— Что? — спросила я шепотом.

— Папа говорил мне: «Я знаю, Владимир, что ты не изменишь нашему делу. Я знаю, что ты всегда будешь с рабочим классом. Ты будешь бороться, и ты победишь!» Папа был уверен, что наше поколение победит. И, видишь, как он был прав! — Володины глаза заблестели. — Мы победим, Иринка!

— А обо мне… папа не говорил? — спросила я.

— Говорил, Ирина. Он говорил, что если бабушка захочет нас взять к себе (дедушка тогда уже умер), чтобы мы не отказывались. Я было запротестовал, а папа сказал: «Так будет лучше для дела. Если ты останешься верен революции, ты там для нее больше пользы принесешь, чем здесь». Да!.. — Володя почесал в затылке и покачал головой. — Гимназию я кое-как кончил, живя в этом доме. А потом — очень уж гнусно, не выдержал, — удрал учиться в Харьков. Меня туда звали родственники папы, у них я и жил. С ними у меня был общий язык… Да, а про тебя мне папа вот что сказал: «Когда Ирина подрастет, воспитай из нее крепкую революционерку».

— Из меня… революционерку?.. — пробормотала я. Это было слишком неожиданно.

— Да, из тебя, — улыбнулся Володя. — Ты же сказала мне, что не хочешь, чтобы ради тебя другие дети голодали? Согласилась идти в одну и ту же школу со всеми остальными детьми? Вот только насчет «победного конца» вопрос остался открытым… А? Иринка?

Володя засмеялся.

— Не смейся, Володя! — тихо сказала я. — Мне очень трудно сейчас…

— Это ничего, Ирина. Привыкай к трудностям. Еще не такие в жизни будут!

Я закрыла лицо руками. Мысли мои путались, — все становилось вверх дном. Мама, папа… я же никогда их не знала!.. А они вдруг стали дорогими, близкими… Зачем, зачем они так рано умерли?!.. Такая боль обожгла мою душу, что я застонала. Володя молча крепко прижал меня к себе.

Мы долго молчали.

— Я раньше не рассказал тебе этого, — заговорил Володя снова, — и бабушка и няня запрещали мне говорить тебе об отце. Я бы не стал их слушаться, конечно, если бы сам не считал, что пока лучше молчать.

— Почему? — спросила я.

— Во-первых, потому, что ты была маленькая и я боялся, что ты просто не поймешь. А во-вторых… Иринка, это было важно для меня. Зная всю правду, ты — просто по глупости — могла бы выдать меня. А мне было очень важно, ради конспирации, чтобы ни одна душа в доме не знала, кто я на самом деле. Поняла, Иринка?

Я кивнула головой.

— А сейчас молчать больше не нужно, — завтра все равно все будет известно. Завтра! — Володины глаза засияли. — Если бы ты знала, Иринка, как я уверен в победе и как хорошо мне от этого!

Он встал и потянулся так, что хрустнули суставы.

— А теперь иди, Ирина. Очень поздно. Иди, спи. Выспишься, — задумайся крепко-крепко над всем, что я сказал.

Володя обнял меня и подвел к двери. Мне не хотелось идти, тысячи вопросов бились в мозгу, но говорить я не могла: я была слишком ошеломлена всем слышанным.

И я покорно шла к двери.

Бесшумно перебежала я зал, столовую, — вот и темный коридор. Ощупью добралась до двери комнаты няни и остановилась. На одно мгновение мне показалось, что все это сон, — слишком необыкновенно, слишком невероятно было то, что я узнала. Все привычки, казавшиеся такими простыми и понятными, вдруг полетели кувырком. Черное стало белым, белое — черным. Что же черное и что — белое? Как узнать, где же правда?

Прислонившись к стене, я задумалась. Вот этим коридором когда-то прокрадывалась моя мама, чтобы никогда не вернуться в эти комнаты. Сибирь… нужда… Неужели все так было? Ее жалели, а она была счастлива… Как же это?

Я, должно быть, долго стояла так и думала, думала… И вдруг почувствовала, что смертельно устала и вся дрожу от холода. Осторожненько приоткрыла дверь, заглянула в щелочку. В комнате было светло от лампадки. Няня лежала на спине и мерно дышала, чуть приоткрыв рот. Я бесшумно шмыгнула мимо нее в детскую, подошла к своей кровати. Нэлли лежала все так же, лицом к стене, но угол одеяла, который чуть свешивался с кровати, когда я уходила, был тщательно подоткнут под подушку…

Милая няня! Значит, ты заходила, заботливо и бережно укутала «меня».

