Саманта Борген не боялась своего преследователя, но играла с ним уже не первый год. Смотрела в упор, с кривой усмешкой и хищными огоньками в золотистых глазах, такие бывают во взгляде голодной лисы, заставшей зайца врасплох. Но Мартин Дальгор – не заяц, с его голубого герба гордо смотрит голубая росомаха, а девиз кричит, что герцогский род ничему не чужд. Ни убийствам во имя чести, ни нечестной славе, ни проигрышам, ни подлости. Недаром говорят редкие миританцы, что Дальгоры в древности умели убивать без оружия.

А сейчас многие дикие законы забыты, люди живут в мире и согласии, покуда не переворачивается мифическая Чаша, изливая на них бедствия от всего минувшего. Мартин не знал, кому верить и думать ли теперь о Чаше, когда нужно арестовать Саманту и допросить ее, а наутро отправить в полк, чтобы потом послать с верными людьми в Апимортен. Только он с большей радостью всадил бы себе в грудь кинжал, нежели обрек ее на страдания и унижения.

Может, это и называется любовью? Ах, как бы хотелось герцогу Дальгору ошибиться хоть раз с этой мыслью!

− Как ты нашла меня? – спросил он, делая к ней быстрый шаг.

Саманта не попятилась, не отскочила, лишь дернула узким плечом, и свисавший с него край мешковатого дублета заколыхался.

− Ты недооцениваешь разведчицу и наемницу.

− И воровку, Саманта…

− Ох, перестань, дорогой герцог, − она поморщилась, но тут же улыбнулась ему, обнажив белые мелкие зубы. – Хорошо родиться в богатой дворянской семье, иметь множество слуг и все шансы на спокойную веселую жизнь, Мартин Дальгор, но только мне ничего из этого не досталось. По вине Силиванов, как рассказала мне мать – она все еще живет с этим жалким Боргеном, выполняя малейшую из его прихотей и услаждая его взор своим телом. На свою беду я оказалась похожей на нее – потому быстро попалась в руки некой знатной дамы, которую решила ограбить. А она уж свела меня с Ирвином Силиваном, как только выслушала мою историю и сжалилась.

− И он велел тебе украсть кинжал из королевской сокровищницы? – спросил Мартин.

Девушка кивнула.

− Старый выродок из осиного гнезда затеял совершить какой-то темный ритуал в кругу своего дражайшего семейства, и ему понадобился кинжал. А мне не дали выбора. Сам знаешь, что лучше выбрать между кражей и аранийской каторгой.

− Побег! – возглас получился громким и запальчивым.

− От солдат аранийской гвардии? – она засмеялась надломенным печальным смехом. – От яда Силиванов? О, Творец, Мартин, почему же ты, чудом спасшийся от старого Ирвина, остался таким наивным? Кого, по-твоему, жалеет старый коршун?

Ответить на это Дальгору было нечего, по спине пробежал мерзкий холодок.

− Значит, та женщина тоже заинтересована в краже? – спросил он уныло.

− Она имела какой-то долг перед Силиваном, но это неважно, мой дорогой, − теперь в глазах девицы вновь искрилось злое веселье. – Неужели ты до сих пор не понял главного?

− Чего же?

− У этой семейки и у короля – всего лишь подделки, – доверительно произнесла Саманта, положив тонкую руку на его плечо. – Подлинный кинжал у меня. Как же славно будет, о, мой милый Мартин, когда всего одним его взмахом я покончу с Фиаламом и Силиванами! Арания, давшая свободу и убежище моей матери, доброй Кэтрин Борген, в девичестве Кэйн, захватит ваши пропитанные кровью земли с моей непосредственной помощью.

И она звонко хихикнула, как ребенок, задумавший отличную каверзу для своего учителя.

− Этого не случится, − отрезал Мартин, к которому вернулись силы. – Ты арестована, Саманта, и твоим играм настал конец.

Схватив одной рукой тонкое девичье запястье, все еще вольно лежавшее на его плече, Мартин сунул вторую в карман, ища веревку или обрезок пояса или что-нибудь еще. Если доставить ее в Вету и попросить Его Величество о милости, с любимой все будет хорошо, ведь королевское правосудие никогда не было жестоким, если дело касалось иностранных пленников. Вынести кому-то из них строгий приговор – равносильно еще большему наступлению со стороны Арании, Виктор Моранси не может этого не понимать.

Веревки не нашлось, карман оказался пустым, а Саманта между тем легко вывернулась из его хватки, и снова залилась тихим смехом.

− Мой милый Мартин, − сказала она чуть глумливо, но не без искренности, − как же ты не подумал, что королевский кинжал лежит в доступном тебе месте? Разве пришла бы я к тебе ночью, рискуя попасться, не спрятав его туда, где не найдет никто, будь он хоть самим призраком Ромена Нормандена? О, Всевышний, − вздохнула она, отступив назад и хитро прищурившись, − почему же мне по сердцу пришелся такой наивный юнец, как ты?

Сначала его бросило в ледяную дрожь – такого он не надеялся услышать даже в самом прекрасном сне, но потом нахлынул гнев горячей огненной волной. Нельзя просто стоять и слушать, нельзя дать ей уйти!

− Именем короны…

− Хватит! – отрезала она, прекратившись из смешливой девицы в злую растрепанную ведьму, и выхватила тонкий изогнутый клинок, чтобы направить его прямо в горло Мартина. – Твое последнее слово?

Пришлось отступить. Что будет теперь? Смерти Мартин не боялся, но подумал в тот момент о невозможности маленького Пауля управлять северной провинцией, о дурном здоровье матери, и потому не сказал ничего, чтобы ненароком не спровоцировать девицу Борген на отчаянный шаг. Лишь упрямо сжал губы. Игра между ними или нет, а выжить должны оба.

− Последнее слово, Мартин, − снова тонкие губы искривила ухмылка, но ведь она не убьет его, верно?

− Я люблю тебя, − выдохнул герцог Дальгор за миг до того, как она убрала кинжал, а он порывисто заключил Саманту в свои объятия.

Тонкое и хрупкое девичье тело прильнуло к нему; подумать страшно, как мало любви ей досталось в жизни! Забыв про усталость, сонливость, гнев и удивление, выкинув из головы короля с его древним кинжалом, Мартин целовал приоткрытые горячие губы Саманты, обнимал ее крепко и нежно, а потом они оба, движимые давней невысказанной страстью, взялись за руки и бросились подальше отсюда, в сторону прилеска, где не слышно приглушенных охов и стонов. Ушло кроткое целомудрие, явилось нежданно бесстыдство, а под голые спину и ноги бросилась покрытая ночной росой трава.

Саманта Борген тоже потеряла голову от чувств, захвативших их обоих в крепкие сети, и потому не стала его останавливать ни в чем. Жаль только, что случившийся между ними любовный грех, торопливый и почти лишенный нежности, не оставит после себя памяти для нее – но Мартин был уверен, что будет помнить каждую проведенную с ней минуту до конца своих дней.

Стало светать, и все закончилось, будто и не бывало: проснувшись от навалившейся на грудь легкой дремоты, он проснулся в одиночестве и едва успел одеться, чтобы вернуться к тому месту, где все началось. Саманты, конечно же, не было ни там, ни в прилеске, ни где-либо поблизости, а искать не имело смысла.

Чертов болван! Впору только схватиться за голову, проклиная себя за несдержанность последними словами – Саманта наверняка все просчитала, чтобы обмануть влюбленного дурака! Но в голову предательски прокралась вкрадчивая вопросительная мысль, отчаянно не желавшая дать Мартину покоя.