На границе застряли в очереди на досмотр. Машины ползли еле-еле, создавалось впечатление, что там на всю заставу работает всего один таможенник, да и тот сонный… Время поджимало. Нервничала я, нервничал Алекс. Прогнозов не было никаких – только надежды на то, что Новый год не придётся встречать в дороге.

Алекс, с самого начала не оценивший мою идею ехать на машине, и до этого-то с недовольным видом заткнув уши наушниками и практически не глядя по сторонам, полпути просидел в телефоне, а теперь и вовсе избурчался. И я его, если честно, понимала. Мы могли бы быть в Москве ещё накануне к обеду, если бы полетели, как и настаивал Ник, на самолёте. И уже посетили бы десяток-другой достопримечательностей, будучи при этом бодрыми и свеженькими. Сейчас же мы больше походили на биороботов с квадратными задницами, уж я не говорю про свою общую усталость и стремительно понижающийся уровень внимательности. Я уже пару раз проскакивала нужный поворот, уходя на развязках не на ту линию. Один раз даже пришлось сделать из-за этого крюк в почти тридцать пять километров, о чём я предусмотрительно промолчала, боясь новых возмущений Алекса. Так что да, сына я понимала… Но сама кайфовала! Вот только не хотелось бы всё-таки испоганить Новый год, встретив его на трассе.

Около двух часов дня мы наконец-то прошли таможню. И я почти сразу ощутила разницу с Европой, и даже Белоруссией. Моя красавица Хонда, попав в колею, отчаянно цепляла брюхом несчищенный снежный горб, местами прямо-таки рискуя повиснуть на нём, а там, где снег неожиданно превращался в подтопленную реагентами слякоть – я и вовсе теряла контроль над управлением. Один раз даже чуть под фуру не влетела, благо Алекс в тот момент дремал, а когда очнулся от резкого броска, ничего не понял. Я же с трудом добралась до съезда с трассы и остановилась. Вышла из машины. Меня трясло. Я и представить себе не могла, что это может быть так сложно. Самонадеянно посчитав, что вся дорога будет похожа на немецкий автобан, я планировала часам к пяти вечера тридцать первого числа уже заехать в гостиницу в Москве, немного поспать и выдвигаться на Красную площадь. Но время был уже седьмой час вечера, снова спустилась эта долбанная темнота, да ещё и снег пошёл, а мы были всего лишь где-то в Подмосковье… И ведь ничего не сделаешь, надо брать себя в руки и ехать дальше.

Проверила сотовую связь – по нулям. Ну извини, Ник, вечерний созвон отменяется. Допила кофе из термоса, покидала снежки в ствол придорожного дерева. Даже сумела взять на слабо Алекса и тоже заставить его размяться, подышать кислородом.

И снова в путь.

***

И всё-таки я смогла! Минут двадцать двенадцатого, когда все нормальные люди, уже нарядившись и проводив старый год, сидят за столами, готовясь встретить новый, мы с Алексом ввалились в гостиницу. Благо номер был забронирован заранее!

На стойке регистрации купила местную симку, сразу же позвонила Николосу. Не ответил. Ладно. Кинула СМС о том, что добрались нормально и, даже не приняв душ и не переодевшись с дороги, потащила Алекса на Красную площадь, благо, что до неё от нашей гостиницы всего десять минут быстрым шагом.

Москва была другая, совсем не такая, какой я помнила её по кадрам из телевизора или своей единственной поездки сюда на конференцию. Стряхнувшая с себя эклектику и доморощенный шик девяностых в стиле «дорого-богато», осознавшая, наконец, себя в статусе новой страны и нового времени, она словно превратилась из гадкого утёнка в лебедя. Иногда даже казалось, что я где-то в Европе, настолько Москва была благородная, нарядная, осыпанная огнями и шумным весельем! Алекс тоже, похоже, думал, что это будет нечто совершенно особенное, – может, матрёшек ожидал или медведей с балалайками? – а увидел нечто привычно цивилизованное.  Но он всё равно с любопытством озирался и всё пытался остановиться, чтобы сфотографировать то то, то другое на свой Nikon, но я не давала ему, всё тащила за собой, понимая, что не успеваем…

И действительно, с Красной площадью едва не случился облом. Она была настолько переполнена народом, что на неё уже не пускали. И только в последний момент толстенький полицейский, услышав, как я по-немецки прошу Алекса не расстраиваться, широко улыбнулся:

– Дойчи?

