– Хештеги, – говорю я уверенным тоном. Это неправильный ответ. Но он, по крайней мере, заставит Эйд улыбнуться.
– Нет, бестолочь. Я говорила, что тебе надо выкладывать больше ваших совместных с Гарри фото. Такие снимки – всегда самое лучшее. Признаться, те истории, которые ты рассказывала о вас, вызывают у меня желание сбежать и выйти замуж за дантиста.
– Не стоит, он все равно не станет лечить тебя бесплатно, – говорю я, внезапно жалея, что Эйд не щенок, которому можно просто бросить красный мячик, чтобы она побежала за ним и отвлеклась. «Иди, Эйд, поиграй», – сказала бы я и не мучилась бы сейчас, чувствуя себя так, словно меня пронзают булавками и иголками. – Я не люблю выкладывать его фотографии, – продолжаю я, выдвигая свой стул, чтобы включить чайник. Огонек на нем загорается синим, и я смотрю на него, отвернувшись от Эйд.
– Но раньше ты так делала, – не унимается она. – Взгляни на эту. Она такая милая.
Не в силах воспротивиться, я поворачиваюсь и иду к ее столу. На ее экране – наша фотография, сделанная на Хеллоуин. Мы покрыты фальшивой кровью и сжимаем в руках пластиковые кинжалы. Я соорудила нам костюмы, скрепив степлером развернутые коробки из-под хлопьев, и когда влезла в свой с криком: «Мы – серийные убийцы!»[2], Гарри скатился с дивана от смеха.
– Это была веселая ночь, – киваю я. – Мы любим Хеллоуин.
Я всегда покупаю сладости для мальчишек, ходящих по домам с воплями «Сладость или гадость!», и строго инструктирую Гарри не сжирать их по крайней мере до 3 ноября, когда он радостно набрасывается на оставшиеся пакетики, потому что я всегда покупаю их слишком много. Я придумываю что-то новенькое каждый год – как нам одеться и как заставить себя выйти на улицу, даже если этот день выпадает на понедельник.
Я впитала эту любовь к традициям от мамы, которая всегда старалась обеспечить мне «нормальное детство», так как мы жили вдвоем: папа ушел, когда мне было пять. Верити приходила на Хеллоуин, и мы наперегонки ловили ртом плавающие яблоки в мойке для посуды, а в Ночь костров[3] ели печеную картошку в мундире с соусом чили, прежде чем отправиться на местную футбольную площадку смотреть, как небо взрывается фейерверками.
Я бросаю взгляд на календарь, висящий на стене. На картинке – неоново-пурпурный с розовым фейерверк, вспыхивающий над городом: «Ноябрь». Я не могу точно вспомнить, когда сезон начал сменяться, когда листья на деревьях стали оранжевыми.
– А как вы одевались на Хеллоуин в этом году? Возможно, нам еще не поздно опубликовать снимки, – спрашивает Эйд, выводя меня из оцепенения. Я стараюсь вспомнить тот день.
– Эээ, хмм… – Я возвращаюсь мыслями к календарной картинке месячной давности. – Тыквами. Но думаю, что теперь уже все равно слишком поздно, и я, гм, выглядела толстой на всех фото.
Она смеется переливчатым смехом. Как будто звенит маленький колокольчик.
– Ты была одета в тыкву, разве не этого ты хотела добиться?
– Да, но я думала, что получится мило… только не получилось. Верити так хохотала, когда меня увидела.
Эйд качает головой и начинает что-то печатать, а я подхожу к тускло-розовым креслам. Они расположены у окна, выходящего на шумную улицу внизу, где компании студентов в ярких вязаных шапочках бродят по тротуару, сжимая в руках стаканчики с кофе. Я ковыряю свой облупившийся лак на ногте, подцепляю его с краю и удовлетворенно снимаю целиком одной блестящей темно-бордовой полоской.
– Забавно, – говорит Эйд, продолжая печатать. – Я видела Верити спустя какое-то время после Хеллоуина. Она сказала, что этот прошел тихо.
Внезапно мне в ухо кто-то словно закачивает туман, и этот туман заполняет мой мозг, спускаясь дальше, вниз, к рукам и ногам. Я ничего не чувствую, не слышу привычных звуков – болтовни с улицы и гудков автомобильных клаксонов. Кресло, в котором я сижу, мягкое на ощупь, но кажется холодным. Я оборачиваюсь к Эйд, ее пальцы печатают что-то будто в замедленной съемке. Все, о чем я могу думать, это: Верити, Верити. Зачем она виделась с Верити?
