– Джессика, не стоит воспринимать их всерьез.

– Джош, в качестве режиссера я им ни капельки не интересна. Их больше волнует, почему я не надела купальник.

– Слушай, – сказал он с ноткой раздражения в голосе. На заднем плане слышались звуки веселой вечеринки. – Ты молодая и привлекательная. Тебе стоит этим пользоваться.

– Извини, я кладу трубку.

Он был не виноват в том, что произошло, а я пыталась сорвать всю злость на нем.

– Выслушай меня, – настаивал он. – Оденься сексуально, очаруй их. А потом, когда они узнают, что ты к тому же умная и талантливая, они придут в полный восторг.

– Не припомню, чтобы Вуди Аллен одевался сексуально.

– Вот именно, и, как видишь, со спонсорами у него до сих пор туговато. – В чем-то он был прав. – Воспринимай это как игру.

– Слушай, прости, но мне пора.

Водитель затормозил, и я бросила трубку.

Может, со временем воспоминания о том вечере станут приятнее? Может, через несколько десятков лет, оглядываясь назад, я буду рада, что в моей жизни был этот опыт. И все же в тот момент я ощущала абсолютную беспомощность, и каждый раз, когда я вспоминаю, как стояла там, у бассейна, единственная одетая девушка, и раздавала визитки, отчаянно пытаясь добиться серьезного отношения к себе, ко мне подкрадывалось омерзительное чувство униженности.

В дальнем конце коридора послышался голос нашего руководителя проекта: ее голос прервал мои раздумья.

– Джессика, ты идешь на собрание?

Нэнси появилась в дверном проеме и улыбнулась мне, опираясь на перегородку. Она вся светилась радостным энтузиазмом, который исходит лишь от тех, кто по-настоящему любит свою работу.

– Конечно, разве я могу его пропустить.

– Мы поподробнее обсудим проект Second Life. Намечается много всего интересного. – Она постукивала пальцами по перегородке, расставляя паузы между словами. – Увидимся.

Я собрала документы, готовясь к совещанию, и достала телефон. Вчерашнее сообщение все еще висело в папке «Входящие», ожидая, когда я его прочту. Я почти забыла о нем, отвлекшись на события прошлого вечера. Но теперь, когда я оказалась среди офисных перегородок, меня больше ничто не отвлекало. И сколько бы раз я ни перечитывала эти два глупых предложения, новый спазм ни с того ни с сего скручивал мне желудок.

«Я сейчас ем виноград, зеленый, – говорилось в сообщении. – Вот такая у меня насыщенная жизнь теперь, когда ты ушла».

Сообщение прислал Грант – он пытался казаться забавным, чтобы мне захотелось ответить. Это было типичное сообщение от Гранта – милое и незамысловатое с виду, но нагруженное глубоким смыслом. За каждым пробелом скрывалась целая вселенная. Я получила от него весточку впервые за пять месяцев с того самого момента, когда он сказал мне, что из-за меня он не может стать тем, кем хочет. Это разбило мне сердце.

Я уже успела свыкнуться со всем новым и непривычным, что появилось в моей жизни после переезда в Лос-Анджелес, – отчасти потому, что находилась далеко-далеко от Гранта и Восточного побережья. Наши отношения, продлившиеся год, представляли собой пылкий и драматичный роман двух плохо подходивших друг другу людей. Грант был одним из моих актеров. Больше никто на съемочной площадке не знал о нашей связи – возможно, оттого, что мы никогда не называли себя парой, не говорили, что «встречаемся» или что нас связывают какие-либо романтические отношения, а между тем я очень сильно в него влюбилась.

Грант был харизматичный и привлекательный. Я обожала его длинные темные волосы, голубые глаза и широкие плечи. Он обладал внешностью брутального художника – легкоранимый актер, разъезжающий на мотоцикле. Я была младше его на десять лет, однако, будучи режиссером, ощущала в своих руках огромную власть. Я знала, что режиссеры-мужчины часто крутят шашни с актрисами, так почему бы не попробовать наоборот.