– Ja, wir sind Deutsche! – с готовностью отозвалась я. – Können wir durchkommen?8

Сомневаюсь, что он понял меня, но всё-таки махнул рукой, пропуская нас под рамку металлоискателя:

– Ну ладно, идите. С наступающим, Дойчи! Раша форевер! Хеппи нью ир!

– И вас с наступающим! – забывшись, радостно взвизгнула я, и он только беззлобно развёл руками.

И вот когда мы вошли на Красную площадь, где народу было столько, что не протолкнуться, когда Алекс увидел Кремль и собор Василия Блаженного вблизи, а ещё каток, гигантскую ёлку и всё-таки матрёшек в человеческий рост, и даже медведей – он просто обалдел. Я смотрела на него и радовалась – мне удалось! А что чувствовала сама – до этого сейчас не было времени… Этого даже касаться не хотелось, было страшно – настолько сильно оно раздирало меня изнутри, грозилось прорваться то ли слезами, то ли сумасшедшим смехом.

…С шумной весёлой толпой орали во всё горло, считая удары курантов, потом добрых минут пять смотрели грандиозный фейерверк, поздравляли друг друга, случайных прохожих, и сами получали поздравления и объятия незнакомых людей…

В гостиницу вернулись около двух ночи, едва живые от усталости, но довольные. Тут же набрали Николоса, у него Новый год как раз только-только должен был наступить. Поздравления, пожелания, наставления, обещания, благодарность…

Спать, господи, спать!..

Мне снилась Красная площадь, салюты и кутерьма человеческих лиц. Потом я потеряла в ней Алекса и бегала, искала, проклиная себя за дурацкую идею ехать в Москву. А потом во всей этой толчее встретила вдруг Ленку – ту ещё Ленку, одноклассницу лет девяти… за руку с отцом. Денис был в смешной меховой шапке, с усами и красными от мороза носом и мочками ушей.

– Люда, привет! – увидев меня, пискляво закричала Ленка и потащила Дениса за собой, ближе ко мне. – Пап, это Люда, мы с ней в одном классе учимся!

– Здравствуй, Люда, – широко улыбнулся он, отчего усы встопорщились, и я увидела в них капельки влаги, под самым носом. – На пятёрки, надеюсь, учишься? На вот, держи! – и протянул мне мандарин. Теплый такой, ароматный, из кармана. – С Новым годом!

– С новым годом, – несмело ответила я. Неужели он меня не узнал? Или только сделал вид, потому что Ленка рядом? Или просто я теперь совсем другая?

А они уже исчезали в толчее. Я поспешила следом, пытаясь не потерять из виду широкую спину Дениса и белоснежную кроличью Ленкину шапку с помпонами, и в памяти вдруг всплыло чётко, как молитва: «От Павелецкого – в метро на Замоскворецкую линию, и до Тверской. А оттуда – к памятнику Долгорукому. Там тебя будут ждать…»

Проснулась в девять утра, как-то сразу. Просто открыла глаза и лежу, прислушиваясь к сопению Алекса. Голова тяжёлая, надо бы ещё поспать, но на сердце как-то тоскливо. Денис… Было в этом сне что-то такое знакомое, как будто я его уже видела раньше. И усы его эти дурацкие с конденсатом, и красный нос, и меховую высокую шапку, и мандарин – особенно мандарин, я ведь тогда их только на новый год и видела – две штучки в школьном подарке с ёлки…

И осыпало вдруг мурашками – это не сон был, а воспоминание! Настолько далёкое, настолько стёртое временем, но самое настоящее. Это год восемьдесят пятый, наверное, ещё начальная школа. Мы вывалили тогда гурьбой из Дворца Пионеров, с Ёлки, и строились по парам, чтобы идти обратно в школу, когда за Ленкой неожиданно пришёл отец. Вот именно такой – усатый и довольно худой. Совсем другой. И Ленка действительно сказала ему, что мы с ней в одном классе учимся, и он действительно спросил меня про пятёрки, а я застеснялась и ничего не ответила. А он подарил мне мандарин. Это было, точно! Недавно, но так давно… Как будто та девчонка – и не я вовсе, а тот мужчина – не будущий отец моего сына. Как жаль то время, какое оно было счастливое…