Я делаю глубокий вдох. Я хочу контролировать тон своего голоса и не позволять этому чувству внутри вырваться наружу. Я сглатываю, и кажется, что сейчас меня стошнит.
– Когда, на прошлой неделе? Зачем ты встречалась с Верити?
Это провал. Я каркаю, как ворона.
Эйд прекращает печатать, ее руки зависают в воздухе. Она берет свой телефон, тычет в него пальцем, смотрит на экран.
– Да без всякой причины, – бормочет она. – Она пригласила меня выпить, вот и все.
В этом вся Верити. Она дружит с людьми заблудшими и неприкаянными, о которых беспокоится. Мы договариваемся встретиться, чтобы выпить, а Верити притаскивает с собой пустоглазую модель с накачанными губами, которая будет сидеть и таращиться в свой бокал вина, но не прикоснется к нему. «Она отказалась от еды на съемках, – шепчет мне Верити, – и я беспокоюсь о ней. Я должна была ее пригласить».
Эйд – новичок в Шеффилде. У нее здесь не так уж много друзей. Верити, должно быть, просто решила проявить о ней заботу. Я пытаюсь рассуждать сама с собой, мыслить практически, но тот притупляющий чувства туман развеялся, и теперь я вся на нервах – ломаю голову, что именно Верити могла ей сказать, что они обсуждали.
– И о чем вы говорили?
Эйд все еще смотрит в свой телефон, и ее большой палец быстро мелькает, будто она прокручивает картинки.
– Да ни о чем. – Она слегка встряхивает головой, едва заметно. – Мы вспоминали некоторых прежних знакомых из Лондона, и все.
– Кого?
– Никого особо важного. – При этих словах ее голос немного срывается. Эйд снимает с запястья связку тонких браслетов и со стуком кладет их на стол. И вдруг становится похожей на сдувшийся воздушный шарик.
– Эйд, ты в порядке? Ты что такая странная?
Она резко вскидывает голову. И возвращается прежняя Эйд, снова наполненная воздухом.
– Это не я странная, а ты. – Она снижает голос до шепота, который я едва могу расслышать. – Верити сказала, что ты такой бываешь.
– Такой – это какой, Эйд? – И затем я вздыхаю. Мне не нравится настроение, повисшее в воздухе, – оно напоминает сердито потрескивающее радио без сигнала. Ценность Эйд – в легкости, она как бездумная поп-песня. Нельзя позволить ей превратиться в очередную мутную, запутанную проблему в моей жизни.
– Давай сменим тему, – предлагаю я. – Оставь «Инстаграм» в покое на сегодня.
– Хорошо, – кивает она. – Но когда-нибудь мы должны им заняться, это так же важно, как и все остальное. – Эйд переключается на следующую вкладку в браузере. – Ах, да! Я считаю, что тебе надо заполучить в клиенты кого-то из знаменитостей. Кого-то, кто может рассказать о тебе в интервью. Это помогло бы твоему бизнесу попасть в газеты.
Мы начинаем болтать о том, кто из звезд одинок, а кто нет, и мне удается отвлечь Эйд, несколькими замечаниями переведя разговор на то, кто кому изменяет. Затем наступает пауза. И я решаю воспользоваться моментом.
– Мне сегодня все равно еще надо перебрать кучу анкет, Эйд, не желаешь уйти домой пораньше? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал легко.
Я задерживаю дыхание. Но она тянется к ноутбуку:
– Ты шутишь, да? Мы же еще не решили, к кому из знаменитостей подкатить и какие фотографии Гарри опубликовать.
– Маленькое «но», – замечаю я. – Если мы вообще решим публиковать фотографии Гарри.
Эйд удивленно на меня таращится. Цок-цок – каблуками к окну.
– Я думаю, нам стоит сделать фотосессию, – говорит она. – Может, в том скейт-парке, дальше по дороге? Это было бы очень круто. Атмосфера Настоящей Романтики с большой буквы. Будет здорово использовать некоторые из снимков для актуальных объявлений и рекламных постеров.
– Нет! – Это слово вылетает само. Я машинально зажимаю ладонью рот. Но Эйд, похоже, ничего не заметила. Она выспрашивает, может ли Верити по-дружески сделать мне укладку, есть ли у нее знакомый визажист, а я просто сижу, пытаясь собраться с мыслями. Мой счастливый колокольчик лежит на столе – маленькая медная вещица, кажущаяся такой хрупкой. «Динь-динь-динь!» – его звон останавливает стремительный бег мыслей Эйд.