Вера в то, что я вношу свой вклад в борьбу за гендерное равенство, была одной из многих иллюзий, которые я питала по поводу наших отношений. Рядом с ним у меня голова шла кругом, я стеснялась и порой чувствовала себя скованно, а осознание того, что мое привычное желание все контролировать наталкивается на препятствия, приятно будоражило. Он был страстным и непредсказуемым и считал, что жить надо, не привязываясь ни к кому и ни к чему. Наши отношения всегда были неоднозначными. Он отстаивал право встречаться сразу с несколькими девушками и, хотя был нежен и ласков, мог легко отстраниться, проявив внезапную холодность. К тому моменту когда я влюбилась в него, мне было ясно, что нашим отношениям не суждено развиваться по обычному сценарию а-ля «девочка знакомится с мальчиком, он ей нравится, они начинают встречаться».

Мы с Грантом договорились, что, если нам захочется встречаться с другими, мы не станем этого скрывать. Мы пообещали всегда быть честными друг с другом, даже если правда могла ранить. И все же мне так и не удалось в полной мере «отпустить» ситуацию, расслабиться и встречаться с кем-то еще, поэтому я без конца переживала, гадая, не нашел ли он кого-то получше и не собирается ли от меня уйти. Я знала, что пытаюсь устоять на зыбкой почве. Упорно цепляясь за свои либеральные принципы, я твердила себе: я способна любить человека, ничего от него не требуя. Ведь в этом и заключается настоящая любовь, не так ли?

Грант выталкивал меня за привычные рамки, но, вместо того чтобы бежать от таких отношений подальше, я убеждала себя, что взаимодействие со столь неоднозначным человеком дарит бесценный опыт и говорит о моей храбрости. Волшебство случается, когда выходишь из зоны комфорта – по крайней мере, так учат инструктора по йоге и так написано в книжках по личностному росту. Таков, кстати, и идеал трансценденталистов, не так ли? Я следовала заветам Глории Стайнем[5] из сборника ее эссе «Возмутительное поведение и ежедневное сопротивление»: «Рост происходит там, где пролегают границы». Я свято верила, что, бросая вызов самой себе, становлюсь более многогранной личностью.

Все изменилось примерно через пару месяцев после того, как мы начали встречаться. Как обычно, я проснулась в его постели и, подняв взгляд, увидела трепыхавшиеся от ветра мусорные пакеты на том месте, где должны были быть оконные стекла. Грант вечно что-то ремонтировал, это был бесконечный процесс – как будто Сизиф решил попробовать свои силы в обустройстве дома. За незастекленными окнами его спальни виднелась вывеска похоронного бюро. Иногда по утрам я выглядывала на улицу, и мой взгляд падал на парковку, уставленную катафалками, вокруг которых стояли одетые в черное родственники умерших. Я представляла себя среди них, как я стою и наблюдаю за тем, как прежнюю, уверенную в себе меня в гробу увозят на кладбище. Отношения с Грантом убивали меня эмоционально, отсутствие близости и теплоты между нами словно иглами ранило мое сердце. Мое внутреннее «я» не расцветало, а скорее чахло и увядало.

Тем утром, проснувшись, я перевернулась на другой бок и обнаружила, что Гранта нет рядом: ничего необычного, он часто уходил, чтобы провести начало дня в одиночестве. Я заметила, что на своей половине кровати Грант бросил раскрытый дневник с исписанной страницей. Я села и через плечо покосилась на эту тетрадь. Уж слишком был велик соблазн хотя бы мельком взглянуть, что там: мне выдалась редкая возможность через щелочку заглянуть в душу скрытного Гранта. Я скользнула взглядом по странице, и мне в глаза тут же бросилось мое собственное имя. Я почувствовала, как к щекам приливает кровь. Едва взглянув на дневник, я тут же испытала чувство вины. Я вторглась в личное пространство другого человека. В коридоре послышались шаги, и я невольно посмотрела на страницу еще раз, успев, прежде чем распахнулась дверь, ухватить все предложение целиком.

Небрежным, беспечным почерком там было написано следующее: «Я не люблю Джессику, и это нормально».

– А, ты проснулась. Завтракать будешь? – Грант вошел в комнату в полотенце, обернутом вокруг стройных бедер.