Судорожно вздохнула и поняла, вдруг, что даже в груди больно – так бешено стучит сердце.

Изменился, конечно! Заметно возмужал. Лицо стало грубее, угловатее. Но глаза всё те же. И улыбка. И даже фирменный румянец на щеках.

Десять лет назад. Февраль 2000г.

Кристина?!

Я не то, что обалдела, а даже испугалась от неожиданности. Но тут же, со второй волной узнавания меня накрыло и радостью. Дикой. Безумной! Какие там к чёрту мысли? Ничего не было! Сорвалась с места… и словно наткнулась на требовательно вскинутую навстречу мне ладонь того типа с ледяным взглядом. И что интересно – сидел-то он аж шагах в десяти от меня, но ослушаться безмолвного приказа было невозможно.

– Кристин… – только и смогла выдохнуть я, и она тоже вдруг очнулась, и, придерживая своё пузо-арбуз руками, в таком же стремительном порыве шагнула навстречу мне. Но мужик, резко двинув стулом по полу, преградил ей путь.

Она схватила его за плечи чуть повыше локтей, так, что из-за его широкой спины я видела только её тонкие пальцы с перламутровым маникюром, и полушёпотом взмолилась:

– Богдан, пожалуйста… Я в порядке, правда!

А он только приобнял её и, не говоря ни слова, требовательно, но аккуратно подтолкнул к выходу, по-прежнему прикрывая собою от меня, словно опасался, что я с ней что-то сделаю.

– Богдан, ну пожалуйста! Ну я прошу тебя! Это она! Понимаешь? Она! – слабо упираясь, упрашивала Кристинка.

От него – ноль эмоций. Просто довёл её до выхода и долбанул кулаком в дверь. Та тут же открылась и Богдан этот, настойчиво выталкивая Кристинку наружу, едва заметно повернулся ко мне:

– Здесь жди.

Вернулся минут через пятнадцать. Один. На меховом воротнике распахнутой куртки россыпь стремительно тающих снежинок. Сел напротив, через стол, вальяжно развалился на стуле и уставился мне в лицо. Молча. Изучая. А у самого – морда непробиваемая и аура такая… сильная. Даже упрямая. И ещё и шрам на брови добавлял ощущения какой-то лихой отмороженности. До мурашек под этим взглядом. Тяжело выдержать. Вдавливает. Руки огромные, кисти расплющенные, набитые долгими тренировками в зале. Или живыми драками, что скорее. Таким как он в глаза без приглашения не смотрят, это я знала от соседки по шконке, матёрой воровки-рецидивистки, любившей травить бандитские байки. Поэтому и не смотрела.

– Зовут как? – почти не разжимая губ, спросил он.

– Боброва Мария Сергеевна, – машинально выдала я, – семьдесят тре…

– Не, – шевельнул он пальцем, отметая мой бред. – Настоящее.

Я и всё-таки посмотрела на него, не удержалась. И тут же снова уставилась в стол. Глазищи чернючие, а взгляд холодный, как мертвец в холодильнике. Пробирает до костей.

И он и так всё про меня знал. Это было очевидно.

– Кобыркова Людмила Николаевна, семьдесят шестого года рождения.

Он кивнул, помолчал.

– Хорошо тебя заныкали, качественно. – И вдруг резко подался вперёд: – На волю хочешь?

– Да, – твёрдо ответила я. Потому что даже если он окажется засланным, мне, после исчезновения Алёшки, терять больше нечего.

– Тогда сегодня ночью придётся умереть. Готова?

Хрен его знает, что это значит, но…

– Да.

Он дёрнул углом рта, изображая улыбку и, откинувшись назад, принялся расстёгивать ремень…

Внутри пряжки оказалась нычка, а в ней – три маленькие голубые таблетки. Ссыпал их в руку, скользнул повёрнутым ладонью вниз кулаком по столу, ко мне.

– Глотай сейчас.

Хотелось спросить что это. И что значит это вообще значит – умереть. И кто он вообще такой. И что будет дальше. И много чего ещё… Но это был не тот человек, у которого спрашивают, я чувствовала это каждой клеткой тела. Могла ли я ему верить? Нет. Никому нельзя верить. Вообще никому.

Разве что Кристинке.

Я протянула руку навстречу. Он сбросил таблетки мне в ладонь и тут же сжал её:

– Долг платежом красен, поэтому просто верь мне. Милаха.

