Нахохотавшись досыта, Эос говорит:

– Нехорошо смеяться, любезные подруги, над тем, кто обижен судьбой. Лучше давайте подумаем, как нам исправить эту несправедливость.

– Дело это не так легко устроить, как кажется, – возразила Амфитрита, – но ради удовольствия увидеть Пана за любовными утехами, я готова немного потрудиться. Только одно сомнение меня останавливает: есть ли у него то, что мы, грешные, больше всего ценим в мужчинах?

– Насчёт этого можешь не беспокоиться, – отвечает Эос, – я не раз видела по утрам, как Пан лежит, разбросавшись, на своём ложе, и поэтому могу смело утверждать: если бы его собственное достоинство было так же велико, как его мужское, мы бы давно имели его на месте Зевса. Но, увы, он слишком робок!

– Не беда! – говорит Афродита. – Мой сынок живо излечит его от чрезмерной скромности. Но с кем бы нам случить этого козленка?

Тут все три проказницы надолго задумались. Вдруг Амфитрита всплеснула руками и вскричала:

– До чего же мы глупы, сёстры! А нимфы Артемиды на что?

– И правда! – со смехом поддержала Афродита. – Сколько их без толку бегает по всей Аркадии! Пусть хоть одна потрудится во славу моего имени! А заодно проучим гордячку Артемиду!

Это соображение прибавило богиням энергии. Афродита тут же позвала Эрота и стала объяснять ему их замысел. Разбитной мальчишка понял всё, прежде, чем она успела сказать три слова, и, конечно же, согласился участвовать в их проделке.

Договорившись обо всём, они гурьбой отправились в Аркадию, где бедняга Пан спокойно пас коз, не подозревая о сложившемся против него заговоре. Богиням Эрот велел скрыться возле источника, где обыкновенно купались нимфы, а сам отправился к сыну Дриопы и приветствовал его со всей возможной предупредительностью.

– И тебе того же желаю, мой друг, – отвечал ему Пан, – какие дела завлекли тебя в нашу глушь? Надеюсь, что приятные?

– Как тебе сказать? – хитро подмигнул ему Эрот, – мои дела везде одни и те же: соединять любящие сердца моими стрелами. Просто раньше мне было недосуг заняться тобою, а теперь, кажется, время пришло.

– Напрасно ты так шутишь со мной, Эрот, – печально вздохнул Пан, – или ты не видишь, как я уродлив? Зачем же говорить мне о любви?

– Э! – небрежно отмахнулся маленький шалопай, – не обижайся, братец, но ты ничего не смыслишь в женщинах. Иначе ты бы знал наверняка, что нет такого урода, какого они отказались бы приласкать при случае. Любовь вообще чуждается рассудка, а любовь нимф в особенности. Ты только войди в их положение – кого они видят, кроме медведей, волков, да самих себя? А природа между тем берёт своё: весною бедняжек охватывает неясное томление, по ночам снятся мучительные сладостные сны, сердца их трепещут, на устах играет рассеянная улыбка, дыхание учащается, щёчки вспыхивают стыдливым румянцем, душа переполняется предчувствием чего-то необыкновенного. Короче, любовь уже созрела в их сердцах и готова излиться на первого встречного. И кому какое дело, что встречный этот волосат и рогат?

– Когда бы оно так было! – откликнулся несчастный пастух.

– Всё так и только так! – заверил его Эрот. – Скажу тебе даже больше: одна из здешних нимф сохнет по тебе уже третью неделю, но всё не решается открыться. Видно считает себя недостаточно красивой!

– Невероятно! – удивился Пан.

– Напротив, всё идёт обычным чередом, мой милый. Но не хочешь ли ты взглянуть на неё?

– А это можно? – робко поинтересовался бедный влюблённый.

– Нет ничего проще! Она купается сейчас в источнике. Доверься мне, и я сведу вас в тихом местечке.

– А как её имя?

– Сиринга.

– Звучит как сладкая музыка, – прошептал пастух.

– То ли ещё заиграет в тебе, когда она поцелует тебя и нежно прижмётся бёдрами! – посулил Эрот. – Пойдём скорее к источнику, дабы ты мог усладить свой взор зрелищем её красоты!

Говоря так, проказник схватил ошалевшего Пана за руку и потащил в тот укромный уголок леса, где легконогие нимфы любили совершать омовение после охоты.

