сразу раз в пять. Покупателей почти не было. В секции верхней одежды продавщица, согнувшись на табуретке, стригла ногти на ногах. Ножницы громко щелкали. Кусочки ногтей разлетались по сторонам.

Папаускас купил себе бешено дорогие носки. Я дошел до отдела игрушек и выбрал своему ребенку огромного надувного слона. Может быть, когда я вернусь... я ведь теперь буддист... и не пью... может, хоть теперь?..

Когда бродить надоело, мы на эскалаторе спустились в полуподвальный этаж «Робертсона». Здесь имелось несколько баров, кафе и пиццерий. Играла музыка. Охо-хо! Пять часовых поясов. Два материка. Три океана. И что я услышал? Осточертевших мне еще в Петербурге «The Cranbеrries»!

Кое-где за столами светлели европейские лица.

Я достал из пакета слона и еще раз его рассмотрел. У него были смешной хобот и маленькие ушки.

— Блядь! Я здесь всего третий день, а денег осталось!..

— Хочешь одолжу?

— Да пошел ты!

— А чего? Я ж не в обидном смысле. Мне в Карма-Центре выдали командировочные... И лама, если что, добавит...

— А как я буду тебе отдавать?

— Ты выпей со мной, как человек. И отдавать не понадобится.

— Я ведь, по-моему, уже сказал, а?

Разговаривали мы почему-то по-английски. Бригитта сказала, что все-таки странный мы народ, русские...

— Русские? Ребята, вы из России?

Мы с Папаускасом вздрогнули и оглянулись. За соседним столиком сидел краснолицый европеец. Седеющий ежик, накрахмаленная рубашка.

— Мы? Да. Русские.

— Ёбты! Подсаживайтесь! Ёбты! Русские! Ничего себе!

Неожиданный соотечественник улыбался и махал руками. Мы пересели за его стол. Он спросил, пьем ли мы текилу, и сходил за бокалами.

— Ни хуя себе! Русские! Ёбнйврот! За встречу!

Звуки языка, на котором говорили Пушкин и Толстой, Бригитта слушала с вежливым вниманием.

— Вы чего здесь делаете? Меня зовут Виталик, а вас? Вот это встреча!

Рядом с ним сидела малайская женщинка. Как обычно, неопределенно-детского возраста. Помада у нее была жирная, а тени над глазами ярко-голубые. На серой коже это выглядело будто она испачкалась, а помыться негде. Она рассмотрела меня и неожиданно проговорила:

— Как дела, морячок?

— Оп-па! Ты научил?

— Проститутка. Только три слова по-русски и знает. Нравится?

— Сколько ты ей заплатил?

— Плюнь! Здесь в порту этого добра!..

Папаускас переводил Бригитте на английский. То, что вечером Виталик звал на корабль («Все равно этой твари до утра заплачено!»), переводить он не стал.

— Когда домой?

— Через десять дней будем в Москве.

— Вот это да! Русских встретить! Наливайте, наливайте! А у меня фрахт. Я через десять дней буду в Японии.

— В Японии?

— Поехали вместе? С капитаном я договорюсь, а? Он русских тоже уже два года не видел. А?

— В Японию? Легко! Ты поедешь в Японию? А ты, Бригитта?

— Вас-то чего в эту задницу занесло?

— У нас здесь Конгресс. Религиозный конгресс.

— Религиозный? То-то я смотрю, ты не пьешь.

— Почему? Я пью. Просто жарко. И я не люблю текилу.

— Этот парень решил, что он буддист! Ха-ха-ха!

— Серьезно? Буддист? Тогда тем более надо ехать. Знаешь, сколько в Японии этих уродов?

Потом Виталик принес еще бутылку текилы. Проститутка облизывала пятую подряд порцию мороженого. Все это уже было со мной. Моряки... проститутка с эскимо... непонятная речь вокруг... Едва кончив школу, я с приятелями уехал в Ригу. Тогда все было точно так же.

Приятелей со мной было трое. С тех пор прошло пятнадцать лет. Я — вот он... а они...

Поехать именно в Ригу предложил здоровенный двухметровый парень, которого все называли Хобот. Когда он начинал гоготать, дети писались от испуга. В Риге Хобот первым делом подрался с тремя моряками. Они бежали от него, на ходу теряя бескозырки. Он же угощал проституток мороженым. В его ладони эскимо исчезало, как «Тампакс» в... ну, вы понимаете.

Еще до этой поездки Хобот говорил, что пробовал героин. Мне казалось, что он врет. В те годы героин был заграничной экзотикой. Прошло несколько лет, и родители перестали пускать парня в свою квартиру. Для них героин экзотикой уже не был. Какое-то время Хобот ночевал в подвале собственной парадной. Рассказывали, что видели его жующим что-то из бачка для пищевых отходов.

Пока судья зачитывал приговор — лечение в психиатрической лечебнице тюремного типа, — конвоиры поддерживали Хобота за локти. Он весил тридцать пять килограммов и сам подняться не мог. Я разглядывал его передние зубы — черные, выгнившие. За месяц до этого Хобот пытался украсть висящее на веревке соседкино белье. Тетечка в тапочках и халате выскочила из квартиры и заверещала. Он ударил ее ножом в глаз. До локтя забрызгал себе куртку. Клинок утонул в морщинистой глазнице почти по рукоятку.

Второго приятеля звали Герман. Отлично помню, что в Ригу он поехал, купив первые в жизни кроссовки «New Ballance». Герман был очень модным парнем. Каждое утро он жаловался, что не может отмыться от запаха вчерашней подружки. Чем только брызгаются местные сволочи? Его дорогая обувь и форма носа действовали на девушек, как хук в подбородок.

Через пять лет Герман стал совладельцем модельного агентства. Кроссовки он больше не носил. Теперь каждый его ботинок стоил как небольшой автомобиль. Под какой-то из проектов Герман назанимал денег — а проект провалился. Сумма не была смертельной, все еще можно было уладить. Вместо этого он решил скрыться, пустился в загул, занял еще и каждый вечер угощал кокаином дорогих проституток. Кредиторы решили, что разговаривать с остолопом бесполезно. На счет «Раз!-Два!-Три!» Германа выкинули с верхнего этажа гостиницы «Санкт-Петербург».

Третьим с нами ездил паренек по фамилии Рубинштейн. Он был единственным евреем в классе. За это его частенько били. Я тоже бил, но к выпускному классу мы подружились. Женился Рубинштейн на самой красивой девчонке школы и вскоре увез ее из страны. Не помню куда. Может быть, в Израиль.

49
{"b":"70110","o":1}