Его пальцы оказались твёрдыми, но неожиданно горячими. Настолько, что когда он тут же убрал руку, мне даже стало зябко. И волнительно. Милаха… Как эхо из прошлой жизни. Как пароль к доверию.

Господи, если я умру, благослови и защити Алёшку! И, не давая себе времени на сомнения, я кинула таблетки в рот.

Он велел не бояться, и я старалась унять дрожь в руках. Он строго-настрого приказал помалкивать, и я весь вечер старалась быть естественной… хотя так хотелось подсесть на шконку к Марго и договорить всё, что не успели! Хотя бы руку ей сжать на прощание… Но мы только по обыкновению молча переглядывались. Я кричала ей взглядом: «Спасибо! Спасибо тебе за всё!»… Но она не слышала, и от этого хотелось выть.

Господи, и за Марго присмотри, пожалуйста!

Ещё он сказал, что с такой дозы прихода не будет – сразу коматоз. Но через какое-то время после отбоя я всё-таки почувствовала лёгкость во всём теле и счастливую радость… Которые тут же сменились дикими судорогами и болью.

И последнее, что запомнилось – это кружащий надо мной потолок и смертельное отчаяние в глазах Марго.

***

Очнулась в незнакомом месте. Сразу к обеим рукам прилажены капельницы. Башка, как колокол – такая же пустая и гулкая. В комнате никого.

Сначала ничего не могла вспомнить, даже себя. Тошнило. Сушняк такой, что аж дышать больно. Завозилась, застонала, и сразу прибежал какой-то мужик. Проверил системы, осмотрел меня: давление, сердцебиение, пульс, зрачки… Попросила пить – дал сделать несколько глотков и велел не напиваться сразу много, чтобы не вырвало. Я пожаловалась на то, что ничего не помню, он обещал, что это скоро пройдёт. Сделал какой-то укол, и я почти сразу уснула.

Мне снилась Кристинка. Мы с ней куда-то шли, и она рассказывала мне что-то про Ника, а я никак не могла вспомнить кто это. Тягомотный бесконечный сон, полный тревоги и попыток понять, что происходит.

Зато проснувшись, сразу вспомнила кто я. И Богдана этого и его голубые таблеточки. И как парила где-то в стратосфере и плакала, восхищаясь красотой земного шара: маленького, беззащитного и такого родного… А потом падала с огромной скоростью вниз – в боль и судороги, в обрывки фраз: Тридцать на пятьдесят… Падает… Адреналин… Не вытянет… Пульса нет… Ещё давай…

Открыла глаза. За окном светло, у столика в углу вчерашний мужчина, набирает что-то в шприц. Услышал, как я завозилась, обернулся:

– Ну как мы?

– Живая, – прошелестела я.

– Живая, – подтвердил он, и перетянул жгутом моё плечо. – Работаем кулаком… Отпускаем. Угу… – сосредоточенно вводил лекарство, поглядывая на меня: – Как самочувствие? Может в голову ударить, может жаром обдать, не пугайся.

– Обдаёт, – охнула я.

Он дежурно улыбнулся и, придавив место инъекции ватой, согнул мой локоть.

– В этот раз живая, а в следующий могут и не откачать. Поэтому мой тебе совет – завязывай. Наркотик не решает проблемы, и даже не облегчает. А тебе, по-хорошему, ещё жить и жить.

***

Мужчина периодически заходил ко мне, следил за давлением и пульсом. А когда за окном стало смеркаться, в комнату вошёл Ник.

Он был подчёркнуто дружелюбен, но словно растерян чем-то или напуган. А я… Я, несмотря ни на что, была ему рада! Он всё-таки сделал это. Всё-таки он не исчез – это был какой-то одному ему понятный план!

– Николос, Алёшка с тобой?

– Нет, он сейчас дома. Но ты не волнуйся, как только будут готовы твои новые документы, мы сразу полетим к нему.

– В смысле… Куда?

– В Гамбург. Тебе нельзя оставаться в России. Ты здесь… снова умерла.

***

Март 2000г.

Когда я вошла в комнату, Алёшка возился с игрушками и даже не заметил нас с Ником. Я замерла на пороге – как же он вырос, Господи! Родненький мой…

– Алёша… Сыночек, – осторожно позвала я, но Ник тут же поднял вверх палец:

– Алекс. Маша, его зовут Алекс, он привык к этому имени. Поэтому не надо никаких Алёшей, хорошо?