Я тихонько вынула Нэлли и положила ее на место. Потом юркнула в постель, — и сразу мне вдруг стало так легко на душе, так спокойно и радостно, что захотелось смеяться. Милый Володя… брат… Я сладко-сладко поплыла куда-то и заснула как убитая.

Проснулась я рано и сразу вспомнила все. Встать, встать, скорее! Наверное, Володя еще не ушел! Так захотелось увидеть его, еще поговорить. Осторожно заглянула за дверь: няни нет, постель уже убрана. Значит, или у бабушки, или в своей каморке. Накинув халатик, я бросилась в Володину комнату. Дверь была не заперта, но Володи не было. И в прихожей нет его шинели.

Ушел… Ушел, не простившись… Почему он мне ночью не сказал, что уйдет так рано?.. Наверное, чтобы избежать прощания.

Я подошла к окну. Чуть брезжил тусклый рассвет, улица была пустынна. Редкие прохожие, глубоко засунув руки в карманы, быстро двигались по противоположному тротуару. Те, что шли направо, низко наклоняли головы и втягивали их в плечи, а полы их пальто трепыхались, отлетали назад и открывали колени. Те, что шли налево, почти бежали, точно запеленатые со спины улетающим пальто. «Какой ветер!» — подумала я. Серо, хмуро было на улице и тоскливо и мучительно-тревожно у меня на душе.

Дверь в Володину комнату открылась; вошла горничная Даша с небольшим, но туго набитым мешком в руке. Увидя меня, она даже ахнула от неожиданности и как-то растерялась.

— Что это, барышня? Отчего вы так рано встали?

— Даша, Володя давно ушел?

— Давно. Еще до света.

— А не говорил, когда вернется?

Даша внимательно посмотрела на меня, словно не решаясь что-то сказать.

Знает она или не знает, зачем ушел Володя? И что это за мешок? Я молча глядела на нее.

— Говорил, может быть, днем забежит. А когда, точно не знаю, — сказала она, наконец, и положила мешок на кресло за дверью.

— А что это за мешок? — спросила я.

Даша сурово ответила:

— Шли бы вы к себе, барышня. А то нянюшка хватится, нехорошо будет.

— Что это за мешок, Даша? — повторила я, решительно подходя к мешку. Попробовала поднять его, — довольно тяжелый, пощупала его — и сразу все поняла.

— Тут хлебы, Даша. Это он велел приготовить. Он за ним придёт, Даша, не бойтесь! Я никому не скажу.

Даша вдруг улыбнулась мне. Вся суровость исчезла с ее лица.

— Да, барышня, велел приготовить. Достала, сколько могла.

Так! Даша все знает!.. Мне вдруг стало радостно и легко. Я подошла к ней и положила ей руки на плечи.

— Даша, вы знаете, куда он пошел.

— А вы, барышня?

— И я знаю, Даша. Он мне все сказал. Он днем зайдет за этим мешком? Позовите меня, когда он придет.

Даша ласково взяла мои руки в свои и покачала головой, глядя мне в глаза.

— Ох, как же хорошо, барышня, что и вы все узнали! — сказала она почему-то шепотом.

— Володя умный! Володя хороший! — прошептала я взволнованно. — Правда, Даша?

— Очень хороший!.. А этот хлеб…

Я перебила:

— Понимаю, Даша! Это хлеб для всего десятка! — Как я была горда в ту минуту! Я почувствовала себя чуть ли не участницей восстания.

Даша прислушалась.

— Пойдемте, барышня. Не хватилась бы няня. Да и Владимир Дмитриевич велел комнату запереть.

Мы вышли осторожно, как две заговорщицы. Даша заперла Володину дверь.

— А няня у бабушки? — спросила я.

— Нет, как будто в своей комнатке.

Я пошла к няне. Ведь няня тоже хорошо знает мамину историю! Она же вырастила маму. Мне вдруг жадно, нетерпеливо захотелось еще раз услышать то, о чем ночью рассказывал Володя.

Я тихо постучалась.

— Кто там? — спросила няня не сразу.

Не отвечая, я вошла. В маленькой комнате няни было жарко и душно. Ярко горела лампадка на полочке божницы, заполненной иконами. Няня стояла на коленях на коврике перед божницей и горячо молилась. Она шевелила губами, часто крестилась и клала долгие земные поклоны. Чтобы не мешать ей, я тихонько села на сундук в углу.