Судя по всему, им владела и владеет до сих пор одна, но неотступная страсть. Муж Раневской «умер от шампанского», а сама Любовь Андреевна одержима «любовью», как бы она ни называла это чувство. Было свое «шампанское» и у Гаева. Чем же занимался Леонид Андреевич последние лет тридцать? Он был завсегдатаем клуба.

Клубы как способ проведения досуга для состоятельных мужчин пришли в Россию в конце XVIII века из Европы. Клуб предназначался для избранного общества, соединял в себе игорный дом и изысканный ресторан. Здесь можно было обсуждать новости и происшествия, отмечать важные события, завязывать нужные знакомства. Несуразные и высокопарные речи, которые постоянно произносит Гаев, – отголосок вечной привычки «шуметь» на клубных собраниях, блистать красноречием и произносить тосты.

Замечательное описание московского клуба и ощущения, которое испытывает герой, снова оказавшись там, дано в «Анне Карениной»: «Левин приехал в клуб в самое время. Вместе с ним подъезжали гости и члены. Левин не был в клубе очень давно, с тех пор как он еще по выходе из университета жил в Москве и ездил в свет. Он помнил клуб, внешние подробности его устройства, но совсем забыл то впечатление, которое в прежнее время испытывал в клубе. Но только что въехав на широкий полукруглый двор и слезши с извозчика, он ступил на крыльцо и навстречу ему швейцар в перевязи беззвучно отворил дверь и поклонился. <…> Левина охватило давнишнее впечатление клуба, впечатление отдыха, довольства и приличия. <…>

Ни одного не было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами жизни. <…>

Выйдя из-за стола, Левин, чувствуя, что у него на ходьбе особенно правильно и легко мотаются руки, пошел с Гагиным через высокие комнаты к бильярдной. <…> Разговаривая и здороваясь со встречавшимися знакомыми, Левин с князем прошел все комнаты: большую, где стояли уже столы и играли в небольшую игру привычные партнеры; диванную, где играли в шахматы <…>, бильярдную, где на изгибе комнаты у дивана составилась веселая партия с шампанским…»[2]

Любопытно, что и в советской литературе фигура бывшего барина и мота тоже ассоциируется с клубной жизнью и высокопарными речами. Роман «Двенадцать стульев», написанный в 1927 году, включал изъятую авторами главу «Прошлое регистратора загса», опубликованную как самостоятельный рассказ. Главу можно назвать собирательной пародией Ильфа и Петрова на дворянскую «красивую жизнь», где бездумный жуир Воробьянинов очень напоминает Гаева.

В прошлом Воробьянинов – «мот, бонвиван, уездный предводитель дворянства». Он получил в наследство двадцать тысяч годового дохода и огромное, плохо поставленное хозяйство. Воробьянинов прожил свое состояние и состояние жены, возил любовницу в Париж, любил произносить на банкетах цветистые речи. На юбилее охотничьего клуба он адресовал свои словеса не «многоуважаемому шкафу», но не менее странному объекту – шкуре, принадлежавшей двухтысячному волку, убитому знаменитым охотником: «Милостивые государи, господа члены охотничьего клуба! Позвольте вас поздравить от имени старгородских любителей ружейной охоты с таким знаменательным событием. Очень, очень приятно видеть таких почтенных любителей ружейной охоты <…> которые, держась за руки, идут к достижению вечных идеалов! Очень, очень приятно!»[3]

Когда, спустя одиннадцать лет после революции, Воробьянинов вновь возникает на пороге бывшего дома, дворник Тихон, с тоской вспоминающий былые времена и своего господина, восклицает: «Барин! <…> Из Парижа!»

Это восклицание будто отсылает к завязке «Вишневого сада». Раневская возвращается из Парижа, и верный лакей Фирс встречает ее словами: «Приехали из Парижа… <…> Барыня моя приехала! Дождался…»

Клуб не только как досуг, но как место, где только и можно быть собой, нередко встречается в прозе Чехова. Чеховский завсегдатай клуба и ресторанов – человек, склонный к праздности, жуир, охотно избегающий своих обязанностей и ведущий некую «параллельную» жизнь.

Гуров в «Даме с собачкой» по приезде в Москву после своего ялтинского «приключения» прежде всего радуется возвращению к приятному досугу: «Его уже тянуло в рестораны, клубы, на званые обеды, юбилеи, и ему уже было лестно, что у него бывают известные адвокаты и артисты и что в докторском клубе он играет в карты с профессором. Уже он мог съесть целую порцию селянки на сковородке…»

Герой рассказа ездит в «докторский» клуб, хотя сам не является врачом. Однако там, как, например, и в литературно-художественном клубе, можно было встретить знаменитых людей. Именно в клубе состоялся его разговор с таким же гурманом и любителем жизненных удовольствий: «Однажды ночью, выходя из докторского клуба со своим партнером, чиновником, он не удержался и сказал:

– Если бы вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте!

Чиновник сел в сани и поехал, но вдруг обернулся и окликнул:

– Дмитрий Дмитриевич!

– Что?

– А давеча вы были правы: осетрина-то с душком!»

Эта невинная, особенно в устах любителя вкусно покушать, фраза становится для Гурова переломной. Он вдруг начинает возмущаться в душе людьми своего круга, их привычками и нравами: «Эти слова, такие обычные, почему-то вдруг возмутили Гурова, показались ему унизительными, нечистыми. Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном отхватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти, и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах!»

Герой рассказа «Ионыч» тоже презрительно отзывается о клубах, завсегдатаем которых является, избегая при этом театров и концертов: «Эх! – сказал он со вздохом. – Вы вот спрашиваете, как я поживаю. Как мы поживаем тут? Да никак. Старимся, полнеем, опускаемся. День да ночь – сутки прочь, жизнь проходит тускло, без впечатлений, без мыслей… Днем нажива, а вечером клуб, общество картежников, алкоголиков, хрипунов, которых я терпеть не могу. Что хорошего?»

Клуб становится для многих чеховских героев своеобразной «преисподней» скучной, бескрылой, нечистой «дневной» жизни. Игра для таких героев – единственное развлечение и имитация реальности. В конце рассказа Ионыч уже мало похож на человека, настолько его одолели жадность и обжорство: «По вечерам он играет в клубе в винт и потом сидит один за большим столом и ужинает. Ему прислуживает лакей Иван, самый старый и почтенный, подают ему лафит № 17, и уже все – и старшины клуба, и повар, и лакей – знают, что он любит и чего не любит, стараются изо всех сил угодить ему, а то, чего доброго, рассердится вдруг и станет палкой стучать о пол».

Чеховский «клубный человек» – почти всегда мот и растратчик: деньги в клубную «копилку» перетекают прямо из «копилки» семейной. В клубе спускает деньги Андрей Прозоров, герой «Трех сестер».

Спивающийся доктор Чебутыкин, с которым Андрей вместе пьет и играет в клубе, с тоской говорит: «Кое-что знал лет двадцать пять назад, а теперь ничего не помню. Ничего… В голове пусто, на душе холодно. Может быть, я и не человек, а только делаю вид, что у меня руки и ноги… и голова; может быть, я и не существую вовсе, а только кажется мне, что я хожу, ем, сплю. (Плачет.) О, если бы не существовать! (Перестает плакать, угрюмо.) Черт знает… Третьего дня разговор в клубе; говорят, Шекспир, Вольтер… Я не читал, совсем не читал, а на лице своем показал, будто читал. И другие тоже, как я. Пошлость! Низость! И та женщина, что уморил в среду, вспомнилась… и все вспомнилось, и стало на душе криво, гадко, мерзко… пошел, запил…»