Теперь представь себе, Аргус, картину, открывшуюся перед глазами бедняги: семь или восемь прекрасных обнажённых девушек, не имеющих в себе никакого изъяна, плещутся в ручье или лежат на траве в живописных позах. Тут есть от чего тронуться умом, а что до нашего влюблённого, так он просто рехнулся от восторга. Но пока Пан, забыв обо всём, наслаждался своим счастьем, коварный Эрот извлёк из колчана стрелу и пустил её прямиком ему в сердце. Наш рогатый воздыхатель мгновенно пришёл в неизъяснимое возбуждение и выскочил из кустов с такой стремительностью, словно он был лев, бросающийся на добычу. Нимфы, внезапно увидев его перед собой, завопили от ужаса. Они сразу догадались, какая опасность им угрожает! Даже если бы весь облик Пана, то есть горящие глаза и всклокоченная шерсть, не говорили им слишком ясно о его замыслах, один вид его готового к бою копья мог навести трепет на кого угодно. Сиринга, крича громче всех, отпрыгнула назад, и Эрот, метивший в неё стрелой, промахнулся, что случается с ним чрезвычайно редко. Пущенная им стрела унеслась в одну сторону, а нимфа бросилась наутёк в другую. Пан припустил за ней, и оба они в одно мгновение скрылись из глаз.

Три насмешницы, устроившие для себя весь этот спектакль, были сильно раздосадованы его внезапным окончанием и принялись бранить Эрота за нерасторопность.

– Слов нет, милые тётушки, – согласился легкокрылый мальчишка, – я виноват перед вами. Но не будем терять времени и посмотрим, чем кончится эта охота.

– И правда, подруги, – заметила Афродита, – не всё ещё потеряно. Давайте поднимемся на облако и оглядимся. Очень может быть, что наш козлёнок ещё не успел покрыть свою подружку. Тогда мы увидим то, ради чего здесь собрались.

Вся компания вознеслась на облако и сразу увидела бегущих. Пан, делавший огромные прыжки, почти догнал Сирингу и готовился схватить её за развевающиеся волосы, а та убегала с таким отчаянным криком, словно за ней гналась сама смерть.

– Бедняжка, – вздохнула Эос, – мне даже стало жаль её: быть подмятым таким чудовищем совсем не сладко.

– Пустое! – легкомысленно тряхнула головой Амфитрита. – Мужчина лишь в первом порыве напорист как булат. Получив желаемое, он млеет и становится мягче воска. Сколько раз я принимала на ложе Посейдона, пришедшего ко мне в блеске молний и реве урагана, и он всегда уходил от меня усмирённым и ласковым, как весенний бриз.

– Да и было бы, о чём жалеть! – подхватила Афродита. – Кроме глупого её девства Пан уж верно ничего не унесёт с собой. А этот груз, конечно, не из тех, что красят женщину.

Болтая таким образом, богини наблюдали за Сирингой. Между тем нимфа добежала до берега Алфея, упала на колени и стала молить о помощи.

– О, быстроструйный Алфей, – прошептала она, – ты видишь мою боль и мою печаль. Прими же меня к себе, как принимал всегда! Скрой меня от глаз насильника, ибо я готова скорее умереть, чем достаться ему на поругание!

Не успела она договорить последнее слово, как руки её вытянулись вверх, ноги ушли под воду, тело съёжилось, округлилось, и Сиринга на глазах изумлённого Пана обратилась в тростник. Лишь его он и смог обнять, когда добежал до реки…

– Несчастная девушка! – вздохнула Эос.

– Не стоит её жалеть, – презрительно сказала Афродита, – она поступила как последняя дура. Что теперь прикажете делать с Паном?

– Предоставьте его мне, – попросил Эрот.

Слетев с облака, хитрец явился перед несчастным влюблённым.

– Взываю к твоей совести, Эрот! – завопил пастух. – Разве не ты говорил мне о любви этой нимфы? И что же вышло на самом деле? Она изменила облик, лишь бы не знаться со мной!

– Всему виной твоё нетерпение, – возразил Эрот, – и пусть это послужит тебе уроком на будущее. Видишь сам – женщины не любят излишней спешки. Но не следует терять аппетита от того, что на земле стало одной красоткой меньше. Лучше срежь этот тростник, потом склей друг с другом трубочки разной длины. Подуй в них, и ты услышишь голос Сиринги. Что-то она нам скажет?»