Он всегда любил девушек, способных много выпить. Эта девушка выпила вчера больше, а пьяна оказалась гораздо меньше его. Плюс то, что она работает в газете. Жена никогда не понимала его профессиональных удач, а с этой... Проснувшись вместе, они шли бы писать каждый свои материалы, а вечером обсуждали их за кружкой «Гиннеса»... Блядь!

Утром он лежал в постели и морщился от липких ощущений. Звонить жене он не стал. Наверняка она обиделась, что накануне он не доехал до дому, лучше дать ей остыть. Насчет новой знакомой молодой человек решил, что будет вести себя так, будто ничего не было. Однако, увидев ее в лениздатовском буфете, говорить стал совсем не то и после работы оказался с ней в безымянном кафе у Пяти углов. Одна стена в кафе была выложена аквариумами, и внутри шевелили хвостами большие рыбы.

Выйдя из кафе, на улице они встретили здоровенного бомжа. Бородатый, с прямым пробором, он был похож на православного батюшку. Посмотрев молодому человеку в глаза, он громко сообщил, что семья — это главное для мужчины.

На такси молодой человек ехал ее провожать и в машине из горлышка пил шампанское. Потом было снова пиво, а когда пиво кончилось, она сказала, что у нее еще есть коньяк, только он плохой, но он сказал, что ему все равно. Когда в три ночи она спросила, где он будет спать — в дальней комнате, где балкон, или на кресле у нее в комнате, — он сказал, что, разумеется, у нее... Уходя с утра, он спросил, можно ли взять послушать ее плейер, и Марк Нофлер долго перебирал свои тоскливые струны.

Жена поняла, что это не рядовая ссора, звонила и спрашивала, что происходит. Недавно он гулял с ней и коляской на пустыре за его купчинским домом. Было жарко, а их общий сын спал, и из уголка его маленького рта свешивалась смешная слюнка... Ему вспоминались ощущения летнего вечера, возвращения домой после рабочего дня... вкус последней перед ужином сигареты натощак... в конце улицы тихо садится солнце... а дома ужин и телевизор... жена готовит еду с множеством холестерина, как и нужно усталому мужчине... а завтра снова на интересную, дающую заработать на жизнь работу... но перед этим будет ночь и до мелочей знакомое, всегда с радостью его, тело жены... Он затосковал, заметался и утром проснулся уже в постели жены. Рядом с кроватью лежала записка. Жена просила больше не уезжать, уверяла, что не собирается ни о чем спрашивать.

На деревьях появлялись подозрительно пегие листья. Он снова гулял с коляской. Псы вертели эрегированными хвостами. Все окна в большом дворе были настежь. Орал телевизор — везде одна и та же программа. Он знал, что через полчаса придет домой и тоже включит эту программу. По ночам вокруг него толпились юнгианские уродцы.

Он пытался вести себя так, будто все нормально. Бегая по кухне, жена чересчур оживленно болтала. В постели он называл ее «Малыш». Потом он на нее наорал. Жена тихонечко плакала, запершись в ванной, а его тошнило от телевизора и знакомой до сантиметра квартиры. Потом он все-таки сбежал. Ему больше не было дела до женщины, с которой он прожил четыре года. Ей предстояло остаться в протухшем позавчера.

Теперь значение имели каждые десять минут. Он набрал номер новой знакомой. Она удивилась звонку. Она спросила, где он пропадал. Сегодня она устала и предпочитает побыть дома. У нее был грудной и волнующий голос. Напряжение не проходило, но бежать было некуда.

Он скрипел зубами, мотал головой и мучался. На следующий день ему предстояло сдавать важный материал. Рассвет он все равно встретил в уличном кафе у Гостиного Двора. На столах стояли красные винстоновские пепельницы. Кроме него, в кафе сидели мясистый бизнесмен из Прибалтики, который раз в десять минут доставал кошелек, чтобы за всех заплатить, несколько пареньков, отмечавших выход приятеля из тюрьмы, и пара молоденьких проституточек, бессовестно разводивших мужчин на алкоголь и чипсы.

Важный материал он все-таки сдал. Толком поспать не успел, но спать и не хотелось. Побродив по Лениздату, он сагитировал едва знакомого компьютерщика выпить красного грузинского вина. Когда они пошли за следующей порцией, тот уронил бутылку и брызгами испачкал ему куртку. Интересно, он сбежал от жены ради этого? Он вышел из Лениздата и перешел через дорогу. Поребрик напоминал разрушенный бастион. Окончательно план оформился уже после того, как он назвал таксисту ее адрес: «Только, слушай, давай заедем куда-нибудь купить цветов, а?»

Он купил много, может быть двадцать пять, роз. Букет был таким толстым, что нести его пришлось, обхватив обеими руками, как новорожденного. Шипы сквозь куртку кололи предплечья. Прохожие пальцами показывали ему вслед. Одетая в спортивный костюм, она открыла дверь и удивленно задрала брови. Спустя три минуты розы, разметав могучие ноги, лежали на полу, а они — в постели. Боясь, что это будет последний раз, он был тороплив и груб, но девушка ничего не сказала на это и даже оставила его ночевать.

Он разглядывал ее тело, касаясь губами, щекотал внутреннюю сторону красивых бедер, он расцеловал ее везде, куда смог дотянуться. Жуткое предыдущее существование вспоминалось с брезгливой дрожью. Не усидев дома, они выскочили за пивом, потом он купил бутылку шампанского, но пить вино они не стали, а взболтав, вылили, брызгаясь, друг на друга. Он смотрел на ее узкие плечи, большую, высокую, хорошей формы грудь... на талию, очень по-античному расширяющуюся в красивые ягодицы... ему казалось, что она ненастоящая. За ближайшие пятнадцать лет такая девушка могла бы родить ему восемь мальчиков и семь девочек. «Я говорил, что ты самая лучшая? Считай, что говорю».

К жене он больше не вернулся и отказался разговаривать, когда она позвонила. Он попал в финальные кадры костюмированного блокбастера. Туда, где герой взасос целует красавицу-героиню. Весь конец того лета и был таким красивым кино. Только в кино никогда не показывают что было, когда поцелуй кончился.

Тост первый,

произносимый обычно тамадой

Ф нашых гарах, расказывают старики, жыл джыгит. Не была равных джыгиту ва всем ауле, и все девушки хатели, штобы он сматрел на них сваими глазами, пранзительными, как сабля абрэка. Но род джыгита был древний и знатный, и хател джыгит, штобы жэнщина, каторая радит иму сына, была лучшы всех. И кагда спустилась на Кавкасский хрибет ночь, темная, как ум двоичника, он сидел за аулом, на высокам и крутом биригу рики Куры и абнимал дэвушку, стройную, как горная козочка, и цэловал иё губы, вкусныи, как глаток маладова вина. И дэвушка абнимала джыгита, и эта ночь была гарячей, как тот шашлык, каторый вы, дарагие гости, видите пирит сабой на стале. Да-а-а...

Но ночь сминилась днем, а патом на горы апять спустилась ночь, и джыгит апять сидел на высокам и крутом биригу рики Куры и снова абнимал дэвушку, но это была ужэ другая дэвушка. И на этат рас дэвушка была прикрасна лицом, как сонце, греющие склоны Кавкаскава хрибта, а губы иё были красны, как самыи красныи губы на свети. И эта ночь тожа была страстнай, жгучий и гарячий, но и ана кончилась утрам, патомушто на смену гарячей ночи всигда приходит теплае утра-шмутра, ну, вы панимаити.

А патом снова настала ночь, и нисущая сваи воды, как атару барашкав, рика Кура увидила, што на берегу апять сидит джыгит и снова он сжымаит в сваих абъятьях прикрасную дэвушку, и это была ужэ новая дэвушка. Третия дэвушка была ниприступна, как склоны Ильбруса, но джыгит был настойчиф, как сборная страны па альпинисму, и дэвушка пакарилась иму, как дэвушки пакаряюца джыгитам. Спал в ту ночь аул, и никто ни слышал слов, каторыи гаварил джыгит этай дэвушке, а если бы и слышал, то честь горца ни пазволила бы иму рассказать аб этих словах. Вах-вах-вах!

Адин был джыгит, но многа дэвушык было с ним на биригу рики Куры. Так наполним жэ, дарагие гости, наши бакалы этим замичатильным вином и выпьим жэ да дна за пастаянство нас, мужчин, и нипастаянство жэнщин!